Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 6 из 26



— Куда ты идешь? — спросил младший брат.

— В школу, — ответил старший.

— Будешь учить что-нибудь?

— Сегодня у меня забег на двести метров с препятствиями.

— А куда ты с ними побежишь?

— Никуда. Это такие деревянные барьеры, их расставляют на расстоянии десяти или пятнадцати метров друг от друга, через них надо прыгать на бегу.

— Зачем?

— Ну, — сказал Гомер, потеряв терпение, — просто так принято бегать. Двести метров с препятствиями. Каждый, кто родился в нашем городе, должен пробежать двести метров с препятствиями. Это главное спортивное состязание у нас в Итаке. Управляющий телеграфной конторой, где я работаю, тоже бегал на двести метров с препятствиями, когда он ходил в школу. И был чемпионом Долины.

— А что такое чемпион Долины? — сказал Улисс.

— Это тот, кто лучше всех.

— А ты будешь лучше всех?

— Ну, постараюсь, — сказан Гомер. — А теперь спи.

Улисс нырнул в постель, но при этом сказал:

— Завтра… — тут он поправился, — вчера я видел поезд.

Гомер догадался, о чем хочет рассказать ему брат. Он улыбнулся, вспоминая, как сам бывал зачарован проходящими поездами.

— Здорово было? — спросил он.

Улисс прилежно принялся вспоминать.

— Там был черный человек, он махал.

— А ты помахал в ответ?

— Сперва я помахал первый, — сказал Улисс. — Потом он помахал первый. Потом помахал я. Потом помахал он. Он пел «Больше не плачь, Кентукки».

— Да ну?

— Он сказал: «Еду домой!»

Улисс посмотрел на брата.

— А когда мы поедем домой?

— А мы и так дома, — сказал Гомер.

— Тогда почему же он не приехал сюда?

— У каждого свой дом. У кого на Востоке, у кого на Западе, у кого на Севере, а у кого и на Юге.

— Наш самый лучший?

— Не знаю, — сказал Гомер, — я больше нигде не был.

— А будешь?

— Когда-нибудь.

— Где?

— В Нью-Йорке.

— А где Нью-Йорк?

— На Востоке. После Нью-Йорка поеду в Лондон. После Лондона — в Париж. После Парижа — в Берлин. Потом в Вену, Рим, в Москву, Стокгольм — когда-нибудь я побываю во всех больших городах мира.

— А ты вернешься?

— Конечно.

— Обрадуешься?

— Конечно.

— Почему?

— Ну, потому что… — сказал Гомер, — буду рад повидать маму, Маркуса, Бесс.

Тут он посмотрел на брата.



— Буду рад повидать и тебя. И нашу соседку Мэри Арена, и ее отца, мистера Арена. Буду рад вернуться домой, посидеть, поговорить, послушать музыку, спеть и поужинать вместе со всеми.

Братишка принялся его с жаром упрашивать.

— Не уезжай, — молил он, — пожалуйста, Гомер, не уезжай!

— Да я сейчас и не еду, — сказал старший. — Сейчас я пойду в школу.

— Не уезжай никогда, — просил Улисс. — Папа уехал — и больше не приехал. Потом Маркус уехал. А ты не уезжай.

— Я еще не скоро уеду… — сказал Гомер. — Так что спи.

— Ладно, — сказал Улисс. — Значит, побежишь на двадцать метров?

— На двести, — сказал Гомер. — На двести метров с препятствиями.

Когда Гомер пришел завтракать, его мать и сестра Бесс уже сидели за столом. На минуту все склонили головы, потом стали есть.

— Ты какую прочел молитву? — спросила у брата Бесс.

— Ту, что всегда, — ответил Гомер и прочитал ее так, как заучил, когда еще едва умел говорить:

— Ах, эту старую! — сказана Бесс. — И к тому же ты сам не понимаешь, что говоришь.

— Нет, понимаю, — сказал Гомер. — Может, я немножко тороплюсь, потому что хочется есть, но я все понимаю. Смысл — вот что главное. А ты прочла какую молитву?

— Сперва объясни, что значит твоя.

— То есть как это — что она значит? То, что в ней говорится.

— Ну а что же в ней говорится?

— «Раздели с нами трапезу, господи». Ну, это значит — посиди с нами за столом. «Господи», верно, много что значит, но, в общем, это что-то хорошее. «Пускай тебя повсюду возлюбят» — ну, это значит, пускай все и повсюду любят только хорошее. «Благослови же нас» — нас — это, наверно, всех. «Благослови» — это… ну, благослови. Благословлять, кажется, значит — прощать. Или, может, любить, или хранить, или что-нибудь в этом роде. Точно не знаю. «И дай попасть на пир в господний рай». Ну, это именно то самое и значит. Дай нам попасть в рай и там попировать.

— А «господний»? — спросила Бесс.

Гомер обратился к матери:

— Разве молитва не значит, что хорошие люди чувствуют себя как в раю всякий раз, когда садятся за стол? Ну а «господний» подразумевает все самое лучшее, правда?

— Конечно, — сказала миссис Маколей.

— А разве господь — это не какая-нибудь личность? — сказана Бесс.

— Конечно, — сказан Гомер. — Но и я — тоже личность. И мама, и ты, и все на свете — тоже личности. Допустим, что наш мир — это рай и что всякий, с кем бы мы ни сели за стол, — это личность. Бесс, — добавил Гомер с раздражением. — ты знаешь не хуже меня, что это просто застольная молитва, и сама понимаешь, что она значит. Тебе просто хочется сбить меня с толку. Не старайся. Это совсем не трудно. Наверно, каждый может сбить меня с толку, ну и что из этого? Я все равно во что-то верю. Все мы во что-то верим. Правда, ма?

— Конечно, верим, — сказала миссис Маколей. — Как же можно жить, если ни во что не веришь? Тогда ты уж не попируешь — и не только в раю, а где бы то ни было, — как бы ни ломился твой стол от яств. Только вера и творит чудеса.

— Вот видишь, — сказал Гомер сестре, раз и навсегда решив спор. — Я сегодня буду участвовать в беге на двести метров с препятствиями.

— Да ну? — сказала миссис Маколей. — Зачем?

— Видишь ли, ма, это очень важное состязание. Мистер Спенглер в нем тоже участвовал, когда учился в нашей школе. Тебе приходится и бежать, и прыгать в одно и то же время. А у него есть крутое яйцо. На счастье.

— Носить крутое яйцо на счастье — суеверие, — сказала Бесс.

— Ну и что? — сказал Гомер. — Пусть суеверие. Он послал меня за двумя вчерашними пирогами к Чаттертону: один был с яблоками, а другой — с кокосовым кремом. Два пирога за четвертак. Свежие пироги стоят четвертак за штуку, так что, если у тебя всего-навсего четверть доллара, ты можешь купить только один пирог. Вчерашние пироги стоят четвертак пара, так что за те же деньги ты получаешь целых два пирога. Половина пирога — мне, половина — мистеру Грогену… но он может съесть всего один или два ломтика. Так что на мою долю достается очень много пирога. Мистер Гроген предпочитает пить, а не есть.

Мэри Арена, их молоденькая соседка, вошла в кухню через черный ход. Она принесла маленькую вазу, купленную в магазине стандартных цен, и поставила ее на стол. Гомер поднялся.

— Садись сюда, Мэри, — сказал он. — Позавтракай с нами.

— Я только что позавтракала с папой и проводила его на работу, — сказала Мэри. — Спасибо. Я принесла немного компота из сушеных персиков.

— Спасибо, Мэри. — сказала миссис Маколей. — Как поживает папа?

— Отлично, — сказала Мэри. — Только он меня все время дразнит. Стоит ему утром сесть за стол, как он первым делом спрашивает: «Письма есть? Получила письмо от Маркуса?»

— Скоро получим еще письмо, — сказала Бесс.

Она встала из-за стола.

— Пойдем, Мэри. Пора.

— Пойдем, — сказала Мэри и снова повернулась к миссис Маколей:

— Но, о правде говоря, мне до смерти надоело ходить в колледж. Ничем он от школы не отличается. Я уж большая, нечего мне всю жизнь ходить в школу. Сейчас не такое время. Честное слово, мне хотелось бы поискать работу.

— И мне тоже, — сказала Бесс.

— Глупости, — сказала миссис Маколей. — Вы еще дети, вам только семнадцать лет. Твой отец, Мэри, хорошо зарабатывает, да и твой брат, Бесс, тоже.