Страница 50 из 98
Тут две девушки-рыбачки налетели на меня, вплетая в короткие волосы тонкие разноцветные веревочки, делая их зрительно длиннее. Они так безжалостно дергали пряди, что стало не до разговоров и даже не до размышлений о том, правильно ли я поступаю.
В конце концов, все остальные уверены, что сеамни не умеет ошибаться.
Комната в гостевой башне была прибрана, украшена светлыми шелковыми лентами и несколькими дюжинами свечей. Тихий шорох длинных светлых жреческих одеяний, почтительное молчание сестры, Мартэ и свидетелей в коротких серых туниках. Мелодичное звяканье длинных тонких цепочек, развешанных на потолке. К ним были прицеплены лампадки, фитили тихо тлели за ажурными решетками. Странная, застывшая атмосфера. Тяжелое, расшитое серебром одеяние, накинутое поверх платья и черного покрова, тянуло к земле. Чуть ссутулив плечи, я стояла посреди помещения, окруженная теми, ради которых я готовлюсь совершить… Нет, не глупость, скорее самопожертвование.
Мой будущий супруг, облаченный в синее, расшитое уже золотом одеяние, сидел, опираясь на подушки. Он внимательно, пристально вглядывался в лица присутствующих. Карие глаза перебегали с одного человека на другого, цепко задерживаясь на деталях. Обтрепанные по подолу накидки служек, тусклое, старинное серебро украшений, ожерелье Мартэ, наголовная сетка Риин, в которой рубины давно заменил более дешевый коралл. Это его будущие подданные…
И я, спокойная и собранная. Делающая, что должно, но тем, кажется, отрезающая себе дорогу назад. Почему?
Ну вот, началось. Служки, держа в руках тлеющие палочки санхайи,[10] медленно и величественно двинулись вдоль стен, окуривая присутствующих приторным ароматом. Их молодые лица сосредоточены, у одного на лбу залегла глубокая морщинка, второй, считая про себя шаги, прикусил губу. В комнату вступил жрец, резко откидывая тонкую шелковую занавесь. Сейчас он ничем не напоминал морщинистого, сгорбленного старика, усохшего и просоленного морем настолько, что был похож на вяленую рыбину не первой свежести. Полдюжины слоев тяжелой синей ткани скрывали немощь, плавные движения — изможденность, а в пронзительно-черных глазах сверкал ум. Он прошел, подметая подолами вытертый каменный пол, и замер между мною и кроватью. Протянул руку, и Мартэ с поклоном подала ему чашу, полную густого рубинового вина.
— Сегодня, — начал Эрнэ, пригубив чашу, — мы собрались здесь, дабы связать крепкой нитью в единое целое судьбы двух людей.
Служки замерли у дверей, завершив круг и опутав помещение дымным маревом. Где-то далеко остались свидетели и слуги, свечи и серые камни замка, скрытые гобеленами. И кажется, что в тумане, разгоняемом только тусклыми лампадками, есть только я, он и голос, все набирающий силу.
— Согласен ли ты, — он на миг запнулся на непривычном имени, — вольник Кэрдан Лэсс Ромиш, взять в супруги сию деву, принять ее наследие и владение?
Чужак кивнул, кинув на меня острый взгляд из-под полуприкрытых век:
— Да.
— А ты, дочь Тьелегринов, добровольно ли предаешься в руки сего вольника и клянешься ли подчиняться его слову беспрекословно?
— Да. — Я передернула плечами.
Это прозвучало настолько… мерзко, что обрядовый дурман на миг отступил, приоткрывая панику, смешанную с отчаянным нежеланием делать то, что делаю я. Судя по расширившимся глазам почти супруга, у них это происходит несколько по-другому. Но отступать уже поздно…
Сестра качнулась вперед, отчего тихо звякнули стеклянные бусины, вплетенные в длинные косы, и протянула подушечку, на которой лежали расстегнутые браслеты. Жрец отдал чашу подскочившему служке, достал откуда-то из складок одеяния длинную тонкую позолоченную иглу, цепко перехватил онемевшую руку, которая невольно попыталась зарыться в накидку, и проколол кожу. От резкой боли сбилось дыхание, а Эрнэ сжал мою ладонь в своих холодных клешнях, и алая тягучая капля, сорвавшись с побелевшее пальца, упала на более широкий, сложного плетения обруч. Затем схватил руку Кэрдана и проколол смуглую кожу. Его кровь пропитала тонкий простой браслет. Мой. Затем Эрнэ соединил наши ладони — крепко, будто вплавляя плоть друг в друга.
