Страница 2 из 11
Эрендира не отвечала, зная, что бабка уже путается в бреду, но безотказно выполняла все поручения. Проверив шпингалеты на окнах, потушив повсюду свет, она взяла из столовой канделябр с зажженной свечкой и по дороге прислушалась к мерному, могучему дыханию бабки, которое разносилось по всему дому, когда стихал ветер.
У Эрендиры была нарядная спаленка, пусть не такая, как у бабушки, но зато с тряпочными куклами и заводными игрушками из недавнего детства. Вымотанная за день до полусмерти, Эрендира не нашла в себе сил раздеться и, поставив канделябр со свечой на ночной столик, упала на постель. Вскоре Ветер ее несчастья ворвался в спальню сворой разъяренных собак и опрокинул горящую свечку прямо на занавеску.
На рассвете, когда ветер наконец улегся, застучали тяжелые, крупные капли дождя, которые пригасили тлевшие угли и прибили дымящийся пепел — все, что осталось от старого огромного дома. Крестьяне, большей частью индейцы, старались выудить хоть что-нибудь из пожарища и снесли в кучу обугленный труп страуса, раму позолоченного рояля, торс от какой-то статуи. Бабка скорбно, отрешенно таращилась на жалкие останки своего богатства. Эрендира сидела между могилами Амадисов и уже не плакала. Когда бабка окончательно и бесповоротно уверилась, что в груде обгорелых обломков нет ничего путного, она посмотрела на внучку с самым искренним состраданием.
— Бедная моя девочка, — вздохнула бабка, — тебе до конца жизни не расплатиться со мной за такие убытки.
Эрендира начала расплачиваться в тот же день, когда под назойливый шум дождя бабка свела ее к щуплому и прежде времени овдовевшему лавочнику: его хорошо знали в пустыне как большого охотника до нетронутых девочек, за которых он платил не скупясь. На глазах у невозмутимой бабки скороспелый вдовец с научной взыскательностью осмотрел Эрендиру, оценил упругость ее ляжек, величину грудей, диаметр бедер. И пока не подсчитал в уме, что она стоит, не проронил ни слова.
— Она еще совсем зеленая, — произнес он. — У нее грудки острятся, как у сучки.
Он поставил Эрендиру на весы, чтобы цифры подтвердили eго правоту. Девочка весила сорок два килограмма.
— Красная цена ей сто песо, — твердо сказал вдовец. Бабка возмутилась.
— Сто песо за такую истоптанную курочку! — ахнула она. — Ну, любезный, у тебя, оказывается, нет никакого уважения к целомудрию
— Сто пятьдесят песо.
— Эта девочка причинила мне ущерба больше чем на миллион песо, — вздохнула бабка. — Если так пойдет дело, ей не расчитаться со мной и за двести лет.
— К ее счастью, — заметил лавочник. — При ней ее молодость.
Буря грозила разнести дом в щепки, и в потолке было столько дыр, что хлестало, как на улице. Бабка почувствовала себя совершенно одинокой в бесприютном мире крушений.
— Добавь до трехсот, — наседала она.
— Двести пятьдесят.
В конце концов сошлись на двухстах двадцати с харчем. Бабка велела Эрендире идти к лавочнику, и тот повел ее за руку в складское помещение, точно первоклассницу в школу.
— Я подожду тебя здесь, — сказала Старуха.
— Хорошо, бабушка, — проговорила Эрендира.
Склад мало походил на склад, что-то вроде навеса с крышей из сотлевших пальмовых листьев, на четырех кирпичных столбах, обнесенный глинобитной метровой стеной, которая нисколько не спасала от ненастья. На кирпичном выступе стояли кадушки с кактусами и другими колючками. Привязанный к двум столбам, болтался выцветший гамак, надуваясь ветром, словно парус рыбачьей лодки. Сквозь раскатистый свист грозы и обвальный шум дождя пробивались приглушенные крики, истошный вой, разноголосье катастрофы.
