Волшебная гондола (ЛП)

— В конце концов, я просто делала все, как будто я была с ними в команде, потому что Альвизе угрожал убить меня. Но я никогда никому не хотела причинить боль!

Я поняла, что она уже достаточно раскаялась и заслужила немного счастья. Поэтому я обрадовалась, когда она решила остаться с Бартом.

— Сейчас, когда я знаю, что я в любой момент могу вернуться назад в мое время и в Париж, я этого уже не хочу, — призналась она, задумчиво добавив: — Звучит смешно, не так ли?

Мне было не смешно, потому что я чувствовала что-то подобное. По крайней мере, хотя бы тогда, когда мы с Себастиано сидели у камина, прижавшись к друг другу. Разница между мною и Клариссой была лишь в том, что я смогу увидеть Себастиано в будущем, а она в свою очередь, сможет быть с ним лишь в его времени. Поэтому у меня не возникло вопроса, остаться ли лучше здесь или отправиться домой. Моя жизнь находилась в будущем, даже если я нашла здесь замечательных друзей, по которым я буду скучать. Это касалось как Клариссы с Бартом, так и Мариэтты с Тревисаном; каждый раз я старалась не заплакать, когда понимала, что я их никогда в жизни больше не увижу.

Все же самое ужасное для меня было бы никогда не встретиться с моими родителями. Я с таким усердием стремилась к ним, что подобные мысли вызывали у меня боль. Без школы или iPod, или шоколада я, возможно и смогла бы прожить, но только не без мамы и папы.

За день до новолуния я еще раз сходила в монастырь, так как по необъяснимым причинам я беспокоилась о судьбе попугая Доротеи. Мой вопрос о попугае был неверно истолкован сестрой Гиустиной. Она просто всунула клетку в мою руку и объяснила, что весь монастырь рад, что я хочу забрать его себе, так как его бесконечные крики уже никто не может выдерживать. Я должна была его тут же унести и не думать о деньгах, которые были потрачены на его содержание.

Я не хотела спорить и просто забрала Полидоро с собой. Я не хотела задерживаться больше, чем следует, в церкви Сан-Закаррия. Не только из-за того, что больше чем десяток молодых монашек появились во дворе, чтобы вздыхать по Себастиано, который ожидал меня у ворот, но и потому, что воспоминания о Доротеи угнетали меня. Некоторое время я чувствовала к ней отвращение, но между тем еще и сочувствие. У нее был ужасный конец, лишь только потому, что она влюбилась не в того мужчину.

— Что нам теперь делать с этой птицей?- осведомился Себастиано.

Беспомощно я смотрела на клетку.

— Ничего же плохого нет в то, что я забрала его? — спросила я жалобно.

Но проблема вскоре разрешилась, так как Мариэтта была очарована Полидоро, особенно тем, как быстро он смог повторить ее имя и наговорил ей всяческие комплименты. Ему только стоило сказать "Мариэтта, моя красавица", как он тут же покорил ее сердце.

— Глубоко внутри я всегда буду куртизанкой, — сказала она. — Во всяком случае, маленькая и тщетная часть меня. Большая и умнейшая часть будет мужественно дожидаться предложения Тревисана. Делаю ставку - до рождества. Кто-нибудь желать назначить другой срок?

Желающих не нашлось.

Затем настал мой последний день в Венеции в 1499 году. Ночью я плохо спала и в течение часа ворочалась туда-сюда на кровати с балдахином, и днем была еще более нервной. До обеда я в последний раз бродила по городу с Себастиано. Между тем осень набирала обороты, немногие деревья, которые росли здесь, уже полностью сбросили свои листья, и становилось так холодно, что можно было даже увидеть собственное дыхание.

Рыбаки, торговцы, портовые рабочие и матросы заполняли Скьявони в пестрой неразберихе и занимались своей работой. Пахло морем и дымом. Себастиано и я неторопливо прогуливались вдоль набережной и смотрели на выходящие в море корабли. Парусный треск смешивался с шумом ветра и ревом волн.

На обратном пути мы поплыли на гондоле вдоль Гранд-канала. Мы проплывали мимо стройки Палаццо Тассини. Стены тем временем продолжали расти в высоту, первый этаж и перекрывающие антресоли уже были готовы. Невольно мой взгляд упал на место на берегу канала, где Маттео и я ели трамеццино пару недель назад. Я не могла поверить своим глазам, когда увидела, что он там сидел. Он обеими руками держал свой ​​хлеб и откусывал. Мне захотелось его позвать, помахать ему и рассказать, что отправляюсь обратно домой в наше время, но вместо этого я разрыдалась.

— Что такое?- нежно спросил Себастиано. Он тоже увидел Маттео. — Ты хочешь с ним еще раз побеседовать? Разве ты не говорила, что уже простилась с ним?

Это было так, несмотря на то, что не удалось как следует вернуться в последний раз. Но не это заставило меня зарыдать.

— Это так ужасно, — сказала я сквозь слезы. — Он никогда не сможет стать зубным врачом!

— Возможно, здесь ему будет лучше.

Из одного из переулков я увидела внезапно появившуюся Джулиану Тассельхоф. Она осмотрелась вокруг и обнаружила Маттео. Со злой миной она направилась к нему. Мы не могли слышать, что она ему сказала, но судя по его выражению лица, ничего хорошего.

— Ну да, наверное, не намного лучше, — согласился Себастиано, в то время как наша гондола проплывала мимо места происшествия. — Но, по меньшей мере, у него никогда не будет кариеса, благодаря старательной профилактике, а в это время это уже что-то значит.

Остаток дня длился мучительно долго, мне хотелось безутешно плакать, пока не наступило время расставания. Сначала я распрощалась с Мариэттой. Она пожелала мне всего хорошего и настоятельно просила меня никогда не выходить на улицу в холодное время без пальто.

— Не волнуйся, дома у меня есть пуховик.

Я рассчитывала на то, что межгалактический переводчик превратит это в какое-то особенное слово, но, к моему удивлению, оно получилось точно таким же, как я его произнесла. По-видимому, люди изобрели уже в это время пуховик.

— Пора отправляться в путешествие, Полидоро, — сказала я попугаю.

— Я не хочу возвращаться в Неаполь, — пронзительно закричал он.

— Не бойся, ты можешь остаться здесь.

Тяжелее всего мне было проститься с Клариссой. Мы сжимали друг друга в объятиях и плакали.

— Прощай, лучшая подруга! — рыдала она.

Я прижимала её к себе, но не слишком сильно, потому что у неё до сих пор болела рана. Её волосы пахли свежим сиреневым мылом. В одной из дальних комнат магазинчика масок она устроила маленькую аптеку и экспериментировала над новыми смесями ароматов.

— Поклянись, что ты никогда не забудешь меня! — сказала она в слезах.

Я могла пообещать ей это от всей души. Не только потому, что она спасла мне жизнь и я её ужасно любила, ни и потому, что она открыла мне новые горизонты касательно искусства лжи. Если по этой дисциплине когда-либо существовал мастер, то он звался Кларисса. Про себя я уже перефразировала выражение "врать как пописанному" во "врать как Кларисса". Однако я, конечно же, не сказала ей этого. Кроме того, со временем я перестала осуждать её, потому что она врала лишь для того, чтобы выжить. Во всяком случае, обычно.

Барт и я тоже обнялись. Он сказал лишь одно:

— Будь счастлива!

Я кивнула, всхлипывая, и вошла в красную гондолу, где меня уже ждал Себастиано.

Была тихая, прозрачная ночь новолуния. Небо было чёрное, и лишь единичные звёзды светили, как блестящие точки.

Красная гондола скользила по тёмной воде канала к тому месту, где должно было открыться окно в другое время.

Это было особое окно, как объяснил мне Себастиано, потому что люди не могли увидеть его в действии. Никому не нужно было падать в обморок, хотя это было самое прочное и большое окно в Венеции. Оно было связано с красной гондолой, которая обладала огромной силой.

В конце пути к этому окну времени я задумалась над некоторыми вопросами, которые вдруг стали напрашиваться.

— Ты должен объяснить мне ещё одну вещь, — обратилась я к Себастиано. — Когда Хозе доставил тебя сквозь окно времени из Сан Стефано в настоящее время, там шло своим чередом, не так ли? Ты ведь однажды сказал, что можно вернуться лишь в момент, когда начинаешь путь, если в новолуние прибегнуть к помощи красной гондолы.