Страница 5 из 72
— Что за черт, — сказал испуганно Маттиас. — Он же сейчас пырнет его! Мы должны вызвать полицию.
Коренастый замахнулся ножом, и все, что случилось дальше, произошло настолько быстро, что едва ли можно было что-то понять. Молниеносно победитель завернул руку второго и развернул его так, что нож полетел по воздуху, описав дугу. В то же время кучерявый высоко подпрыгнул и ударил коренастого по колену, на которое тот прогнулся и, ругаясь на всю Ивановскую, остался сидеть на корточках.
Кучерявый придал надписи на своей майке еще больше чести. Он поднял голову, осмотрел быстро, но победоносно, все вокруг. При этом его взгляд пал на меня, и в очередной раз я задержала дыхание. Его глаза были почти нереально голубыми, и, если бы не осторожность, то можно было бы утонуть в них на вечность. Зуд на затылке вдруг стал настолько сильным, что его едва ли можно было выдержать.
— Ты что знаешь этого типа? — шепнул мне Маттиас.— Чего он так пялится на тебя?
Возможно, потому, что это я на него так вытаращилась? Мне не хотелось ничего говорить.
Потом этот момент прошел. Победитель поднял нож своего противника, откинул лезвие и ушел.
Мама Маттиаса была стройной, высокой, северная, белокурая красавица с зеленовато-голубыми глазами и кожей, как фарфор. Когда я в первый раз увидела ее, то поняла, что она выглядит, как киноактриса. Я не знала, что за актриса, но, во всяком случае, известная. Ни один здравомыслящий человек никогда бы и не предположил, что Маттиас был ее сын. Во всяком случае, он бы подошел ей как носильщик чемоданов. Три дня назад, когда семья Тассельхов зарегистрировалась в гостинице, его загрузили тяжелыми чемоданами позади его мамы, в правой руке которой была косметичка, в левой — ее чемодан и поверх сумка для путешествий, все из благородной бирюзовой кожи, подходящей к костюму госпожи Тассельхоф.
Затем в Лобби вошел господин Тассельхоф с оставшимся чемоданом, и сразу стало ясно, что это был отец Маттиаса. Он был очень сильно похож на Маттиаса, только немного выше, толще и в очках. Он сказал медленно, подчеркивая:
—Будьте так любезны, у нас здесь комната забронирована. Но-мер на дв-о-их. С до-полни-тельной кро-ватью. Вы понимаете?
—На чье имя, будьте добры? — спросила дама в приемной на идеальном немецком.
—Э..Итак.Эм... Да. На имя Генриха Тассельхофа. Вместе с сыном.
Госпожа Тассельхоф при этом засмеялась, как будто это было вполне нормально, что она, как часть семьи Генриха Тассенхофа, не должна была называть свое имя.
Тем временем я знала, что ее звали Джулиана, хотя бы потому, что она умудрилась в течение трех дней перейти с моими родителями на "ты". Она и ее муж случайно встретились с моими родителями вечером в баре гостиницы и выяснили за парочкой бокалов вина, как много у них общих интересов, и уже тогда перешли на "ты".
Джулиана Тассельхоф потащила маму на выставку, а мой папа показал Генриху Тассельхофу место раскопок в замке Тассини. У меня не было настроения посещать переполненные художественные выставки или древние раскопки. Выбраться куда-то с Меттиасом казалось мне меньшим из зол, поэтому мы проводили время вдвоем. Мы шатались туда-сюда по городу или катались на Вапоретто по каналам. Сначала мы поехали на лодке на Бурано и осмотрели на обратном пути Мурано. Этим мы занимались весь выходной, не увидев ничего захватывающего, кроме множества цветных домов (на Бурано) и много разноцветного стекла (на Мурано).
Позже мне пришлось сильно пожалеть о том, что я не пошла вместо этого с папой или, по крайней мере, спросить его о мистере Бьярнигнокки Фундштюке. Мой отец коротко упоминал, что он послал странный документ в лабораторию, чтобы проверить подлинность.
— Представь себе, — рассказывал он: — Его, очевидно, написала женщина, у которой было тоже имя, что и у тебя!
— Анна? — спросила я слегка глупо.
Он кивнул:
— Но, как сказано, еще не выяснено, действительно ли все так. Из определенных, отдельных орнаментов, которые показывают анахронические импликации при поверхностном исследовании.
Я ничего не поняла и упустила момент уточнить.
Моя незаинтересованность частично была связана с тем, что Победитель не шел у меня из головы. Я постоянно думала о нем. О его синих глазах. Как пластично он двигался. Как он посмотрел на меня!
По крайней мере, с тех пор зуд больше не возвращался, я, пожалуй, могла быть благодарной за это. И за то, что это, по-видимому, было ошибочной тревогой, потому что не произошло ничего плохого. Тем временем я все больше склонялась к мнению мамы, а именно к ее теории о прерывистых нарушениях восприятия. Простым языком это значит, что время от времени мозг придает значимость вещам. Все же я была готова принять это. Главное, чтобы оно не повторилось.
Затем наступило воскресение, день регаты. Тогда все вышло из-под контроля. В самом прямом смысле слова.
Генрих и Джулиана решили, что будет замечательно позавтракать вместе, прежде чем отправиться на мероприятие. Мои родители согласились, и поэтому мы встретились утром в воскресение в столовой, встав при этом убийственно рано. Я была такой уставшей, что могла бы еще проспать несколько часов, но Джулиана Тассельхоф объяснила, если мы не забьем хорошее место вовремя на берегу Гранд-канала, то в самом лучшем случае увидим вымпелы мачт, но никаких лодок, не говоря уже о замечательных, сказочных костюмах сидящих в них людей.
Обычно, как сообщала она, мы могли бы посмотреть представление с одной из лоджий замка. Там жил партнер по гольфу Генриха, который с радостью бы принял всех в своем стильном доме. К сожалению, он уехал.
— Очень важный человек в европейской политике, — сказала госпожа Тассельхоф.
— И банкир, — добавил господин Тассельхоф. — Играет в гольф с невероятным гандикапом.
— Он страдает физическим недостатком? — спросила я.
Маттиас фыркнул в свой чай.
Папа сдержал приступ кашля.
Госпожа Тассельхоф посмотрела на меня снисходительно.
— В гандикап обходятся без способностей игроков в гольф. Один есть у каждого вплоть до профессионалов.
— Вероятно поэтому они ездят по территории на электрических автомобилях, — предположила я. — На нем гораздо удобнее передвигаться по газонам, чем на костылях или инвалидных колясках.
Маттиас неудержимо хихикал.
— Маттиас, это не красиво смеяться над другими людьми только потому, что они ничего не понимают в игре в гольф, — резко сказала госпожа Тассельхоф.
— Мама, я смеялся, потому что Анна пошутила, — ответил Маттиас.
— Откуда ты это знаешь? — порицала его мать.
— Да, откуда? — спросила я. — Вероятно, я тупа от природы. Я уже рассказывала, что как раз осталась на второй год?
— Это все только из-за твоей беспрецедентной лени, — вмешалась мама. — И о твоей достойной сожаления дискалькулии*.
(*Дискалькулия - неспособность изучать арифметику)
— О, разве это не называется как слабость в математике? — спросила госпожа Тассельхоф сострадательно. — Как ужасно для тебя.
— Я могу с этим жить, — сказала я. — Двойка по математике не физический недостаток, по крайней мере, не для тех, кому нужна машина для гольфа.
— Собственно, я имела в виду тебя, — сказала госпожа Тассельхоф моей мама. — Для тебя это настоящий кошмар. Святые небеса, корифей в области физики, но собственный ребенок...
Папа защитил меня.
— Это у Анны от меня. Я никогда особо не умел считать. И однажды я тоже оставался на второй год.
— Маттиас перепрыгнул один класс, — хвасталась госпожа Тассельхоф. — В следующем году он уже начинает сдавать на аттестат зрелости и хочет затем изучать стоматологию.
— Мама, — неловко и тревожно произнес Маттиас.
— У каждого человека есть свои особые способности, — пояснил господин Тассельхоф уверенным голосом. — У одних это, у других то.
Госпожа Тассельхоф положила свою руку на него.
— Как же ты прав, Генрих. Давай радоваться, что Маттиас настолько сильно талантлив. Не каждый может быть таким умным, как он.