Страница 73 из 78
— Без риска ничего не делается, — произнес нарком. И директору показалось, что он не разделяет самой идеи, а значит, и не поддержит ее. Вон как отозвался холодно, сухо. Проходят секунды молчания, и снова голос наркома: — Значит, говорите, твердо уверены? Что ж, смелость города берет. В эти тревожные дни нельзя не рисковать. Сейчас, когда мы с вами говорим, фашисты все дальше продвигаются на восток. Устремляются к Москве. Красной Армии нужны танки. И от того, как скоро вы дадите броневой лист, может измениться ход войны. Да, да, весь ход войны! Наша с вами задача — в кратчайшее время поставить на пути немцев броневой щит — иной, более важной задачи у нас нет! Что же касается предложения катать броню на блюминге, подумаем. Кроме смелости, нужен еще и рассудок.
Вернувшись в кабинет, директор не мог не обратить внимания на десятки устремленных на него глаз: понял, участники совещания хотели знать, что сказал нарком, как отнесся к предложению Рыженко, ради чего вот уже в который раз собираются они здесь. Особым чутьем, безошибочно, разгадали собравшиеся тему разговора директора с наркомом. Кто-то прямо спросил:
— Не возражает или как?..
Нельзя было не ответить на этот вопрос. В эти трудные дни прокатчики жили единой мыслью — решить проблему брони — и естественно были не прочь выслушать какой-то совет, заручиться словом из наркомата.
Директор поднял косматые брови так, что все увидели его черные, живые глаза:
— Народный комиссар верит — мы с вами советские люди и вполне можем решить любую невиданную до сих пор, боевую задачу. Тем более сейчас, в эти дни, когда Родине угрожает смертельная опасность. — Помолчав, добавил: — В Москве знают — дать броневой лист в короткий срок, кроме нас, никто не сможет. Помните, никто!
Когда совещание закончилось, директор попросил Рыженко остаться. Развернув снова лист ватмана, он спросил, сколько времени потребуется для изготовления приспособления.
— Дней восемь-десять.
— Итак, восемь! — подчеркнул директор. И напомнил, что он, Рыженко, должен действовать далее совместно с главным калибровщиком и начальником блюминга.
Узнав об этом, Сарматов приуныл. Не лежала у него душа к такому сотрудничеству, хотя иного выхода у него не было. Впрочем, он еще подумает.
Утром, вызвав директора к прямому проводу, нарком сообщил, что предложение Рыженко одобрено. А еще сказал: если выпуск броневого листа будет налажен, то металлурги, а вместе с ними и вся страна выиграют два-три месяца, необходимых для строительства нового стана.
— Вам же, Григорий Иванович, и всему рабочему классу Магнитки Родина скажет спасибо!
И опять напомнил, что задуманное дело весьма серьезно и, в случае чего, за него придется отвечать.
Не мог он сказать иначе. Не имел права.
49
Было 28 июля 1941 года. Палило солнце, нестерпимая жара стояла в цехах завода. В этот день сводка Совинформбюро была по-прежнему неутешительной. На всех фронтах шли жестокие бои. Красная Армия отступала. Сообщения эти с утра омрачили душу Григория Ивановича. Задумчивый, печальный вышел он из дома и, сев в машину, поехал не в управление, а прямо на завод, где намечалось опробование блюминга в его новой броневой упряжке.
Когда директор вошел в цех, все члены комиссии уже были в сборе. Неутомимый Рыженко, облачившись в комбинезон, проверял последние приготовления, вслед за ним, с кислой миной на лице ходил Сарматов. Была бы его воля, он с удовольствием отменил бы испытание и занялся планом, который, по его выражению, висит на шее. Но приказ есть приказ, его придется выполнять.
Было решено провести первое опробование не с броневой, а мягкой сталью. Заранее заказали слиток точно такого же размера, как и броневые. Давать сразу под валки крепкую сталь не решились.
Все, кто имел какое-то отношение к испытанию, расположились на эстакаде главного поста. Секретарь горкома партии, парторг ЦК на заводе, директор, инженеры, члены комиссии. В последнюю минуту подошел Рыженко: руки в масле, глаза уставшие, видимо, с ночи находился здесь, не выспался.
