Врата Атлантиды

Он разрезал две свечи, соорудил четыре светильника из опустевших стаканов и зажег их. Стекло защищало пламя от сквозняка из распахнутого окна, дробило огонь гранями, изредка высверкивая короткой радугой.

Меч, лежавший на столе, казался призрачным из-за того, что свет, отражаясь в полированной поверхности, тонул в темном узоре, покрывавшем клинок. Как там говорил древний философ? «Глядя на дамасскую сталь, видишь ее как снаружи, так и внутри». Да, лучше, пожалуй, и не скажешь. Только это не дамаск. То есть, конечно, по технологии его, может быть, и можно отнести к дамаскированным сталям, но после разговора с Гладышевым и, особенно, после вмешательства магистра, Корсаков был уверен, что меч выкован в неведомых землях. Кстати сказать, хваленые арабские сабли, пусть даже и приобретенные в окрестностях знаменитого Дамаска, не слишком ценились на Западе, то есть, конечно, ценились, но больше как произведение искусства, чем как боевое оружие. Слишком хрупкими оказались изящные клинки для суровых северных зим. К тому же, уже в эпоху Меровингов использовалась технология «сварочного дамаска», а позже, к VIII — XI векам, производство мечей из стали с подобными свойствами уже поставили в Европе если не на конвейер, то на поток. Появились династии кузнецов, чьи клинки славились по всему миру, — тот же франкский мастер, чье имя Ulfberht дошло до нас, благодаря уникальным качествам его оружия. Задолго до первого конвейера мечи изготавливались по принципу разделения производства: кто-то отливал заготовки, кто-то ковал, другие придавали форму, калили, следили, что сталь не пережгли, охлаждали. Третьи занимались исключительно заточкой. Меч как оружие стал массовым. Исчезла романтика меча, сохранившись лишь в преданиях и легендах. Эскалибур, Меч-Кладенец… Лишь Япония, благодаря закрытости своего общества, сохранила культ меча, но самурайский меч — это уже другая история.

Корсаков провел рукой по клинку, коснулся пальцами шершавой рукояти. Он вспомнил чувство единения с мечом, охватившее его на Ходынском поле. Даже не единения, а подчинения. Да, меч подчинил его, требуя продолжать битву, призывая погасить бушующий в нем огонь, погрузив сталь в тела врагов. Тогда Корсаков вроде даже испугался, ощущая готовность подчиниться куску металла, но теперь, чувствуя нарастающую в себе силу, он становился равным, если не повелителем страшного оружия.

Из— под рукава халата выскользнул браслет с выгравированным степным лисом, подаренный Ладой Алексеевной Белозерской. Корсаков настолько свыкся с ним, что перестал замечать его на запястье. Браслет звякнул о фигурную гарду, будто притянутый к мечу, и Корсаков впервые обратил внимание, насколько похож металл, из которого выкован браслет, и сталь клинка. Тот же узор и, похоже, тот же материал. Игорь приложил руку с браслетом к мечу, и последние сомнения отпали: меч и странное украшение вышли из-под руки одного мастера. Так современные ювелиры делают серьги, кулоны, броши, кольца в одном стиле, объединяя их в единый ансамбль. Стоит снять что-то из украшений, и законченность композиции исчезает. Так и здесь: браслет без меча выглядел забавной побрякушкой, а меч без браслета —бездушным орудием убийства, не более. Они дополняли друг друга, оживляя спрятанную в каждом изделии душу, выносили на поверхность скрытый смысл, вложенный безвестным мастером.

Корсаков подивился, почему он раньше не замечал столь явной схожести. Объяснений было несколько: браслет и меч пришли к нему разными путями, достались из разных рук, и время, чтобы соединить их, настало только теперь.

Корсаков сомкнул пальцы на рукояти и поднял меч над головой. Браслет, вопреки силе тяжести, не соскользнул по предплечью к локтю, а повис на запястье, словно удерживаемый магнитом, спрятанным в рукояти меча. Игорь ощутил покалывание в кисти. Будто слабый электрический ток побежал по руке. Пальцы, сжимавшие рукоять, налились тусклым светом. Свечение медленно распространилось на всю кисть и двинулось дальше.

Игорь положил меч, скинул халат и вновь поднял оружие над головой. Он смотрел, как наливается светом рука, ощущал, как распространяется покалывание, но не чувствовал страха или какой-то дисгармонии. Мысль о том, что с ним происходит что-то не то и надо бы немедленно отбросить меч, срезать с руки браслет и спокойно жить дальше, не приходила в голову. Он с удивлением понял, что предыдущими событиями подготовлен к переходу в… А куда, собственно, приведут его изменения, с каждой секундой захватывавшие тело и душу? Вместо страха навстречу поглощавшему его свету поднималась радость и странное спокойствие. Все идет, как должно, его время пришло, и пугающая поначалу неизвестность остается позади.

Дышать будто стало легче, свежесть заполнила каждую клеточку организма. Он ощутил себя отдохнувшим и готовым к действию в любую минуту. Он не боялся неожиданностей — неразрешимых задач не осталось. Есть цель… нет, цель пока неведома, но он уже понимал, что достигнет ее, добьется своего, разрушая преграды, преодолевая препятствия, потому что преград для него больше не существовало.

Уже все тело светилось странным светом, и он закружился, неслышно скользя по темной комнате. Меч вел его, степной лис указывал цель, Игорь рубил, колол, отражал удары в упоении от собственной мощи и неуязвимости.

Зеркало отразило его размытую движением фигуру, и вдруг он замер, не завершив очередной финт.

Упоение силой ушло, оставив странное чувство уверенности. Он вновь стал Игорем Корсаковым, изменившимся, но сохранившим в себе основу, заложенную всей жизнью. Он был плоть от плоти своего века, он помнил и любил своих друзей, девушку в постели, спящую безмятежным сном, свою профессию и все, все, все, что было дорого до перехода. В нем жил кто-то еще, но этот кто-то не давил, не старался погрести под собой былую сущность, а существовал параллельно. «Бзик, шизофрения, паранойя, раздвоение личности», — мелькнуло в голове, но Корсаков уже знал, что это не так. В определенные моменты, которые неизбежно возникнут на новом пути, новая личность возьмет на себя ответственность за то, что придется совершить, а он, Игорь Корсаков, проследит, чтобы ценности его собственного мира не утонули в хаосе предстоящего.

Корсаков вернулся к зеркалу. Он уже понял, что заставило его остановиться, — отражение замерло на мгновение, потом исчезло, и в глубине серебристого омута медленно проявилась другая фигура. Он был готов к этому, он знал и ждал встречи с нею, и потому наклонил голову, приветствуя ее.

— Здравствуй, Хельгра!

— Здравствуй, Бальгард!

Хельгра была одета так же, как при встрече с Анютой, — в короткую кожаную юбку с металлическими полосками, узорные поножи поднимались по стройным ногам к точеным коленям, только вместо кирасы на ней была кольчуга, сплетенная из тончайших колец, благодаря чему облегала фигуру подобно мягкой ткани. Воительница слегка откинула голову, рассматривая Корсакова сквозь полуопущенные длинные ресницы. Он невольно залюбовался идеальным овалом лица, чуть восточным разрезом черных глаз, полными губами, готовыми, казалось, улыбнуться ему.

— Может быть, ты хочешь, чтобы я называл тебя Марией? — спросил Корсаков.

— Мария… — женщина задумалась на мгновение, склонив голову. — Это имя было моим, когда я познакомилась с Белой Праматерью. Она была совсем девчонкой, бессильной и испуганной. Теперь она ушла, оставив вам свой дар. Тебе и твоей женщине. В свое время я спасла ваш мир, теперь пришел черед тебе вступать в борьбу, Бальгард. А что касается имени, то у меня было много имен. Большинство из них я давно позабыла. Максарма, Мария, Хельгра… какая разница, если ты знаешь, о ком говоришь? Впрочем, если тебе привычнее твое прежнее имя, я могу называть тебя «Игорь».

— Это имя прежнее, настоящее и будущее. Я не откажусь от него, просто, если меня назовут Бальгардом, я тоже отзовусь.

— Ах вот как? — полные губы поползли в усмешке. — Стало быть, переход не завершен.

— Завершение ничего не изменит, — Корсаков покачал головой. — Если ты полагала, что я забуду, кем был, оставь надежду.