Проклятая книга

— К несчастью, такова воля государя, — развел руками Мстиславский. — Впрочем, от его лица обещаю вам, что вам будет оказана милость. Мы решили освободить только немецких наемников.

По щеке Фюрстенберга пробежала судорога, он сжал жилистый кулак, взмахнул им в воздухе и сквозь зубы проговорил:

— Лучше бы вы их повесили, а нас отпустили!

— К несчастью, это невозможно, — повторил Мстиславский, — такова воля нашего государя!

Фюрстенберг несколько мгновений глядел ему прямо в глаза. В водянистых выпученных глазах ливонца князь Иван отчетливо прочитал: «Ну и дрянь же ваш государь с его волей!». Ему даже почудилось, что ливонский магистр произнес эти слова вслух, и Мстиславский торопливо огляделся по сторонам. Но нет, свое мнение Фюрстенберг оставил при себе. Весьма благоразумно. Мстиславский, разумеется, не станет делиться своими соображениями с прочими русскими вельможами. Времена, судя по тому, как расправились с Сильвестром и Адашевым, настают чрезвычайно беспокойные. Еще припишут вышеуказанные мысли самому Мстиславскому!..

Послали за немецкими наемниками, которые охотно сдались в плен и даже согласились расстаться кое с каким оружием. Эти притопали на двор и встали, привычно сбившись в кучу. Глядя на них, князь Мстиславский вдруг как-то очень ясно осознал: они не в первый раз переживают поражение и плен. Их уже захватывали и продавали, их уже оценивали и покупали, им, бесправным пленникам, уже предлагали вступить в ряды победоносной армии — за более приятную плату, чем мог предложить прежний работодатель, ныне разбитый… Все это они уже переживали не по одному разу и теперь снова ждали повторения того же самого.

И Мстиславский, глядя на наемную сволочь, безмолвно поклялся себе: не будет для них повторения! Слишком уж уверены они в собственной безнаказанности! Сперва чинили разбой, как хотели, потом сражались — сражались, правда, недурно, — но в последний миг бросили своего нанимателя и теперь косят собачьим, просительным и вместе с тем нахальным взором в сторону победителя.

Нет. Пусть даже и не надеются.

И тут прибежал запыхавшийся вестовой.

— Князь! Государь батюшка! — крикнул он еще издали, размахивая сдернутой с макушки шапкой.

Мстиславский сдвинул брови. Фюрстенберг, стоя рядом, сжался. Он догадывался, что именно взволновало посланного.

— А говорили, в Феллине вся казна ливонская собрана! — задыхаясь, говорил он, от возбуждения проглатывая целые слоги. — А вот ни одного сундука целого здесь нет! Клянусь тебе!

Он вывернул карманы своего кафтана, как будто хотел показать, что не взял ни пенязя.

Мстиславский налился гневом, как грозовая туча — громом. Медленно повернулся всем корпусом в сторону старика великого магистра — теперь уже пленного и низложенного.

— Где сокровища ордена?

— У немцев, — не скрывая злорадства, отвечал Фюрстенберг и показал на них пальцем. — Их товарищи еще раньше разломали эти сундуки, забрали все, что там отыскали и бежали через те проломы в стенах, что сотворили храбрые русские саперы…

Доклад Фюрстенберга подтвердился почти тотчас: на площадь притащили еще десяток немцев, захваченных во время бегства русскими войсками. У тех имелись при себе довольно большие суммы ливонскими артигами, а также сокровища из золота и драгоценных камней.

Был среди них и тот рыжебородый наглец, который посмеялся над стариком, когда тот напомнил ему о чести.

Теперь рыжий выглядел далеко не так роскошно: русские недурно начистили ему физиономию. Один глаз наемника заплыл. Веко сделалось огромным, темно-синим с красными точками, оно наползло на око и как бы заменило его собой, безобразное и жуткое. Здоровый глаз, покрасневший и налитый слезами, все время дергался в орбите, как будто искал путей к спасению.

Магистр сказал ему:

— Вот и свиделись, сударь…

Немец шевельнул губами в окровавленной бороде. Пробормотал:

— Заступись, магистр!..

