Ахейский цикл (сборник)

Генри Лайон Олди

Ахейский цикл

Боги и люди Генри Лайона Олди

Всегда сочувствовал Цицерону. И не только потому, что умер старик скверно, зарезанный негодяем, которого сам же и спас от "высшей меры". Но в тот миг, когда клинок из скверной италийской стали перерезал консуляру горло, Марк Туллий мог надеяться, что уж потомки‑то признают… Признали. Но только как златоуста, соловья тускуланского. А вот о чем соловей сей пел — это нам, пожалуй, уже и неинтересно. "Преданья старины глубокой", да и ошибался старик Цицерон не раз и не два. Ведь что говорил? "История — свидетель времен, свет истины, жизнь памяти, учительница жизни…" Этакий наив, а еще Отец Отечества!

Не он один, конечно. Сквозь серый туман веков доносятся глухие голоса: Гесиод, Овидий, Лукреций Кар — хулители своей эпохи. Золотая античность для них — "железный век", и не более. Некий персонаж по близкому поводу предлагал: взять бы такого, да на Соловки! Увидели бы! Оценили…

Мы, граждане настоящего Железного века, пережившие Армагеддон, имеем полное и законное основание посмеяться над этими идеалистами. Мы‑то знаем: история учит только тому, что ничему и никого не учит. Зевс–Юпитер с этой древностью, которая даже сама себя не могла оценить! Что нам Гекуба?..

Когда я взял в руки свежую — новорожденную — рукопись моих коллег, с первой же строчки уверявших, что герой обязательно должен быть один (не два, не семь, не все как один), то первым делом вспомнил не Аполлодора с его "Мифологической библиотекой" и даже не Куна, любимца книгопродавцев, а полузабытого и малоизвестного даже в лучшие времена венгра Мештерхази. Того самого, что перед смертью благословил ввод "ограниченного контингента" в братский Афганистан. Был себе писатель, в юности католик, попозже — коммунист, соцреалист и автор нашумевшей в свое время книги "Загадка Прометея". Сам Прометей, сын Иапета, Зевесов кузен и эллинский Люцифер проходил у Мештерхази как‑то боком, а вот Геракл… Странно, что в конце книги отсутствовала рекомендация о посмертном приеме товарища Геракла Алкида Амфитрионовича в члены Партии. Он и мудр, и политически грамотен, и биография без сучка–задоринки. Причем написано неплохо, на крепкой основе того же Аполлодора и иже с ним.

Итак, я перелистывал страницы рукописи поначалу не без робости, осеняемый тенями, скользившими по волнам моей памяти. Книга — дом. Очень уж боялся наткнуться в новом, только что сотворенном доме на привычные штампы, слегка задрапированные в хитоны, гиматии и фаросы. И в очередной раз узнать, что человек — не более чем злая бесхвостая обезьяна, одинаковая во все эпохи. В конце концов, уважаемый читатель — чего мы с вами не видели в веке до Рождества Христова ХIII–ом?! Что тот век, что этот…

Кое–чего все‑таки не видели. Богов, например. Не Вождей, Кормчих, Корифеев, а настоящих. Которые не потому боги, что умные, добрые и справедливые (не умные они, не добрые, а уж насчет справедливости…), а просто потому что боги. Для которых мир не "Мое", а "Я". С них и спрос другой. Распоследнему фюреру мы имеем право поставить на вид: человек ведь, грешно! А каков спрос с Громовержца?! В предках у него Хаос, дед — Небо, бабушка — Земля, а папаша — вообще Время. Что ему хомо сапиенс?! "Листьям древесным подобны сыны человеков…" Так, кажется, у Гомера?

Итак, всесильные, всемогущие, бессмертные, правящие миром, который и есть — они сами. Галилейский Плотник придет не скоро, а эти не сойдут, дабы исцелять и спасать. Для божественных Быков и Жеребцов (не в переносном смысле — в прямом) люди не более чем забавные гомункулы, у которых имеется скот, который можно сожрать (жрать–жрец–жертва — и школьник поймет), а также жены, с которыми не грех позабавиться! Золотая античность не ведала понятия "совесть". Что олимпийцам Гекуба? Ее, кстати, в конце концов превратили в собаку. Не худший исход, могли бы и просто в камень. Или в эхо…

Но странное дело! Открываем книгу — и что же? "Плещут волны Флегетона, своды Тартара дрожат", а бледный Плутон, он же Аид, он же Гадес, он же Старший обсуждает с любимым племянником судьбу человеческого детеныша. Да не просто между делом, а с вниманием и даже душевным трепетом. Неужели — снизошли? С чего бы это?

Оказывается, снизошли. Вновь хочется перефразировать: боги, как и люди, кусают пальцы, когда сердятся. Только кусают не свои, а чужие — на то они и боги. Очередной "междусобойчик" у небожителей, Бывшие поднимают голос на Нынешних, обитатели Тартарлага — на номенклатурщиков Олимпа. Но соль в том, что на фронтах без перемен, стратегический пат. И Бывшие, и Нынешние увлеченно шарят по земле в поисках невостребованного булыжника. И — надо же! — нащупали одно и то же. Человек! И не вообще человек, а конкретный, который даже еще и не родился. Но — "мене, текел, фарес"! Компьютеры щелкнули (на сленге тех лет: "Громовержец повел бровями"), и вдруг выяснилось, что свет сходится клином на маленьком мальчике, который должен стать живой Молнией в руках того, кто окажется порасторопнее.

Остается оную молнию зачать, родить, воспитать нужным образом — и влепить в лоб супостату.

Большая стратегия — игры королей. Или богов. Эти игры описаны в книге свежо и подробно. Любой читатель, будь он даже знаток мифологии, получит истинное удовольствие от интерпретации титано-, гиганто- и прочих "махий". Бездны Тартара и вершины Олимпа реконструированы со всей тщательностью, недаром авторы отлично зарекомендовали себя в жанре "фэнтези$1 — в творении миров. Но книга хороша еще и тем, что в ней есть нечто более интересное, чем просто миры. В книге есть люди, и рискну заявить, что роман больше о людях, чем о богах.

И вновь над головой скользят тени. Да какие! Плавт, Ротру, Мольер, Клейст, Жироду, Фигейреду! Все они буквально обсосали историю рогоносца Амфитриона, земного отца Геракла. То‑то повод для зубоскальства! Бог им судья, классикам… А ведь история не смешная. Подлая история. И в книге эта подлость показана со всей очевидностью. Один бог (подпольная кличка — Младший) лезет на ложе к чужой жене, зная, что в любом случае останется безнаказанным — ведь если что не так, то можно и бронзовым крюком в висок засадить. Другие небожители, делая свои ходы в "игре королей", не прочь убить беременную женщину или прикончить младенца. И ведь не авторы это придумали! Сами эллины и сочинили!

Итак, снова игры. Только играют с живыми людьми. Амфитрион, сын Алкея, внук Персея, лавагет фиванский, не рожден холопом, целующим ручку небесному барину за то, что снизошел для улучшения породы. Но век ХIII до — не ХIII после, а обидчик — не барон, от которого можно уйти в Шервудский лес. Найдут. И не пощадят, даже если криво усмехнешься, даже если не вовремя промолчишь…

По–моему, именно здесь век ХХ–й и начинает выпирать сквозь античные декорации. Слишком знакомо: не смей говорить, не смей молчать… И семья в заложниках — тоже очень знакомо.

И все‑таки игра начинает идти не по правилам. Потому что детей вдруг родилось двое, и Тартар не прочь пойти на "генетические эксперименты"; но главное — человек, как выясняется, не просто злая бесхвостая обезьяна. Хомо сапиенс Амфитрион не сломался. И это, пожалуй, главное, о чем говорит роман. Человек плох и слаб, но он — человек. Он может быть жертвой, но между жертвой и палачом неизбежна страшная, воистину смертельная зависимость (и снова век ХХ–й, снова тени — Набоков, Кафка!). Амфитрион живой — опасен, мертвый — еще опаснее, а возвращенный из ада (есть все же незаменимые, даже для олимпийских штукарей!) — опаснее в десять раз. Алкид и Ификл, его сыновья, действительно становятся Молниями, и разят "неразумных гигантов", обеспечивая Олимпу очередную передышку во вселенских разборках. Но молния — это уже из арсенала самих богов, она разит не только смертных, но и бессмертных. Эксперимент Зевса Кроновича Громовержца (он же — Младший) удался, но дал некоторые побочные эффекты. В числе их самый очевидный — живые Молнии поражают богов. А если без словесных красот, то обыкновенные ребята из глухой провинции вполне могут расколоть череп любому зазнавшемуся божку, привыкшему вдыхать аромат "обильных туков". Условие одно — не бояться и не считать врага бессмертным. Но здесь‑то небожители сами загоняют себя в безысходный тупик. "Листьям древесным подобны сыны человеков$1 — им, по большому счету, и терять‑то нечего; значит, стоит кому‑то однажды распрямиться…