Страница 28 из 50
16
Кое-кто припоминает, какой теплой была первая половина января 2030 года — влажная, серая, мглистая погода. Ежедневно температура доходила до шестнадцати градусов, а вечером и ночью не опускалась ниже нуля. В один из таких вечеров в «Метрополисе» шел американский фильм 1971 года. Это был предмет особой гордости Гернота, он добыл копию в заброшенных хранилищах давно закрытой фирмы проката в Мюнхене. Перед премьерным показом он сделал небольшой вводный доклад, в котором обратил внимание зрителей на то, что тема фильма, среди прочего, — кино как таковое и его вымирание. Безусловно, мы и сами это сразу заметили, когда стали смотреть сильно поврежденную черно-белую ленту. Фильм назывался «Последний киносеанс»[62] и показывал тоскливую жизнь и подростковые проблемы героев в захудалом техасском провинциальном городке году эдак в 1951-м. Девчонка мечтает потерять невинность, двое мальчишек крутятся вокруг нее, а хозяин кинотеатра, Сэм по прозвищу Лев, умирает. Если кто намеревается смыться отсюда, его возвращают назад: из этой дыры не вырвешься, разве что в Корею, где идет война. Фильм был бесконечно далек от нашей действительности, и тем не менее или как раз именно поэтому большинство из нас он очаровал и захватил, и когда включили свет, многие сидели с просветленными или озадаченными лицами.
В любом случае это был самый печальный фильм из всех, какие я смотрел до сих пор. Когда мы вышли на улицу, мне не захотелось сразу идти домой, но и говорить ни с кем тоже не хотелось, поэтому я быстро свернул на боковую тропинку и направился в сторону первой руины, не дожидаясь, когда меня кто-нибудь окликнет. Я приближался к невидимой границе с городом, одной из тех невидимых границ, о которых говорил Ритц. С тех пор как я сюда приехал, руины одна за другой обретали жилой вид, их перестраивали или сносили, и на этом месте возводили новое здание. Я словно попал в атмосферу планового строительного бума, и внешний облик территории за эти четыре месяца сильно переменился. Открытость и отсутствие правил все больше уступали место знакомым и определенным структурам. Но там, где петляли боковые проулки и тропинки, выводя в город, сохранялось еще множество пустырей, и до сих пор не созрели планы, как их использовать. По-прежнему сохранялась пара нелепых сараев из волнистой жести, и, наверное, никто, кроме госпожи Велькамп, не знал, для чего они могли служить при хунте. Теперь некоторые наши фирмы использовали их в качестве складских помещений.
Из одного такого сарая внезапно вышли двое детей, мальчик и девочка. Несмотря на то что было уже темно и дорога освещалась двумя тусклыми фонарями, я их сразу узнал. Это были брат и сестра, во время доклада Ритца они сидели на полу рядом с моим стулом, и звали их Джузеппе и Мария, хотя родители вовсе не были итальянцами. Их отец, Франц Вагнер, работал поваром в «Помидоре», мать — адвокат в какой-то компании в городе. Джузеппе лет одиннадцать, сестра — на год младше. На мальчике были джинсы на вырост, причем он тонул в них настолько, что я удивился, как он вообще может в них ходить. Руки у бедняжки по локоть скрывались в карманах. Мария на шаг отставала. На ней были ядовито-красные бархатные брюки, красный джемпер и черная блуза поверх него. Они поздоровались и хотели было пройти мимо, но я спросил:
— Что вы здесь делаете в столь поздний час?
В следующее же мгновение я готов был высечь самого себя за этот вопрос. Несомненно, было поздно, около одиннадцати, и я действительно спрашивал себя, не потеряли ли их родители. Но по большому счету все это меня совершенно не касалось.
— Мы немножко прогулялись там, снаружи, — сказал Джузеппе, — а теперь идем домой.
— Снаружи?
— Ну да, в городе. У друзей. Здесь ведь ничего нет.
— Вам тут не нравится?
— Иногда на территории довольно скучно, — сказала девочка. — У нас здесь мало друзей.
— У нас здесь вообще нет друзей, — решительно поправил ее Джузеппе.
— А ваши родители не возражают, что вы по вечерам одни ездите в город?
Я ненавидел себя за этот вопрос, и еще больше — за тот порыв, который заставил меня его задать. Это тебя совершенно не касается, твердил один внутренний голос. Но ведь это в высшей степени странно, подначивал другой.
— У наших родителей очень много дел. Отец и сейчас стоит у плиты.
— Это, между прочим, и мой отец, — встряла Мария.
— Ладно, хорошо, наш отец. Да не волнуйтесь, — сказал мальчик, — мы ведем себя осторожно.
Я не знаю, стал бы я расспрашивать дальше или пошел бы с ними, чтобы довести до дома. Но, произнеся эти последние слова, Джузеппе и его сестра просто повернулись и пошли прочь с решимостью, которая не позволила мне навязываться. Я некоторое время смотрел им вслед, пока они окончательно не пропали в темноте, а потом долго в потерянном состоянии стоял на границе нашей территории. Неожиданно мне показалось странным, что сарай, из которого они оба вышли, был не заперт. Я попытался войти в него, но теперь дверь не открывалась. Значит, дети заперли это помещение — возможно, электронным ключом, — и это показалось мне еще более странным, но я стал урезонивать себя, повторяя, что все это меня совершенно не касается и что все так или иначе разъяснится.
17
Буквально через пару дней после доклада Ритца у нас на территории впервые появились люди в форме. Я не имею в виду полицейских или пожарников, это были солдаты старой армии. Не молодежь, которая носила форменную одежду в качестве цитаты из серо-зеленых лет или модного аксессуара, как я видел это в «Арене», без погон или с разукрашенными петлицами, — а люди постарше, между двадцатью пятью и сорока годами, при полном обмундировании, которое хотя и было весьма потертым и выцветшим, но все дырочки залатаны, швы не расходятся и пуговицы на месте. Первыми появились два ефрейтора и один старший ефрейтор[63]. Однажды вечером они зашли в «Толстуху» выпить пива. Сели за столик в дальнем углу, разговоров с посетителями не заводили, никаких провокаций не устраивали и ушли, как только Хельме попытался с ними заговорить. Через пару дней два унтер-офицера прошли по территории, а вечером того же дня два лейтенанта стояли у кассы «Метрополиса», чтобы посмотреть «Последнее метро»: наши киноманы решили показывать этот фильм каждый день на позднем вечернем сеансе. Картина шла восемь лет подряд и впоследствии, как известно, стала особым аттракционом, входящим в обязательную культурную программу для туристов, приехавших в столицу. Еще через несколько дней трое офицеров пришли поужинать в «plaisir’e». Бдительный официант заметил их заранее и сообщил метрдотелю, тот распорядился поставить на все свободные столики табличку «Столик заказан». Офицеры остались ни с чем, но, когда уходили, на лицах у них, по словам Тобиаса Динкгрефе, было написано: «Ну погодите! Мы с вами еще встретимся!»
Интернациональная комиссия после свержения хунты не отдала никаких распоряжений, которые запрещали бы носить форму старой армии (а новой еще не было). Вообще международные власти делали акцент не на репрессивных мерах, а на том, чтобы как можно скорее вернуть страну в международное сообщество. Они извлекли наконец урок из длинной вереницы провалившихся мирных инициатив, поэтому запретительные меры были во всех областях абсолютным исключением; это, правда, привело к тому, что отношения во властных структурах и распределение полномочий долгое время были такими нечеткими, какими я их уже описал выше. Тем не менее мундиры очень быстро исчезли с улиц, в особенности мундиры офицеров высшего ранга, которые переоделись в гражданское, ибо они не хотели делать достоянием общественности ни свою службу, ни участие в особенно одиозных подразделениях, таких как «Коммандо IV»[64]. Поэтому внезапное массовое появление людей в мундирах на территории — я ведь назвал далеко не все случаи, их было много больше — никак нельзя было расценить как случайность, это была целенаправленная акция, это была угроза. Разумеется, мы, обитатели территории, не могли закрыть доступ для военных: ведь наш собственный правовой статус был до сих пор неясен и территория нам не принадлежала. Хотя это и было особое экстерриториальное пространство, своеобразный биотоп[65], нечто вроде анклава, но одновременно это было пространство общественное, где любой человек имел право находиться. Ритц в своем докладе затрагивал эту включенность в мир. Ведь при всех наших особенностях мы не были в этом мире изгоями. Именно это имела в виду Элинор, когда мы вышли после доклада из Штаб-квартиры анархистов в ватную, теплую, влажную темноту:
62
«Последний киносеанс» (англ. «The Last Picture Show») — американский кинофильм, снятый в 1971 г. режиссером Питером Богдановичем по одноименному роману Ларри Мак-Мёртри (1966).
63
Хотя хунта изменила организационную структуру армии, обозначение званий сохранилось. Примеч. автора.
64
«Коммандо IV» — особое подразделение, осуществлявшее операции против организаций сопротивления и противников режима. Хотя формально подразделение относилось к военному ведомству, оно фактически было тайной полицией с карательными функциями. Примеч. автора.
65
Биотоп — участок суши или водоема, занятый определенным биоценозом, видовой состав которого определяется условиями рельефа, климата и др. В более узком смысле биотоп рассматривается как среда существования комплекса животных и растений, входящих в биоценоз.