Страница 32 из 50
Это относится не только к растительным продуктам. Сырокопченые окорока (разумеется, домашние), соленое мясо, кровяные колбасы, рыба домашнего приготовления — все они могут оказаться обсемененными спорами, особенно если мясо и рыба были небрежно разделаны.
Минздрав предупреждает, чтобы не заболеть ботулизмом (и не отравить других): исключите возможность попадания в продукты спор палочки ботулизма — тщательно очищайте и промывайте в проточной воде все сырье, загрязненное землей и пылью, полностью удаляйте кишечник из рыбы; помните, что термическая обработка в домашних условиях не убивает споры, они могут прорасти и вновь образовать токсин; для разрушения токсина грибы перед употреблением прокипятите 2 часа и затем охладите, после такой •обработки они не теряют вкуса; все продукты домашнего консервирования храните только в холодном месте (можно в холодильнике); грибы и овощи консервируйте только с добавлением уксусной кислоты и соли, строго по рецепту и не закрывайте крышками наглухо; остерегайтесь самодельных баночных консервов, продающихся на рынках и железнодорожных станциях, не покупайте у неизвестных лиц соленую, вяленую и копченую рыбу; если после употребления консервов вы почувствуете недомогание, не тратьте время на самолечение, как можно скорее обращайтесь к врачу, самолечение при ботулизме не поможет, а от того, насколько быстро поставлен диагноз, зависит ваше выздоровление; постарайтесь сохранить остатки подозрительных продуктов.
Нам за годы реанимационной работы приходилось видеть немало смертей от ботулизма и его осложнений. Особенно часто гибнут те, у кого эти симптомы появляются рано — в. первые 2—3 часа после еды. Легче протекает болезнь, если скрытый ее период растягивается на сутки и даже недели — да-да, можно заболеть ботулизмом и через две недели после того, как съели «криминальный» продукт. Будьте внимательны! Перечислим здесь симптомы этого страшного пищевого отравления в том порядке, в каком они обычно появляются:
1. Понос, который через 6—24 часа сменяется полным отсутствием стула.
2. Сухость во рту.
3. Туман перед глазами.
4. Двоение в глазах, которое усиливается при взгляде в сторону.
5. Расширение зрачков без их реакции на свет.
6. Неподвижность глазных яблок (из-за паралича всех мышц глаза).
7. Птоз, т. е. паралитическое опущение обоих век.
8. Нарушение глотания сперва сухой пищи, а потом и жидкости.
9. Охриплость голоса, невнятность (гнусавость) речи вплоть до полной невозможности говорить.
10. Мышечная слабость.
11. И наконец, самое страшное — учащение дыхания с очень малыми экскурсиями грудной клетки и невозможностью откашляться, а затем выключение. дыхания, причем иногда внезапное.
Практически никаких специфических средств, достаточно эффективных для лечения ботулизма, пока нет; роль врача сводится к поддержанию жизненных функций организма, пока он сам справляется с токсином ботулинуса, вот только справится ли? У больных средней тяжести обнадеживающим оказалось применение барокамеры. Но самые тяжелые, как говорят реаниматологи, «с порога смотрят на аппарат» — им грозит длительная искусственная вентиляция легких из-за «паралича команды» со всеми ее сложностями и опасностями.
Вот почему реаниматологи никогда не едят домашние консервы из грибов. И вам не советуют...
Реаниматология ищет пределы
— Борис Михалыч! Вас опять к телефону.
— Дежурный врач слушает.
: — Здравствуйте, это трансплантация. Для нас ничего нет? Нет? А жаль.
«А жаль». Сколько в этих двух коротеньких словах горечи и человеческих трагедий. Еще один парадокс нашей — реаниматологической — действительности. Трансплантологи ищут доноров для изъятия у них органов, жизненно необходимых для пересадки другим больным людям.
Кто же эти люди? Это пациенты с хронической почечной недостаточностью, у которых обе почки погибли, и они прикованы к машине, очищающей их кровь от шлаков. Это больные с огромными сердцами, источенными миокардитом, дни которых сочтены, если не найдется донор, у которого можно будет взять сердце для спасительной пересадки.
А кто же они, эти доноры? Это пациенты реаниматолога, которые безнадежны, которые находятся на грани жизни и смерти. Но (и в этом вся острота проблемы!) брать органы у них нужно только до того момента, когда они эту грань перейдут. Как? Брать органы у умирающего? То есть у живого?
Весь вопрос в том, живы ли такие пациенты.
13 лет назад весь мир облетела трагическая история, случившаяся в США и заставившая в который раз вернуться к проблеме жизни и смерти. Вот что писали газеты:
«В больницу была доставлена с тяжелейшими повреждениями мозга 17-летняя Карен Энн Куинлан. Много месяцев она без сознания и, по утверждению специалистов, уже никогда не придет в сознание — мозг ее погиб безвозвратно. Карен неподвижно лежит на больничной койке в окружении самой современной аппаратуры. Она не может ни есть, ни пить, ни дышать. Биологическое существование ее организма поддерживается вливаниями и аппаратом искусственные легкие. «В остальном» ее тело здорово... Врачи считают, что в таком состоянии оно может пребывать годами.
Было много требований прекратить бессмысленное «лечение». (Кстати, аппаратура, на которой живет Куинлан, может быть, нужна для других, не безнадежных больных.) К требованию выключить искусственное легкое присоединялись родители девушки и даже ее священник. Дело дошло до суда.
Суд, однако, решил, что выключение аппаратов, поддерживающих в теле Карен жизнь, будет рассматриваться как преднамеренное убийство. Карен Куинлан,— писали газеты,— продолжает жить...
Но жива ли она?»
А вот вторая история. В Цюрихе был арестован Урс Петер Хеммерли, 49 лет, профессор, известный швейцарский врач, много лет работавший в США. Доктору Хеммерли было предъявлено обвинение в убийстве «неизвестного числа престарелых пациентов» в больнице «Тримли», где он последние несколько лет работал главным врачом.
Из материалов газет и журналов, посвятивших этому делу немало страниц, можно было сделать вывод, что причина ареста Урса Хеммерли была не вполне обычной. Дело шло о жизни безнадежно больных пациентов. Тех, например, у кого мозг поврежден необратимо, но дыхательный центр функционирует. Жизнь такого больного можно поддерживать неопределенно долго, вливая ему питательный раствор непосредственно в желудок.
Можно, но нужно ли в таких случаях? На этот вопрос доктор Хеммерли и другие врачи его больницы отвечали отрицательно. Они придерживались мнения, что в подобных случаях умирающему нужно вводить только водный солевой раствор, чтобы предотвратить обезвоживание организма и поддерживать нормальный солевой состав крови. При этом организм умирал примерно через две недели. Насколько известно современной медицине, находящийся в бессознательном состоянии индивид никаких болезненных ощущений в этой стадии не испытывает. Профессор Хеммерли считал такую медицинскую практику «правильной и гуманной». Впоследствии в одном из многочисленных интервью он сказал: «Я никогда не назначал своим больным ничего, чего не назначил бы матери или отцу, окажись они на месте моих пациентов». (Родители доктора Хеммерли живы и здоровы.)
Обвинения с профессора были сняты. И через полтора месяца он приступил к исполнению своих прежних обязанностей главврача больницы «Тримли». Тем Не менее страсти вокруг врачебных и моральных сторон «дела Хеммерли» продолжали бушевать. И шумиха в прессе заставила профессора Хеммерли высказаться более определенно. Он заявил, что, по его мнению, настало время пересмотреть некоторые понятия о профессиональном долге врача. Будущих врачей учат действовать — всегда действовать, пользуясь скальпелем, лекарствами или приборами,— действовать, чтобы спасти больного, чтобы вернуть ему здоровье. Но студента-медика не учат воздерживаться от активных действий. Между тем развитие медицины поставило врача перед новой дилеммой: «Действовать или бездействовать — вот в чем вопрос!» И врачебный долг, утверждает доктор Хеммерли, состоит иногда не в том, чтобы продлить бессмысленные страдания, а в том, чтобы максимально облегчить их перед смертью. Определяющий признак для «врачебного бездействия» только один: поврежден ли необратимо человеческий мозг.