Платина и шоколад

Стены магазина будто начинают стискивать сознание, заключая его в клетку. От давящих запахов становится тяжело дышать.

— Лучше бы тебе поторопитьс-ся, — Картала снова усмехается, не отрывая своих змеиных глаз от лица мужчины.

— Сколько нужно проклятию, чтобы укорениться в нём?

— Проклятье нельзя прос-считать, глупый человек.

— Мне нужен ответ. Нужно ускорить поиски, но знать сроки, — голос скован терпеливой вежливостью, но Логан чувствует, что надолго его не хватит. И лучше бы ей ответить поскорее. — Скажи, сколько у меня времени.

На раздумья уходит пара секунд.

— Дай мне руку.

Прикосновения к колдунье никогда не проходят даром, говорил когда-то отец. И Логан никогда бы не коснулся, пребывая в добром здравии. Но не сейчас, когда это может помочь. Если это хотя бы чем-то поможет Курту. Он готов был умереть на этом месте, если это избавит сына от смерти, живущей в его голове.

Смерть за смерть. Смерть ради жизни.

Какая ирония. Вечная ирония этого мира.

Пальцы ведьмы сухие и холодные. Если закрыть глаза, можно представить, что под ладонью остывший песок. Но глаза закрывает она. Всего несколько мгновений — и воздух вокруг будто сгущается, а затем совершает ощутимый толчок, отстраняя колдунью от Логана.

Снова запах сырой земли и глины.

— У тебя нет времени, — шипит Картала.

— Что?..

— Мало… очень мало.

— Сколько?

Колдунья подвывает под нос, начиная раскачиваться из стороны в сторону, и Логан замечает, что кожа на её щеках начинает меняться, становясь слишком гладкой, отдавая болотной зеленцой. А затем проявляется чешуя.

— Ответь мне, сколько!

Он бьёт ладонями по прилавку, и изумрудные глаза, разрезанные тонким зрачком, вспыхивают.

— Не больше недели! Не больше недели! Это почти случилос-сь! Почти случилос-сь!

Она вопит как ненормальная. Словно она и есть то самое проклятие, которое осознало, что сможет убить человека. Сможет навсегда остаться в голове Курта, поедая разум.

Потом поднимает голову и снова начинает хохотать, а Миллер смотрит, ощущая, как сжимается сердце. Как ноги делают шаг. Затем ещё один. Как тело почти выталкивается за скрипучую дверь, и ноги несут туда, где есть воздух. Несмотря на ноябрьскую мелкую снежную пакость, летящую с неба, кажется, что всё вокруг раскалено. Вот-вот загорится.

Нет времени. Нет времени.

И ему кажется, что этот хохот врезается ему в спину. Вкручивается в плоть и сверлит изнутри.

* * *

Сову их семьи всегда было легко отличить от других сипух — она меньше остальных. У Фло была пушистая, слегка приплюснутая морда и плоский клюв, загибающийся к концу. Чистенькая, аккуратная и лёгкая, какой положено быть почтовой сове.

Сейчас сидела на подоконнике и вычищала свои влажные перья, слегка хохлясь от холодного ветра, который заносил в открытое окно мелкие снежинки. Курт наблюдал за птицей, в привычной манере водя пером по губам.

Был день, и было тихо.

В гостиной и в голове. Лишь из самого угла сознания тихо доносились какие-то наполовину задушенные напевы неясных голосов, перебитые стонами органа. Он мог поклясться — это была музыка. Почему именно музыка? Видит Мерлин, он никогда больше не сможет слушать игру инструментов, хотя любил её с самого детства.

Что сейчас думать о том? Что сейчас думать…

Взгляд опустился на строки, написанные знакомым почерком отца. Письмо было коротким, как никогда.

Такие короткие письма пишут, если новости совсем плохие. И то, что сообщалось здесь, выбивало из колеи. Теперь Миллер понял, как это. И что обозначает выражение: выбить почву из-под ног.

Но страх был секундный, стоило прочесть начало письма. В котором отец сообщал, что всё, что они делали, это “не то, что нужно”. И следующее: “я был у Карталы”. Чёрт возьми.

Дальше слова читались как-то лихорадочно-быстро, глотались окончания, и приходилось перечитывать, отчего терпение накалялось просто до предела. А когда смысл написанного коснулся сознания, снова был шок. И почти ненормальное облегчение, смешанное с безумным страхом.

“…я надеюсь, что ты сделаешь всё в кратчайшие сроки, Курт, потому что времени очень мало. До конца этой недели ты должен попытаться найти среди учеников магглорождённую ведьму, и что-то в тебе, по словам Карталы, отзовётся на неё, почувствует, возможно, испугается. Я немедленно начну подготовку к ритуалу. Это займёт пять суток, и за это время ты обязан найти её. На этот раз всё нужно сделать особенно тщательно. Это наша последняя попытка. Не упускай из виду данный факт”.

Несколько долгих секунд Миллер смотрел на письмо, оборванное, будто на половине. Будто отец хотел написать что-то ещё, но просто не смог. Или же слишком торопился.

Возможно, через неделю будет поздно.

Курт прислушался к себе.

Повторил эту мысль про себя несколько раз, прежде чем понять, что почему-то ему не страшно. Только какая-то отдавшаяся вдруг болезненным толчком пустота в районе сердца.

Рука против воли легла на это место, ощущая точные удары. Оно может остановиться. Если последний ритуал не приведёт к излечению, проклятье доест его окончательно.

И неприятный холодок пробежал вниз по спине. Словно капля воды. Курт не хотел смерти. Конечно, он не хотел смерти, потому что смерти не хочет никто.

Как жаль, что чаще всего она не спрашивает. Просто берёт, что не предлагают.

Но её ведь можно и подкупить. А можно отстрочить на неопределённый срок.

Нет.

Он явно не собирался умирать так рано.

Рука медленно поднялась вверх по шее и коснулась кожи затылка, где под пальцами лишь слегка ощущалась татуировка ворона. Метка, рассчитанная на то, что она должна уберечь её носителя от проклятия, неотступно преследующего род Миллеров. Но… что-то пошло не так. И проклятие выбрало Курта. Просто вклинилось, разорвалось в голове. С такой внезапностью, будто кто-то просто швырнул им в висок. А может быть, так и было.

И началось это.

Музыка. Пульсация боли и воспаление мыслей. Начался настоящий ад, от которого нужно было избавиться. Иначе… иначе всё.

Молодой человек снова взглянул на Фло, которая тем временем прикрыла свои жёлтые глаза и хохлилась. Перья на её спине по-прежнему шевелил ветерок. Они то приподнимались, то ерошились, пребывая в постоянном движении.

Движение.

То, чего в последнее время под шкурой было слишком много.

Но скоро оно остановится. И Грейнджер поможет в этом. Потому что она была именно той. Той, кто нужен. И он не ошибся, когда написал это имя отцу в прошлом письме.

Наверное, Курт чувствовал.

Да, он точно ощутил, как ощетинилось что-то внутри. Что-то густое, заполняющее. Словно поджимало хвост и мелко тряслось, когда он думал о Гермионе. Когда он находился рядом с ней. А теперь всё подтвердилось — она то, что нужно.

Она верит ему.

И вчера Миллер даже пытался узнать что-то у Поттера о ней. Когда думал, что нужны будут её родные. Когда думал, что в ритуале будут участвовать только они, а не сама Грейнджер. А её друг был как раз в подходящем для откровений настроении.

Курт сидел на скамье под навесом у главного входа, когда тот выскочил в ноябрьскую прохладу, даже не накинув тёплую мантию, оставаясь в обычной, школьной. Остановился, сжимая и разжимая кулаки. Игнорируя колотящий по лбу и волосам дождь.

— Эй, Гарри!

Гриффиндорец вздрагивает, оборачивается. Натыкается взглядом на Миллера. Несколько секунд медлит, а потом тоже идёт под навес. И походка у него злая.

— Привет.

— Ты чем-то расстроен?

Тот отрицательно качает головой. А потом резко садится рядом, рывком снимая с себя очки с мокрыми стёклами. И выдавливает:

— Да.

— Что-то случилось?

— Случилось. Моя подруга сошла с ума. Не хочу говорить об этом.

Снова несколько мгновений тишины и шума дождя. Попытка не пытка. Курт доверительно заглядывает в подслеповато щурящиеся глаза Поттера.