Страница 148 из 203
Кто бы мог подумать.
Семь лет учились, виделись практически ежедневно, и в конце концов она вдруг начала чувствовать его всей своей кожей. Просто присутствие.
Просто взгляд.
Это нормально, что она чувствует каждый его взгляд?
Кажется, не очень.
Это напоминает здоровые животные инстинкты — но проблему составляло то, что Гермиона никогда не считала себя животным. Она всегда была уверена в том, что может с уверенностью называть себя человеком разумным.
Человеком здравомыслящим.
Не в этом году, Гермиона.
В этом году ты ведешь себя как идиотка. И в чём крылся секрет этого поведения, оставалось только догадываться. Хотя… ответ был, пожалуй, даже слишком очевиден. Дело в Малфое. И думать не о чем.
Это он виноват во всём, что произошло и происходило за эти месяцы. Это он виноват в том, что его близкое присутствие настолько привязало её к нему. Слишком сильно. Слишком крепко.
Настолько, что она готова… как он сказал? Подставляться ради того, чтобы помочь ему.
Нет. Ты делаешь это ради своей семьи. Ради того, чтобы спасти их. Не позволить каким-то чокнутым психам и помыслить о том, чтобы причинить вред её родителям. Чтобы причинить вред вообще кому-либо ещё.
И теперь, когда они с Малфоем уже решили для себя примерный план действий, беспокоило нечто другое: рассказать ли о происходящем Гарри и Рону?
Она искренне не хотела врать своим друзьям, но от них появлялось всё больше секретов, и это становилось слишком неправильным. Но если она расскажет им, не сделают ли они хуже?
Ведь Гарри… он всегда был тем человеком, что сначала бросался сломя голову на помощь, а только потом просчитывал ходы. Так в этой ситуации поступать было нельзя. Здесь нужно было действовать деликатно. Так, чтобы никто и ничего не заподозрил. Так, чтобы всё настолько правильно, чтобы даже ты сам верил в это. А иначе всё укатится просто коту под хвост.
Вошедшая в класс МакГонагалл вернула Гермиону в реальное время, заставив открыть тетрадь и уставиться на доску почти бездумно, где зачарованный мел уже торопливо писал тему лекции, а гриффиндорка смотрела на осыпающуюся вниз белую пыль и думала о том, что если у них ничего не получится, она осыпется точно такой же пылью.
Если, не дай Мерлин, с её родителями что-то случится.
Но нет, думать об этом она не будет. Она не доставит такого удовольствия ни Курту, ни чёртовым приспешникам. Не поверит ни на секунду даже в возможность того, что этот сумасшедший дом и эти сумасшедшие люди могут и дальше действовать безнаказанно.
А к середине лекции она даже почти целиком переключилась на трансфигурацию, выкинув из головы все мысли, что не касались учёбы. Это всегда спасало. От любых переживаний.
Почти.
Ровно до того момента, пока вдруг корешок зачарованного дневника, что лежал на краю парты, не начал медленно менять цвет с серого на зеленый, что говорило о том, что во второй тетради сделали новую запись.
Гермиона спокойно дописала до конца предложения то, что диктовала профессор, и только тогда открыла дневник. Губы отчего-то норовили растянуться в неожиданной улыбке, и, осознав это, она быстро подперла подбородок рукой, читая аккуратный витой почерк, украшающий страницу — ровно под той записью, что она оставила в далеком сентябре.
Запись была короткой, в стиле Малфоя.
“Что с твоим выражением лица, Грейнджер?”
Она не удержалась и фыркнула, скосив взгляд на соседний ряд парт, за которыми сидели слизеринцы. Но Драко спокойно себе строчил что-то в конспекте.
Что ж, ладно.
Девушка окунула перо в чернильницу и склонилась над дневником.
“Думаю о том, чем мне предстоит заниматься после уроков.”
Она ответила честно.
Это действительно прессовало ее не хуже всего, что происходило кругом.
