Страница 92 из 97
Но, уж как водится, все хорошее когда-нибудь кончается, хоть и длилось все это очень долго. Я в жизни не видела и не слышала, чтобы какой-нибудь муж так обожал свою жену, как старый посол обожал мою доченьку, он ее просто боготворил. А я замечала, как некоторые гости перемигивались, кивали на него, как, мол, он с ней носится, ведь уж много лет прошло, как они были вместе и давно поженились. За то, что он так сильно ее любил, его считали восторженным старым дураком, но, что до меня, так я считаю, любой его любви было бы мало. Он и половины ее не стоил, как и все его сэры Такие-то и рыцари Сякие-то. Ее любовь всякий мужчина должен был бы почитать за божеское благословение. Моя дочь была настоящим сокровищем.
И он был настолько ее старше, что она не могла не обратить внимания на мужчину своего, примерно, возраста, это было вполне естественно. С мужем все шло прекрасно, ей с ним было легко, но она ведь была здоровая молодая женщина, полная жизни, да и кто бы смог устоять перед адмиралом, хоть он и был маленький, все его чествовали, он тогда только вернулся из Египта после своей великой победы над Бонн, он один потопил все его корабли, но вернулся весь больной и обессилевший. А у меня появилось занятие. Потому что до этого что мне было делать, только сидеть да стареть, пока ее муж не умрет, тогда мы бы поехали назад в Англию. Но вышло так, что настали беспокойные времена, и я стала гордиться тем, что я англичанка, об этом, правда, я и не забывала, а адмирал приехал и стал жить с нами, и он глаз не мог отвести от моей душеньки. Уж так он на нее смотрел, я голову готова была отдать на отсечение, что он ее и слепым глазом видит. С первых же дней, когда он еще лежал в постели, а я помогала моей доченьке за ним ухаживать, я видела так же ясно, как вулкан за окном, что он влюбится в нее, а она в него и что нас с этим адмиралом ждет новая жизнь. И что в Англию мы поедем раньше, чем я думала. Потому что, хоть адмирал и был женат, но я знала: как только он поймет, что любит мою дочь и что встретил самую лучшую женщину на свете, он, конечно же, и думать забудет о своей жене. Таковы уж мужчины.
И потом, думаю, поскольку во мне самой иногда еще загорался огонь, то было особенно приятно, что сердечко моей дочери снова встрепенулось. Потом, как только бы они поняли, что любят друг друга, мне сразу нашлось бы занятие, но только это тянулось дольше, чем я думала, он был не такой, как все, слыхано ли, чтобы мужчина хранил верность жене. А вот он хранил, моя душенька рассказывала, что у него было только одно грехопадение несколько лет назад, в другом итальянском порту, с одной женщиной, с благородной, не со шлюхой. Ничего подобного я про моряков никогда не слышала, если, конечно, они настоящие мужчины, но не слышала я и такого, чтобы моя дочь говорила: «грехопадение». У нее тогда появились всякие серьезные настроения, она даже в церковь иногда ходила и молилась там на римский манер. Как я уже сказала, они не торопились, вели себя как две молоденькие невинные девушки, глянут друг на друга и тут же отведут глаза, но я-то знала, к чему дело идет.
А потом вдруг на нас свалилось все разом, и французы наступали, и надо было поскорее запаковать все вещи, и старый посол был совершенно разбит, он все время молчал, переживал, что придется оставить дом и всю мебель, и мы уехали среди ночи в жуткий шторм. Поклонник моей девочки всех нас спас, и короля с королевой, и всех, но переход по морю был ужасен, в каютах нас было по пять-шесть душ, спали на полу, на ковриках, на матрасах. А мы двое вообще не спали. Я уложила короля в постель, уж такой он был, истинно – большой ребенок, держал в руках маленький священный колокольчик и все крестился. А моя девочка укладывала спать королеву, они с ней были лучшие подруги, она каждый день бывала у королевы во дворце. А потом мы ходили по кораблю, помогали тем, кого рвало, чистили за ними по мере сил. Мне не было страшно, и моей девочке тоже не было, ни капельки. Она была очень отважная, настоящая героиня. Все ею восхищались. И наш переход закончился благополучно, хотя королева и потеряла своего сыночка, так это было печально, когда моя душенька прижимала ребеночка к груди и старалась вдохнуть в него жизнь. Кажется, в тот момент я и поняла, что ей все же суждено стать матерью, что у нее в конце концов будет ребенок, по-настоящему ее ребенок, от этого адмирала, который ее так любит. Мать всегда знает такие вещи.
Она была так счастлива, как никогда раньше, и я была очень счастлива за нее. Все эти годы, пока я была мадам мать супруги посла, у меня не было другого занятия, кроме как подавать ей расчески, конфеты и полоскания, как у матери той примадонны, а теперь я могла ей по-настоящему помочь, я могла следить за стариком, предупреждать любовников о его приходе, когда они хотели побыть наедине. Адмирал был с ней как маленький мальчик. И я видела, что ему хочется мне понравиться, он ведь свою мать потерял еще совсем пареньком, еще до того, как пошел во флот, так сказала моя девочка. Он не был похож на других мужчин. Он любил находиться при женщинах, разговаривать с ними.
Так что мы были близки, как никогда, и расстались единственный раз, когда, после ухода французов из Неаполя, им пришлось туда вернуться, остановить революцию, меня они с собой взять не могли и оставили в Палермо, на шесть недель. И это самый долгий срок, на который мы с моей девочкой расставались, с ее шестнадцати лет. Мы всегда были вместе, и она знала, что может на меня положиться.
Потом они вернулись, и мы поплыли на его корабле смотреть виды, и на корабле устраивали прием в честь ее дня рождения, только на этот раз она не была таким бравым моряком, ведь она носила его ребенка, как я и предсказывала. Ее муж принял это очень хорошо, лучше, чем кто-нибудь другой на его месте, ни разу не сказал ни слова, хотя, что там, он был уже такой старый, где бы он нашел другую такую женщину, как моя доченька. Другой такой не было и нет. Они это оба понимали. Поэтому старый посол не очень печалился, но он больше не мог быть послом, и все были рады вернуться в Англию. Наше путешествие прошло гладко, только вот мои старые кости ужасно ныли от всех этих карет, и везде, куда мы ни попадали, в честь адмирала палили пушки, для моих ушей это было тяжело. Мы благополучно доехали до родной земли, и дома его чествовали точно так же, даже сильнее, до Лондона мы добирались целых три дня. А потом у них были свои дела с женой адмирала, моя девочка меня заранее предупредила, та ждала его в гостинице на Кинг-стрит. Так что, когда мы приехали в Лондон, они сначала поселили меня с мисс Найт на Албемарл-стрит, там мы с ней должны были оставаться. Мисс Найт жила у нас очень долго, она искренне восхищалась моей дочерью. Я была такая уставшая, сразу ушла в свою комнату, а на следующее утро, когда заглянула к мисс Найт спросить, будет ли она завтракать, выяснилось, что та и не ночевала. Хозяин гостиницы сказал, что через час после нашего приезда, она уехала, сбежала к каким-то знакомым, потому что к ней кто-то приходил и наговорил всяких пакостей про мою душеньку, будто бы она не подходящая компания для приличной леди. Так что, как ни трудно в это поверить, мисс Найт, к которой мы были так добры, ведь моя дочь настояла, чтобы мы приняли ее в дом, после того, как умерла ее мать, и она почти два года жила с нами как член семьи, так вот эту мисс Найт мы больше не видели.
Оказалось, в Лондоне у моей доченьки было много завистников, да и как иначе: ведь у ее ног самый знаменитый мужчина Англии! Но вы не сомневайтесь, мы не обращали на них никакого внимания и шли своим путем, и для старой Мэри нашлось много работы, и новый дом в Лондоне, и адмирал скоро снова к нам переехал, как только его жена поняла, что ей не победить чары моей красавицы. А потом и ребенок родился. Я была с ней и держала ее за руку, переживала ее боль вместе с ней, она держалась молодцом, почти не кричала, правда, и роды были не слишком трудные, у нее же это был второй ребенок, но о первой девочке, которая теперь уже была взрослая женщина, мы никогда не говорили. Она не хотела, чтобы адмирал о ней знал, он ведь думал, что от него она родила своего первого ребенка, и очень гордился. Я была с ней, кроме меня, с ней никого не было, потому что адмирала за две недели до этого призвали в море, на службу. Бедняга уже потерял и зубы, и глаз, и руку, а они все не могли без него обойтись и заставили сражаться с датчанами, он ведь был самый смелый. Он очень скучал по моей девочке, вряд ли был на свете другой мужчина, который любил бы женщину так же страстно. Какие он ей писал письма! В апреле весь его флот праздновал ее рождение, и все офицеры пили ее здоровье, а у него на шее висел ее портрет. А в порту, когда один из офицеров хотел привести на борт свою жену, то он не позволил, потому что пообещал моей душеньке, что не пустит на борт ни одной женщины, правда, я не думаю, что она и в самом деле ждала от него таких крайностей. Но он очень стремился показать, как сильно ее любит. А потом его никак не отпускали домой, в то лето повсюду говорили только об одном, что скоро придет Бони, и всех нас убьет, и посадит свое Дерево Свободы, а все наши английские свободы отберет. Но я не боялась. И моя дочь не боялась, мы-то знали, кто охраняет наши берега, и мы с ней в то лето присматривали дом в деревне, к тому времени, когда спаситель нашей нации и возлюбленный моей дочери вернется, когда ему наконец позволят дать отдых своим несчастным косточкам.