Страница 3 из 66
Рындин засмеялся:
— Ничего, ничего, не спорьте, друзья мои. Вы, Борис, не задевайте Вадима. Мы еще успеем увлечь его чарующими картинами вселенной, дивными пейзажами на Венере. А вы, Вадим, не ругайте Бориса сухарем. Уверяю вас, кое-что он чувствует очень тонко, иногда даже увлекается красотой…
— Где, когда? — искренно удивился Сокол. Даже Гуро взглянул на Рындина с любопытством. Что он хочет этим сказать?
Николай Петрович весело усмехнулся:
— Ну, например, если он, наш поэтичный охотник, рассматривает чудесную, новую винтовку, или изучает новую систему разрывных пуль. Вы знаете, Вадим, у него тогда такой восхищенный взгляд, так блестят глаза, что, кажется, вот-вот он начнет писать стихи. Только то и мешает ему, что он не умеет рифм находить, честное слово!
Общий смех был ему ответом. Гуро, который ищет рифм для стихов, лирических стихов о новой системе разрывных пуль… Да, это действительно трудновато было себе представить!
— Впрочем, — продолжал Николай Петрович, — кто знает, в ком раньше проснется поэт, когда мы очутимся в межпланетном пространстве. Отложим пока эта споры, друзья мои. Пошли, нужно в последний раз все проверить.
Они уже спускались по ступенькам, когда человек с фотоаппаратом решил порасспросить еще кое о чем.
— Извините, Николай Петрович, я вот никак не пойму, каким же образом ваша ракета отделится от земли. Вот именно — отделится. Крыльев у нее нет. Как же?..
Вадим посмотрел на Гуро: тот подморгнул ему — ну, чего, дескать, и ожидать от невежественного человека? Но Николай Петрович обнял фоторепортера за талию и терпеливо начал:
— Для чего нашему кораблю крылья? Ведь это не самолет. Вы, должно быть, забыли про управляемое действие наших ракетных двигателей. Мы оттолкнемся от воды таким же образом, как могли бы оттолкнуться от земли или от воздуха. Правильнее, мы оттолкнем сами себя. Сначала поплывем по воде, подпрыгнем над водою, как глиссер, потом полетим в воздухе по геометрической касательной линии, понемногу отдаляясь от земли. А затем… затем перегоним землю в ее движении вокруг оси — и все!
Видя, что собеседник все еще как следует не понимает, Рындин добавил:
— О целях нашего путешествия, как вы знаете, я сегодня буду докладывать всему миру. А завтра… ведь завтра вы придете сюда зафиксировать наш старт? Вот и увидите все своими глазами. Ну, всего хорошего, я спешу.
И он, похлопав собеседника по плечу и усмехнувшись еще раз будущим своим спутникам — Соколу и Гуро, — быстро сбежал по ступенькам на площадь, где уже нетерпеливо сигналила поджидавшая его машина.
Приветственные возгласы мощной волной прокатились по рядам людей, стоявших на берегу. Должно быть, тут не было ни одного человека, который не знал бы знакомого всем облика всемирно знаменитого академика Николая Петровича Рындина, творца первого межпланетного корабля, смелого инициатора этого первого в истории человечества межпланетного путешествия.
Автомобиль медленно ехал по широкому коридору, созданному раздвинувшейся толпой. Со всех сторон в автомобиль летели цветы. Николай Петрович чуть-чутъ сконфуженно улыбался, приветствуя толпу рукой: его смущали такие горячие овации.
Гуро взглянул на часы:
— Ого, уже половина двенадцатого! Ну, Вадим, скорей! Осталось всего полчаса до начала доклада. Пойдем ко мне.
ДОКЛАД ВСЕМУ МИРУ
Радиоволны обежали вокруг всего земного шара и возвратились назад. Их возвращение обозначили точнейшие и чувствительнейшие приборы мощной радиостанции имени Коминтерна. Дежурный техник посмотрел на часы: да, до последнего сигнала осталось еще пятнадцать минут. И хотя радиоволны принесли к каждому радиоприемнику в мире лишь короткий резкий звук звонка, — не было на старой Земле человека, который, сидя возле репродуктора, не сказал бы себе того же самого:
— Еще пятнадцать минут!