Необходимость играть кого-то с Куртом. Кого-то заинтересованного в этом фарсе. И не дать ему поверить в то, что это на самом деле только фарс. Гермиона никогда не была актрисой. Она не умела лукавить и врать достаточно убедительно. А в этой ситуации, скорее всего, придется соврать в первую очередь самой себе для того, чтобы с Миллером получилось хотя бы что-то.
Она не написала и пары предложений в конспекте, когда на странице начали проявляться буквы. Так, будто кто-то невидимый сидел рядом. Можно было без труда отследить движения пера.
“Странно. Мне казалось, что с такой безнадежной печалью на лице ты думаешь только обо мне.”
Она снова не удержалась и фыркнула.
С передней парты к ней обернулся Рон, и стоило поистине титанических усилий моментально прекратить улыбаться и изобразить покашливание. Сегодня Гермиона сидела одна: Невилл после вчерашнего бала лежал в лазарете с легким отравлением, а Уизли подсел к Гарри, чтобы было удобнее играть в чернильные бои на пергаменте.
Любовь к знаниям Гермиона не привьет им никогда, наверное.
“Ты снова слишком превозносишь свою значимость. Я вообще не имею привычки думать о самодовольных, зазнавш…”
Она не успела дописать последнее слово, когда оно оказалось нагло зачеркнутым. Закусив губу, девушка снова окунула перо в чернила и упрямо дописала:
“...зазнавшихся слизеринцах. Прекрати зачеркивать то, что я пишу.”
“С каким выражением лица ты думаешь обо мне?”
Запись появилась сразу же, и от нее почему-то похолодело в животе.
Наверное, от неожиданности. Не это она ждала увидеть.
Скорее, что-то вроде очередного подкола, а не откровенного вызова. В стиле Малфоя. Опять же.
Гриффиндорка вновь покусала губу, лихорадочно размышляя. А затем опустила перо в чернила.
“Я уже сказала, что не думаю о тебе. Исходя из этого: откуда я могу знать, какое у меня будет выражение в этот момент?”
Кажется, вполне достойно.
Да и в самом деле — откуда она может знать? Будто перед ней постоянно висит зеркало, чтобы наблюдать за этим.
Несколько минут она старательно писала конспект, пытаясь вникнуть в то, что рассказывала профессор, но непослушный взгляд все равно опустился на страницы открытого дневника.
“Давай попробуем?”
Грейнджер нахмурилась.
“Что ты имеешь в виду?”
“Думай обо мне, а я понаблюдаю за тобой.”
Гермиона уставилась на запись. А потом повернула голову к Драко.
Он строчил что-то в своем конспекте, только на этот раз углы его губ были слегка приподняты, словно несколько секунд назад он улыбался. Ему определённо нравилось дразнить её.
“Нет!”
Боже мой, это так глупо.
Она покачала головой, возвращаясь к пергаментам и пытаясь вникнуть в последние строки, которые написала. Эти малфоевские игры были явно не для неё, и если он рассчитывает на то, что она примется за подобное дуракаваляние…
“Допустим… Вспомни мой рот.”
Она обомлела.
Что?! — бесшумно возмутились губы, а кровь прилила к щекам.
Гермиона едва не поперхнулась ставшим вдруг тяжёлым воздухом, торопливо отводя от дневника глаза.
Даже если бы перед ней стоял сам Годрик и приказывал повернуть голову, она бы не сделала этого. Наверняка выражение лица слизеринца так и исходит этой извечной насмешкой.
“Ты в своём уме?”
И она уткнулась взглядом в кончик пера, который замер на точке в вопросительном знаке, ожидая ответа.
Господи, какого чёрта он себе позволяет? Вспомнить его рот? Будто бы его можно было забыть хотя бы на несколько секунд. Если бы ты знал, Малфой, что моменты, когда тебя нет у меня в голове, можно пересчитать на пальцах, ты бы не так радовался.
“Ты покраснела.”
“Мы на уроке, Малфой!”
“Никогда не думала о сексе, сидя за партой?”
Чёрт возьми!
Только не красней ещё сильнее, пожалуйста.
Она переборола желание прижать к предательски розовеющим щекам ладони.
“Я же не ты. Чтобы думать об этом постоянно.”