Войдя в эту жалкую постройку, вдовец и Эрендира едва удержались на ногах от удара косого ветра с дождем, который вымочил их до нитки. Они не слышали друг друга, и движения их сделались четче в реве неистовой стихии. При первой попытке вдового лавочника Эрендира заорала по-звериному и рванулась в сторону. Вдовец молча заломил ей руки за спину и поволок к гамаку. Изловчившись, она расцарапала ему лицо и зашлась беззвучным криком. А он в ответ влепил ей такую величественную пощечину, что она как бы оторвалась от земли, и ее длинные волосы зазмеились в воздухе. Вдовец взял ее под лопатки, не дав встать на ноги, резким ударом повалил в гамак и так прижал коленкой, что она не могла шелохнуться. Вот тут ее обуял ужас, она потеряла сознание и в каком-то забытьи увидела лунную бахрому рыбки, проплывавшей в грозовом воздухе. А вдовец тем временем сдергивал с нее одежду лоскутками, точно молодую траву, и эти тонкие лоскуты, подхваченные ветром, взвивались вверх, как разноцветный серпантин.
Когда в селении нe осталось ни одного мужчины, готового заплатить хоть самую малость за любовь Эрендиры, бабка повезла ее на грузовике в края контрабандистов. Они устроились в открытом кузове, среди мешков с рисом и банок с оливковым маслом, прихватив с собой остатки былой роскоши: спинку вице-королевской кровати, обгорелого ангела с мечом и еще какую-то дребедень. В бауле, на котором малярной кистью были выведены два креста, они везли кости Амадисов.
Прячась от неистового солнца под обтрепанным зонтом, бабка вся в липком поту, задыхалась от мучительной пыли, но даже теперь, попав в такую переделку, она держалась с победным достоинством. За стеной банок и мешков Эрендира расплатилась с грузчиком за дорогу и провоз вещей. Поначалу она яростно оборонялась, как в тот раз, когда на нее набросился молодой вдовец. Но у грузчика был совсем иной подход: он действовал не спеша, и умело взял ее лаской. Так что когда бабка после всех мытарств и жарыни увидела, что они наконец подъезжают к первому городку, Эрендира с молодым грузчиком безмятежно отдыхали от сладких утех за грудами банок. Водитель крикнул бабке:
— Вот здесь и туда дальше живут люди.
Бабка недоверчиво обвела глазами жалкие пустынные улочки селения, которое, может, было чуть больше того, откуда они уехали, но совершенно такое же унылое и неприглядное.
— Что-то не видать! — сказала она.
— Это территория миссионеров.
— Лично мне нужны контрабандисты, а не Божьи посланники, — буркнула бабка.
Прислушиваясь к их разговору, Эрендира сунула пальчик в мешок с рисом. Неожиданно она нащупала нитку и, потянув, вытащила длинное ожерелье из натурального жемчуга. Она держала его двумя пальцами, словно дохлую гадюку, а водитель тем временем выговаривал бабушке:
— Да что за небылицы, сеньора. Здесь и в помине нет контрабандистов.
— Как это нет! — ехидно усмехнулась бабка. — Расскажи кому другому!
— Ну ищите на здоровье, может, попадутся, — добродушно хохотнул водитель. — О них болтают кому не лень, а чтоб видеть — никто!
Грузчик, заметив ожерелье в руке Эрендиры, выхватил его и снова засунул в мешок с рисом. В эту минуту бабка, решившаяся все-таки остался в убогом городке, окликнула Эрендиру, чтобы с ее помощью слезть с грузовика. Эрендира поцеловала молодого грузчика второпях, но пылко и как надо.
Сидя на троне посреди пустыря, бабка следила, как сгружают ее имущество. Последним оказался баул с останками Амадисов.
— Ну и тяжесть! Внутри, случаем, не покойник? — усмехнулся водитель.
— Два покойника, — отчеканила бабка. — Так что обращайся с ними уважительно.
— Бьюсь об заклад — там две мраморные статуи, — хохотнул водитель.
Он без всякого почтения бросил баул в кучу с обгорелой, изломанной мебелью, а потом подставил старухе ладонь.
— А где пятьдесят песо?
Бабка кивнула в сторону грузчика.
— Твой работничек получил сполна.
Водитель озадаченно посмотрел на молодого парня, и тот согласно кивнул головой. Помолчав с минуту, водитель поднялся в кабину, где сидела женщина в трауре с малышом на руках, который безутешно плакал от нестерпимого зноя. И вот тут грузчик, человек весьма решительный и уверенный в себе, сказал:
— Эрендира, с вашего позволения, поедет со мной. Все будет честь по чести.
Девочка испуганно пролепетала: