Двойные неприятности

Там назывались имена. Имена людей из разных уголков страны, которые до сей поры были вне всяких подозрений. И среди этих лиц, естественно, значилось имя Алексис.

— У меня много денег, — сказала она.

Я отреагировал на ее слова так же, как Скотт, — промолчал.

Конечно, у нее было много денег. И это выяснилось позже, в ходе слушаний комиссии. С помощью Сэнда Алексис приобрела акции трех крупных фирм, занимающихся грузоперевозками, одной на побережье и двух тут, на востоке. Состояние ее приближалось к миллиону в ликвидных активах, а еще примерно семь миллионов составляли добровольные пожертвования и прибыли с этих трех фирм.

Алексис обратила свои прекрасные глаза на отца.

— Папочка, — сказала она голосом не соблазнительницы мужчин, а маленькой девочки, ищущей защиты у родного человека. — Я так волновалась за тебя. Я наняла Шелла, чтобы найти тебя. Я никому ничего не говорила. Я даже ничего не сказала Чету. Я думала, что мой муж может...

Фрост влепил ей пощечину. Надо было видеть его лицо, в котором воплотилась в этот момент скорбь всего человечества.

— Я никогда не уехал бы в Блю-Джей, если бы не беспокоился за тебя, — сказал он. — За свою единственную дочь! Разве я мог впутать во все это собственную дочь? А ты даже выкрала мои бумаги для этого мерзавца, за которого вышла замуж!

— Но она сама влезла во все это, — сказал я, — во Фронт-Ройале.

— Разве ты не понимаешь?! — в отчаянии воскликнула Алексис. — Рейген приказал Хольту любой ценой достать дневник. Торгесен хвастался, что он умоет Рейгена с Аббамонте и даже моего мужа. Мне необходимо было опередить Хольта и во что бы то ни стало заполучить дневник. Он... он приехал туда раньше меня. Произошла... потасовка.

— И вы ударили его кочергой, — сказал я.

— И завладели дневником, — вторил мне Скотт.

Доктор Фрост отвернулся. Он не хотел, чтобы мы видели его лицо.

Издалека сквозь ветер и дождь донесся вой сирен, который стремительно нарастал по мере приближения к нам. Я подошел к люку самолета и вскоре увидел свет фар и вращающуюся красную мигалку полицейской патрульной машины. Она подъехала к административному крылу здания.

Мы со Скоттом развязали Алексис и помогли ей и доктору Фросту выбраться из люка «Дакоты». Под своей ладонью я чувствовал гибкое тело Алексис. Ее грудь коснулась моего плеча.

— Мы могли бы... — начала она.

— Хватит!

Я взял ее за локоть и сжал крепче, чем требовалось. Мы вчетвером вышли на взлетно-посадочную полосу. Я предъявил документы сержанту полиции штата Мэриленд. Удостоверение уполномоченного по особым поручениям сената произвело на него впечатление.

— Как это вам удалось так быстро добраться сюда? — спросил Скотт.

— Да еще в такой ливень, — добавил я.

В наших словах звучала издевка. У нас выдалась тяжелая ночка. Мы заговорщически улыбнулись друг другу. Полицейский явно не уловил в наших словах сарказма.

— Но все равно, черт возьми, мы рады вас видеть, — сказал я.

— Трое парней в машине превысили скорость, — принялся объяснять сержант. — Наскочили на фонарный столб на Беннинг-роуд. И вылезли из автомобиля с оружием в руках.

Другой патрульный говорил по радио. Довольно быстро прибыли еще несколько полицейских машин и две машины «Скорой помощи». Еще до прибытия машин я спустился в подвал и забрал с собой Хоуп. Ей оказали первую помощь.

Они вспугнули Сэнда с Эриком Торгесеном и еще нескольких парней, которые находились вне административного крыла. Возникла беспорядочная перестрелка у зацементированной приангарной площадки, но преимущество оказалось на стороне полицейских, да и у головорезов Рейгена, лишившихся руководства, не было ни малейшего шанса.

Врач обработал лицо мне и Скотту. Он наложил временные повязки мне на правую руку, а Скотту — на бедро.

— У вас обоих такой вид, словно вы побывали в бетономешалке, — констатировал врач.

Мы не стали с ним спорить.

Шелл Скотт и Честер Драм

Вашингтон, 8 ч. 15 мин., понедельник, 21 декабря

ШЕЛЛ СКОТТ

Ну, вот так мы с Четом Драмом и познакомились.

Если нечто подобное случится снова, то мне хотелось бы, чтобы он оказался с самого начала по мою сторону баррикад.

В свое время мне случалось ошибаться в людях, но я никогда и ни в ком не ошибался так сильно, как в Драме.

Теперь все в порядке.

И чувствую я себя вполне сносно. Если человек с проломленным черепом, у которого саднит каждый ушиб, а каждая царапина от пули причиняет боль, может чувствовать себя вполне сносно, тогда я чувствую себя просто великолепно.

Я снова в Национальном аэропорту Вашингтона, но на этот раз направляюсь домой. Наконец-то я возвращаюсь! Мы сдержанно, по-мужски, попрощались с Четом, и я пробрался сквозь толпу репортеров, чтобы ехать в аэропорт. Репортеры, казалось, остались довольны нашим рассказом, а какой-то британский папарацци даже бормотал что-то насчет того, что мы — настоящие герои, пролившие кровь за правое дело.

Может, мы и не такие уж герои, но крови пролили предостаточно.

Я оставил Чета в здании сената с сенатором Блэром Хартселлом. Доктор Фрост тоже был с ними. Изначально он решил не давать показаний, поскольку из известной ему информации и из пленок старик узнал, что может втянуть во всю эту историю Алексис и «немножко» навредить ей.

Но поскольку против Алексис было возбуждено уголовное дело по подозрению в убийстве и она уже дала показания полиции, ничто из того, что может сказать доктор, ей уже не повредит. И в самом деле, теперь у Фроста было гораздо больше оснований для дачи показаний, и, когда Драм доставил его к сенатору, он заявил, что расскажет комиссии все как на духу.

Хотя сделать это ему будет нелегко — он очень любит свою дочь.

Рейген находился в больнице. Оттуда его отправят назад в Калифорнию и в тюрьму, если не в газовую камеру Сан-Квентина. Несмотря на трагические ситуации, в которых он побывал в последние несколько часов и каждая из которых могла стоить ему жизни, он остался в живых. Но он никогда не будет ходить. По крайней мере, на собственных ногах.

В аэропорту до отлета домой я сделал два звонка в Лос-Анджелес. Первый звонок был Тутси. Большой, толстой, милой Тутси Меллербам, которая определенно его заслужила. Она извергла на меня лавину восторженных чувств, и не только по поводу услышанных от меня новостей, но главным образом потому, что я ей позвонил. И неожиданно, прямо на полуслове, я умолк. Я вдруг вспомнил.

Вспомнил о помощи, которую она бескорыстно мне оказывала. Вспомнил, как она сказала: «Если я узнаю что-нибудь ценное... что мне за это будет?» — и широко улыбнулась при этом. И это была весьма многозначительная улыбка. И мой шутливый ответ, мол, я поведу ее на «Умирающего гладиатора» с Чезаре Ломбарди. Вспомнил, как она удивилась тогда и вполне серьезно спросила: «Правда?» И намеки с тех пор, вроде: «Это ценная новость, Шелл?» Намеки, которые отскакивали от моей тупой башки, словно мячики.

И я вспомнил выражение ее лица в тот день, когда я опять не понял ее намеков, а она уже устала намекать. Помнится, я подумал тогда, что у нее разболелся зуб. Но зубы тут были ни при чем. Просто я причинил боль Тутси.

В конце концов я все-таки договорил фразу после продолжительной паузы, но о чем она была, не помню. После этого разговор наш как-то не заладился, но тем не менее я сумел продержаться еще пару минут, после чего повесил трубку.

Я тупо уставился на телефонный аппарат. Как жаль, что Тутси такая толстая!

Затем я позвонил Келли Торн, моей Келли. Это был чрезвычайно важный для меня звонок. Ее ласковый голос доносился до меня сквозь мили, спокойный и тихий, с придыханием и разрывающими сердце всхлипами, которые в конце превратились в смех. Все было в полном порядке. В наилучшем виде.

Я мысленно представлял ее зеленые глаза с поволокой, огненно-рыжие волосы и губы.