Во всех странах, во всех городах и местечках человечество ожидало этого сигнала, который облетел землю ровно без четверти двенадцать. Те, кто был дома, в последний раз старательно настраивали приемник; люди, проходившие по улицам, искали глазами ближайший репродуктор, чтобы остановиться возле него и слушать.
Старая Земля слушала.
Бесспорно, самыми счастливыми следовало считать тех, у кого была возможность включиться в колоссальный людской поток, отдаться ему целиком до той секунды, когда этот поток внесет человека в гигантский Дворец науки и культуры, протолкнет счастливца на его место в одном из бесчисленных концентрических кругов самого большого в мире главного зала и оставит там. Однако для этого нужно было присутствовать в столице великого Советского Союза, в красной Москве, где высился дворец.
Минуты текли нестерпимо медленно. Казалось, что они превратились в часы. Уже не было ни одного места в главном зале от стола президиума до самых верхних рядов стульев. Необычайная тишина царила в зале, несмотря на то, что здесь собралось около пятидесяти тысяч человек; такая же тишина, которая царила возле каждого в мире радиоприемника, настроенного на Москву.
И вот канули в вечность последние секунды. Минутная стрелка накрыла часовую; обе вместе они указали на циферблате цифру XII. И весь зал, все человечество, приникшее к приемникам и репродукторам, — услышали еще один короткий резкий звонок. Последний сигнал!
За ним прозвучали двенадцать громких и долгих ударов часов. И когда еще были слышны эти удары, оранжевым светом засияли экраны телевизоров по всей земле, четким и ярким рисунком возникли на них очертания огромного зала Дворца.
В напряженной тишине растаял последний удар часов. И должно быть, никогда еще не вслушивалась так Земля в тихий шорох, который доносился из громкоговорителей. Еще секунда… две… три…
— Всемирное собрание объявляю открытым! Слово имеет академик Николай Петрович Рындин.
Взрыв, смерч, буря рукоплесканий разорвали тишину и штормом пронеслись по земле. Люди в зале, люди в городах и местечках, которым до этого нестерпимо тягучими казались секунды, забыли про время, про секунды и минуты, стараясь как можно громче, как можно дольше рукоплескать.
И среди этой бури не слышно было уже ничего, потому что люди и не слушали ничего. Они лишь смотрели, как твердыми, решительными шагами прошел на трибуну в центре зала человек, как он остановился, положил руки на барьер, поклонился.
Почти одновременно с разных сторон ударили белые лучи прожекторов. Лучи скрестились у трибуны, залили своим светом крошечный издалека силуэт человека. И мгновенно этот силуэт неимоверно вырос, превратился в великана, который почти упирался головой в потолок дворца. Силуэт слегка колебался в воздухе, он был словно из какого-то полупрозрачного вещества — присматриваясь, можно было увидеть сквозь него противоположные стены, едва заметные вдали. Это было последнее достижение оптической техники: освещенные прожекторами зеркала на трибуне отбрасывали вверх гигантский светящийся силуэт, рельефное изображение оратора.
Теперь уже каждый видел увеличенное до грандиозных размеров, знакомое лицо всемирно знаменитого академика Николая Петровича Рындина. Вот характерная шапка его седых волос, энергичные, нависшие над пронзительными глазами брови, ровный нос, усы и подстриженная бородка. Новая буря рукоплесканий пронеслась по залу, разлилась по всей земле: это он, он!..
Но вот академик Рындин решительно поднял руку. Она, казалось, пронзила потолок и исчезла за ним. Академик потребовал тишины. Этого было достаточно: за несколько секунд зал затих так, что каждый мог слышать дыхание своего соседа. Академик оперся руками на барьер трибуны.
— Уважаемые товарищи! Моя задача сегодня не особенно сложна, и я попытаюсь выполнить ее как можно быстрее — ведь я должен лишь кратко и ясно напомнить вам о том, что все вы уже неоднократно читали. Вы знаете, что сегодня мы встречаемся в последний раз, — по крайней мере в последний раз перед разлукой на долгое время. Когда мы снова увидимся с вами? Это будет, я надеюсь, через два года и пятьдесят шесть дней. Может статься, что нам не посчастливится использовать нужный момент: тогда мы вернемся через четыре года и сто двенадцать дней. Но может быть и иначе…