— Ладно, — сказал Фюрстенберг и обратился к князю Мстиславскому: — Прошу вас, господин, помиловать всех этих людей. Я по вашему лицу вижу, то вы предпочли бы вздернуть их всех высоко и коротко, без долгого разговора. Не берите на свою христианскую совесть такого поступка!

— Не будет ли моя христианская совесть более отягощена, если я отпущу их на все четыре стороны? — усомнился Мстиславский. — Вы — достойный человек, господин фон Фюрстенберг, и намного старше меня. Вы опытнее, и я склонен вас слушаться — как послушал бы собственного отца. Клянусь! Вы — прекрасный противник, учтивый, доблестный и честный, вместе с моим царем отдаю вам по заслугам и принимаю ваше предложение! Вы остаетесь в плену, а эти господа свободны идти на все четыре стороны!

Он повторил это громким голосом.

Немцы обрадованно захохотали, зашевелились, Приготовились расходиться. Но тут стрельцы, хорошо знавшие своего командира, остановили их. Ударами тупых сторон алебард заставили попадать на колени. И пока ошеломленные немцы стояли и потирали виски, стрельцы срывали с их поясов кошели, набитые краденым добром, снимали с их плеч хорошую одежду, отбирали у них кинжалы, пояса, сапоги, даже шапки, не говоря уж о браслетах и кольцах. Босые, в одних рубахах, немецкие наемники покинули Феллин под громкое улюлюкание русских и татар.

Пленный магистр холодно улыбался, глядя им вслед.

Он знал, куда они направляются.

Другого пути отсюда у них попросту не было. Не в Московию же им брести, в самом деле! Царь Иван немецких наемников на службу не возьмет. Нет, их дорога — к Сигизмунду, в Польшу. Или к Эрику, в Швецию.

Но в любом случае на их пути стоит город Рига. А в Риге, в одном из двух орденских замков, сидит Готард фон Кетлер, который теперь будет магистром. Вероятно — самым последним из магистров ордена. Нравственные понятия Кетлера и его характер были Фюрстенбергу очень хорошо известны.

И предчувствия Фюрстенберга полностью оправдались. Увидев немецких наемников, нагих, ободранных, предавших орден и ищущих защиты у того же ордена, Кетлер без долгих разговоров велел повесить их как изменников…

Из Феллина часть армии вернулась в Москву вместе с пленниками. Севастьяна и Ионы с возвратившимися не было: Глебов со своими людьми присоединился к Мстиславскому, который заразился рыцарским духом и жаждал продолжать поход в глубь Ливонии.

На Москве победителей и побежденных встречали радостью и большим любопытством. К ливонцам не испытывали особенной ненависти, хотя царя Иоанна так и распирало от гордости. Еще бы! Только что расправился со злодеями, которые отравляли его жизнь, — и в прямом смысле этого слова, и в переносном, — и вот, пожалуйста: одержаны блистательные победы! Толпы радостных жителей Первопрестольной собирались на улицах, чтобы поглазеть на пленных ливонцев. Зрелище было внушительное — на сей счет постарались все. Фюрстенберг ехал на лошади, возглавляя колонну. Иоанн лично показывал народу этих людей как некое свое новое достояние. Среди зрителей находились и татары в большом количестве, и один из них, знатный и богато одетый, приблизился к ливонским пленникам, плюнул на одного из них и закричал:

— Так вам! Дураки! Глупец и сын глупца! Научили русских оружию! Научили их пушкам, пороху! И нас сгубили, и себя! Дураки!

О Фюрстенберге следует сказать, что его участь была куда более приятной, нежели судьба умершего в Дерпте Адашева: Фюрстенберг получил от царя небольшое местечко Любим под Костромой, где провел остаток жизни в тепле и довольстве.

Глава девятая. Королевский гороскоп

— Стучат, дедушка, — сказала Соледад Милагроса своему учителю.

Они сидели в маленькой комнате, сплошь покрытой узорными тенями, на горе ковров. Соледад наклонялась над кристаллом, высматривая в его глубинах плывущие фигуры. Ей было интересно, но заниматься интенсивным изучением увиденного стало почему-то лень. В Англии все происходило немного иначе. Вероятно, дело в климате. Когда идет прохладный дождь, больше нечем бывает заняться — только сиди в кабинете у Джона Ди и работай: разглядывай видения, заставляй их становиться более четкими, получай от них ответы — и скрывай эти ответы от хозяина.