— Отныне и навсегда вы — супруги, и все, что есть вашего, — теперь общее, — и ловко защелкнул замочки браслетов на запястьях, бормоча простенький наговор. Серебряные полоски нагрелись, почти обжигая кожу, и застежки вплавились в металл.
Все. Хотя… Вырвав руку, прикрыла лицо, судорожно растирая кожу.
Обернувшись, приказала резко, обращаясь к Мартэ и не обращая внимания на жреца, тихо отступившего в сторону:
— Поднесите домовой камень.
Двое стражей, замерших за порогом, медленно выступили вперед, почтительно внося внутрь широкую каменную доску, и опустились на колени передо мной. Тишина стала еще более тяжкой, сумрачной и дремотной. На доске лежал небольшой матово-черный, поблескивающий в свете лампад камень. По нему пробегали темно-синие волны. Казалось, этот поглощающий свет сгусток тьмы — живой, дышащий организм. Я подняла его, ибо только тот, кто плоть от плоти основателя рода, может коснуться домового камня. Покачав в ладонях, поднесла к губам, подышала на него, наблюдая за тем, как цвет меняется на светло-голубой.
Прошептала, присев на край кровати, и поднесла тяжелый, как кандалы смертника, камень супругу. Да, уже супругу…
— Положи руку на него… и повторяй, — прошептала, надеясь на его доверие. Ведь это основа всего. — Я, Кэрдан Лэсс Ромиш…
— Я, Кэрдан Лэсс Ромиш…
— Приношу сему дому клятву верности и обещаю…
— Приношу сему дому клятву верности и обещаю…
— Сохранять традиции и нести процветание любым доступным мне способом…
— Сохранять традиции и нести процветание любым доступным мне способом…
— Заботиться о слугах и жителях острова и следовать законам Ожерелья.
— Заботиться о слугах и жителях острова и следовать законам Ожерелья.
Камень на миг заалел, и под ладонью мужчины проступили знаки Дома. Руны сплелись в сложный узор, мигнули и погасли. Поверхность камня зазолотилась, под нашими ладонями он потеплел и запульсировал в ритме сердца.
По комнате пронесся облегченный выдох, поколебав пламя свечей и разогнав дым, застилающий комнату. Риин разжала судорожно стиснутые руки.
— Отныне… и до смерти саеш бусины Тьелегринов Ситар — Кэрдан Ромиш!
Жрец торжественно провозгласил, расправляя плечи:
— Отныне нарекаю тебя, саеш острова Ситар, родовым именем Тьелегрин. Береги честь его и не посрами славных предков.
Служка, тот, что сосредоточенно хмурился, извлек из кожаной, расшитой бисером сумы толстенную храмовую книгу, перелистнул плотные хрустящие желтоватые страницы, мелко-мелко исписанные старинными рунами. Второй поднес стеклянную чернильницу с белоснежным пером. Эрнэ, осененный богами, сделал соответствующую запись темно-алыми чернилами, замешанными на крови. Сейчас уже не людской, а птичьей. Раньше ради таких записей убивали младенца…
Жрец захлопнул книгу, по-старчески хрупнул пальцами и, пристально глянув на меня, направился к выходу. Его специально предупредили, что церемонию не стоит затягивать. В дверном проеме произошла заминка, когда из рук Никласа в его ладонь перешел увесистый мешочек с оговоренным вознаграждением. Четыре последние крупные черные жемчужины из приданого матери и два резных перламутровых амулета-медальона. Выйдя за дверь, он сгорбился под тяжестью одеяний, и двое молодых ребят подхватили его под руки, дабы препроводить к столу, спешно накрытому в центральном доме. Запахи копченостей и варений тревожили меня все утро, раздразнив аппетит, но церемонию должно было проводить на голодный желудок, так сказать после малого очищения.
— И что же дальше? — спросил Ромиш, наблюдая за тем, как один за другим свидетели потянулись к выходу.
Они будто плыли сквозь туман, разгоняя дым легкими взмахами рук, позвякивая украшениями. Лампадки одна за другой гасли… Мой супруг пристально наблюдал за ними. Что он видел?
10
Санхайя — ароматный кустарник со слабым наркотическим действием.