Страница 11 из 117
Катарина расслабилась, когда лодка удалилась от берега. Закрыла глаза, и по щекам покатились слезы. Когда же научилась она беззвучно плакать? Ведь раньше повода для рыданий не было. Значит, проливание слез – это такой род занятий, которому не нужно учиться. А они бежали и бежали, и Катарина их не сдерживала. И вдруг пришла в голову мысль о том, что очень скоро наступит новая полоса в ее жизни, и в ней не будет места слезам. Так пусть же они и выльются все без остатка!
А потом наступила кромешная темнота – Катарина провалилась в глубокий сон, в котором не осталось места не только для слез, но даже и для мыслей о них. Тягучее кисельное облако обволакивало ее со всех сторон, затягивая, словно жестким черным корсетом.
Чья-то легкая рука легла на этот корсет:
- Катарина, просыпайся...
- Мы уже приплыли?
- Не совсем. Берег почти рядом... Видишь? Но западное побережье острова патрулируют голландские корабли с Явы, так что нам здесь причаливать опасно. Придется обогнуть остров на восток...
- А это долго?
- Нет. До темноты успеем. А тебе нужно подкрепиться, ты совсем слабая... Вот, я захватил с собой немного еды...
Она медленно разжевывала кусочки рисовой лепешки с запеченными в ней овощами, как самое изысканное яство. Если эта лепешка была бы нафарширована лапками ящериц, она и тогда бы не потеряла статус деликатеса.
Потом Катарину опять затянуло черным корсетом – ослабевший организм бросил все силы на переработку пищи. Веки сомкнулись, прикрывая глаза от яркого солнца, царствующего над Индийским океаном.
***
И тут увидела она фокусника, что отрезал людям головы. В черной мантии и в шляпе-котелке, он стоял на сцене и крутил тонкую тросточку, которую держал в руке. И этот фокусник смотрел только на нее – на маленькую девочку, сидящую в зале:
- Крошка, ты знаешь о том, что лилия – цветок жизни? Зачем же ты оторвала им головки?
По залу прошел шепоток. На представление пришло столько много людей, и все они повернулись и осуждающе сверлили взглядами ее, маленькую девочку.
- Мне только четыре года, - прошептала Катарина, - а тогда я была еще меньше. И не знала, что это – цветы жизни.
Перед глазами стоял тот самый случай, когда она вместе со своими подружками вырвала с соседской клумбы цветы и обломила руками стебли, разбросав их по двору. А лепестки они взяли с собой, чтобы «печь» пироги в песочнице.
- Ладно, не плачь, - сказал фокусник, увидев, что маленькая Катарина трет рукой глаза, - я ведь тоже не такой уж и добрый, видишь – отрезаю людям головы, а это еще более жестоко, чем отрывать головки цветов. Знаю, что меня скоро казнят, поэтому сообщу тебе по секрету: лилии тебя простили, они не злопамятные... Вспомни, ведь именно они тебя спасли...
Фокусник начал корчиться, словно от боли, и медленно растворяться в воздухе. Сначала исчезло его лицо, потом – руки, черная накидка и котелок, и только в последнюю очередь – тросточка. Она долго еще крутилась в воздухе, словно собиралась кого-то взгреть за все их прегрешения.
Катарина вздрогнула. «Действительно, - оглушила ее мысль, - если бы не ваза с цветами, не зашел бы в дом Сухарто». Она не могла представить, что было бы тогда с ней.
***
К вечеру они причалили к берегу. Перевозчики подтянули лодку в расщелину между камнями, показали знаком, что это и есть пункт назначения, и так же молча отчалили.
- Здесь такая тишина... – к Катарине вновь подбиралось чувство страха.
- Не бойся, здесь никого нет! Нам придется пройти пешком до ближайшей деревни, - Сухарто дотронулся до ее локтя, словно спрашивая разрешения подхватить под руку. Катарина не сопротивлялась. У нее не было выбора – усталость не проходила, напротив, копилась, в ее теле. Так что без поддержки своего спутника она навряд ли смогла бы идти пешком одна.
Песчаный берег закончился, и начался заросший древними деревьями лес. Но идти было не трудно – хорошо утоптанная тропа служила, наверное, людям уже не один век. Она вилась змейкой среди величественных деревьев с широкими раскидистыми ветками, между мощных стволов с толстыми, поднимающимися над землей, корнями. А совсем скоро тропа вышла на открытую местность. Небольшие холмы, заросшие густой травой, постепенно «лысели», покрывались мелкими камнями. Видимо, недалеко отсюда начинались горы.
Полная луна светила своим круглым диском как по заказу. Будто ее попросил волшебник помочь двоим беглецам.
- Ну вот, кажется, почти дошли, - сказал Сухарто. – Видишь, вон там, в небольшой низине...
Когда они приблизились к какому-то деревенскому дому, у нее снова начали склеиваться веки. Поэтому остаток ночи прошел в забытье. Запомнила она всего один момент. Когда уронила себя на легкую бамбуковую подстилку вроде коврика и уже проваливалась в тот самый липкий сон, который не успела доглядеть, Сухарто наклонился над ней и положил под голову что-то мягкое, а сверху укрыл плотной домотканой накидкой.
***
Утро наступило. И это казалось особенно удивительным. Было бы не так странно, если бы эта тяжелая чернота продолжалась до бесконечности – Катарина к ней уже привыкла. Утро заявило о себе петушиным криком и птичьими трелями, лаем собак и голосами людей, которые, правда, невозможно было разобрать. Она открыла глаза и увидела старуху. Та сидела на циновке в двух шагах от белой гостьи и толкла в ступе какие-то коренья или семена, от которых исходил душистый аромат, возбуждающий аппетит. По лицу, испещренному морщинами, божьему одуванчику можно было дать лет восемьдесят, не меньше, но она оставалась стройной и энергичной – легкими движениями продолжала свою работу, лишь на мгновение бросив взгляд на пришелицу. Старуха что-то жевала, и, видимо, долго, потому что когда она выплюнула жвачку изо рта и улыбнулась Катарине, та не могла скрыть удивления: рот хозяйки оставался выкрашенным темно-оранжевой краской.