Страница 3 из 12
Боевого опыта у нас хватало, и все от комбата до распоследнего еле бредущего и гнущегося под грузом мин солдатика с минометного расчета прекрасно понимали, что это туфта, а не операция. Так базы брать – что воду в решете носить, редкие крохотные капли останутся, а вся влага уйдет. «Духи», они же не дураки, совсем не дураки, у них половина полевых командиров – это бывшие афганские офицеры, учившиеся в Союзе. Да тут и гением партизанской войны не надо быть. Все просто: за нашими подразделениями постоянно ведется визуальная разведка, с опорных баз они с момента начала нашей операции давным-давно ушли и мелкими группами рассредоточились в горах. По пути следования наших рот на горных тропах ставятся противопехотные мины, за минным заграждением – засада. И пламенный привет вам, десантники, от воинов-моджахедов. Если даже не подорвался на мине, то пока разминируешь тропку, тебя из стрелкового оружия убьют. Пока все части подтянутся, пока начнется интенсивный огневой бой, «духи» уже испарились. Вот и все собственно, вот и вся тактика ведения партизанских действий в горах. Тем более они свои горы знали, а мы нет. По картам да по тропкам шли в горах на авось. Была возможность по-другому действовать? Да, была! Ночная почти незаметная высадка с вертолетов небольшой в двадцать-тридцать бойцов группы, скрытное выдвижение к базе противника, обнаружение, распределение целей. И огонь! Их больше? Так давно известно, воюют не числом, а умением. Или на пути вероятного движения противника самим в засаду засесть.
Умели мы так воевать? Да, умели, и неплохо. Не всегда «духи» в засады попадали, не всегда мы скрытно их базы брали, но уж когда получалось, то потерь у нас почти не было, а вот у них редко кто уходил. Почему эта операция по-другому происходила? И какого, спрашивается, хера мы ростовыми мишенями в открытую днем перли по горам?
Так ведь спланирована эта операция в штабе армии. Солидно спланирована, по военной науке. Мотострелковые части, усиленные подразделениями десантников и при массированной воздушной поддержке, разгромили части противника и уничтожили его базы. Потери? Ну так это война!
Ну что, третий десантный взвод, готов умирать? А почему мы?! А потому, товарищ солдат, что другие тоже жить хотят. Кому-то же надо идти первыми. А вы? Ну что ж, ребята, судьба у вас такая. Слушай команду, третий взвод! В передовое охранение… шаго-о-ом марш!
Страшно было? Да не особенно, так, в пределах нормы. Всяких там умопомрачительных ужасов я не испытывал, легкий мандраж был. И потом, в восемнадцать-двадцать лет в свою личную смерть как-то не очень и верится, убивают всегда других. А когда придет твоя смерть, поздно уже будет бояться. Бояться поздно, а вот если сразу не убили, то молиться самый раз. Слыхал я такие крики, обращенные к Господу молитвы, от тяжелораненых, помогают они или нет, не знаю.
Ночью в горах на привал встали. Дураков по ночам в чужих горах бродить нет. Окопались. Отрыл я хорошо отточенной малой саперной лопаткой окопчик для стрельбы лежа, застелил его плащ-накидкой, камешками бруствер обложил, вот и готово солдатское ложе, и для боя, и для отдыха. Распределили дежурства. Залито оружейным маслом и вычищено оружие, снаряжены пять пулеметных магазинов, у каждого емкость по сорок пять патронов. А жрать, ребята, так охота, аж желудок сводит! По горам набродились с рассвета, сухпай давно съели, да и сухпай г… но был. Чего в него входило-то? Банка рыбных консервов «Минтай в масле» и пакет с черными сухарями. Разве это еда?
Есть выражения, которые, описывая бои, частенько используют романисты: «Застыла кровь в жилах» или «Закипела бурным потоком кровь». Бывал я в боях, вот только под огнем противника кровь в жилах у меня не стыла и не бурлила. А стыла, как это и положено по физиологии, от холода и кипела от жары. Вот и сейчас чую: просто закоченел от холода, от голода ворчит пустой желудок и кипит не кровь, а желудочный сок.
– Саш?! – из своего окопчика уже под утро перед рассветом окликаю я командира взвода, лейтенанта Петровского, и заискивающе канючу: – А можно я с ребятами в разведку схожу?
– Можно Машку за ляжку и козу на возу, – отвечает злой и такой же, как и мы, голодный офицер. Его окоп от моего всего в четырех метрах, можно разговаривать, не напрягая голос.
– Товарищ лейтенант, – меняю тон и форму обращения я, – разрешите разведку местности провести?
– Да на кой вам это надо? – лениво интересуется невыспавшийся и продрогший за ночь Петровский. Ночью в горах холодно, а у нас у всех одно х/б. – Утром и так все увидим, – продолжает он. – Я еще вечером все обсмотрел. Тут только одна тропа, по ней с утра и потопаем.
– Да жрать охота, а внизу кишлак, – напрямую говорит подползший к окопу взводного юркий маленький башкир Муха и, вздыхая, добавляет: – Курятинки бы сейчас похавать
– И лепешек горячих, – глотая слюни, добавляю я.
– Может, халатов хоть каких добудем, – размечтался подошедший и присевший рядом со мной на корточки Леха и с лютой злобой заметил: – Окочуримся мы тут, в горах. Не жрамши, без теплой одежды все передохнем.
– Приказываю вам, – дергая кадыком и с голодным блеском в глазах, говорит лейтенант, – провести рекогносцировку местности.
– Чаво? Чаво? – наклонив голову и явно придуриваясь, спрашивает Муха.
– Рекогносцировка – это русифицированный термин немецкого происхождения, от слова Rekognoszierung, которое, в свою очередь, происходит от латинского слова recognosco – осматриваю, обследую, – начинает терпеливо объяснять лейтенант Петровский. – Рекогносцировка – это визуальное изучение противника и местности лично командиром-командующим и офицерами штабов с целью получения необходимых данных для принятия решения или его уточнения. Проводится обычно на направлениях предстоящих действий войск. В рекогносцировке участвуют также командиры подчиненных, приданных и поддерживающих подразделений, частей или соединений, начальники родов войск, специальных войск и служб…
Командир третьего взвода лейтенант Петровский увлекся, у него это бывало. Наверно, он так свое училище вспоминал, наша-то война на преподаваемую в училище тактику совсем не похожа. А может, он так о доме думал, он родом из Рязани, там же и военное училище окончил.
– Во! – обрадовался я. – Давайте с собой командующего возьмем вместе с офицерами штаба… пусть парашу солдатскую понюхают
– Вы только прикажите, товарищ лейтенант, – тихонько засмеялся Муха, – мы их мигом сюда доставим.
– Да пошли вы на хер, – устало матерится взводный, лицо у него после бессонной ночи и голода осунулось и посерело.
– Есть, товарищ лейтенант, – дурашливо отдавая воинскую честь, я прикладываю правую ладонь к головному убору, выцветшей с обвисшими полями панаме, – разрешите исполнять?!
На хер так на хер, в разведку так в разведку, а на деле так по узкой тропке вниз, к теплу человеческого жилья, к жратве, к теплой одежде. Оружие готово к бою, сами все напряжены, нервная система вибрирует, а есть все сильнее хочется, и рассветная прохлада до костей пробирает. Дрожишь, воин? Дрожу, честно говоря, зуб на зуб не попадает, только не от страха эта дрожь, от холода и голода. Пока шли, никого не встретили, повезло. Не нам, им повезло, потому как навскидку из пулемета я даже в темноте отлично стреляю. А вот и первые окраинные глиняные домики кишлачка. Тянет от них дымком и запахом печеного хлеба. Печи у афганцев во дворах находятся. Скоро рассвет, скоро призовет муэдзин правоверных к утренней молитве. А пока женщины суетятся во дворах, выпекая лепешки, лают собаки и отдаленно мычит да блеет скот в хлеву.
Раз! И по одному перемахнув через высокий глиняный дувал, мы уже в чужом окраинном дворе. Две женщины в длинных темных одеждах увидели нас, замерли. Лица такие испуганные. Одна постарше, а другая совсем молоденькая девчонка лет пятнадцати, наверно.
– Хлеба! – на узбекском языке[8] рычит им голодный и чумазый Леха.
8
В Афганистане часть населения составляют этнические узбеки.