Выслушав его короткий доклад о полной готовности, директор подал команду: «Начинать!»
На главном посту сегодня старший оператор Спиридоныч.
Цеховой кран легко поднял многотонную раскаленную болванку и плавно опустил ее на рольганги. Все это происходит у Спиридоныча и его помощника Дударева сзади. Их рабочие места расположены так, что слиток появляется у них за спиной. Но они всегда об этом знают, потому что сами заказывают его, пользуясь световым сигналом. Ждут, пока он подойдет.
Глянув назад, Спиридоныч взялся за контроллеры. Приняв болванку, погнал в одну, затем в другую сторону. Еще и еще раз.
— Замечательно! — послышался возглас. — Как жмет, а?!
Многие не знали, что под валками не броня, а мягкая сталь.
Спиридоныч привычно послал расплющенную болванку вперед, затем пропустил назад. И вдруг — треск…
Блюминг замер.
На лицах членов комиссии недоумение, озабоченность, даже растерянность. Как же так, столько готовились, и вот — на тебе — поломка.
— Я это предвидел! — бросил в лицо директору Сарматов. — Сколько раз говорил: оставьте глупую затею. Это же блуминг! Не вняли моему опыту. Не поверили. Теперь вот — любуйтесь…
Директор молчал.
Он видел, как Рыженко, не раздумывая, побежал вниз. За ним поспешил электрик Семенов. Директор повернулся к Сарматову:
— Доложите, что случилась.
— Извините, не знаю, — пожал плечами тот.
— Кто же, по-вашему, должен знать? Вы начальник цеха! Ну, чего стоите. Бегом! — Лицо у директора строгое. Сарматов засеменил вниз но ступенькам, бурча себе под нос и поправляя пенсне.
Минуты ожидания показались годом. Директору, как и членам комиссии, не терпелось узнать, что же произошло с блюмингом, какой из его узлов не выдержал? В дверях машинного зала показался Рыженко. Он спокойно, не спеша поднялся на эстакаду главного поста, подошел к директору:
— Подвел мотор, Григорий Иванович.
Прямого отношения к прокату стали авария не имела. Мотор вышел из строя, можно сказать, по старости. Но все это омрачило сознание участников испытания, камнем легло на душу каждого.
Разошлись, будто с похорон.
Николай Андреевич занялся ремонтом мотора. Сарматов же и не подумал об этом, ведя свою линию, казалось, радовался поломке. Среди рабочих пошли слухи, будто он, Сарматов, не один раз предупреждал об этом и Рыженко, и самого директора. Но ни тот, ни другой не посчитались с его мнением, и вот, как видите, — авария! Гоголем расхаживал по цеху Аркадий Глебович. И в том, что произошло на блюминге, видел лишь подтверждение своих мыслей, которые неоднократно высказывал.
На ремонт мотора ушло более суток.
Многое передумал за это время Григорий Иванович, но от своих намерений — катать броню на блюминге — не отступил. Он доверял инженеру Рыженко, как самому себе.
Мотор был восстановлен, и на главном посту опять собрались все, кто так или иначе был причастен к выпуску броневого листа.
Из нагревательного колодца, как и в первый день, извлекли слиток мягкой стали. Спиридоныч это знал, но не сказал помощнику. Едва слиток побежал по рольгангам, как Дударев почувствовал его всем своим существом.
— Действуй! — кивнул Спиридоныч.
Дударев пропустил слиток под валками, вернул его и опять направил вперед. Затем снова — назад… Из болванки получилась большая стальная плаха. Он дивился, как легко поддается. Повернулся к Спиридонычу:
— Не броня это!
— Гм-м… — осклабился тот. — Воробья на мякине не проведешь! Ладно, смотри, идет настоящая, — и сам взялся за контроллеры. Он не то, что не доверял Порфирию, а просто желал сам прокатать первый броневой лист. Старый опытный специалист имел на это право.
Приняв раскаленную глыбу, Спиридоныч осторожно прогнал ее между валками. Совсем иной коленкор. Дударев, не отводя глаз, следил за болванкой. Он видел, как она медленно меняла свою форму. Обжатая несколько десятков раз, расплюснулась, стала походить на большую, выкрашенную в алый цвет столешницу. А Спиридоныч, знай, гонял ее: