Обагренная Русь

— Митькиных рук дело? — насторожился Митрофан. — Да как же Митькиных, ежели самого его не было во Мстиславовом войске?

Ждан придвинулся к владыке и заговорил шепотом:

— Подслушал я, как снаряжал он мужика. А в Вышнем Волчке убийцу я приметил, однако ж поздно было...

— Что поздно-то? Почто князю ни словом не обмолвился? — склонился над ним Митрофан. Дышал тяжело, глядел Ждану в глаза. Жаркий был взгляд у владыки — боярин даже зажмурился от страха.

— Свят-свят, — обомлев, перекрестился Репих и стал сползать с лавки.

Владыка схватил его за руку:

— Куды?!

— Худо мне, отче...

— Сядь.

Угрястое лицо Ждана лоснилось от напряжения.

— Так почто знал про убийцу, а князю не обмолвился? — повторил Митрофан свой вопрос, снова склоняясь над боярином.

— Боялся я, — Ждан провел рукой по мокрому от пота лбу.

— Боялся? Кого?

— Митьку — вот кого я боялся! — выкрикнул Ждан. И вдруг заговорил быстро: — Все так, слышал я их разговор, а Митька меня за дверью словил и тому мужичку показал да и сказал ему: вот, мол, боярин все слышал и ежели кому про нас обмолвится, то у тебя и вторая найдется стрела...

Ловко он соврал. Но Митрофан продолжал стоять, нависнув над Жданом. Не поверил он ему.

— Верь мне, владыко, — взмолился Ждан, — не я, а посадник зачинщик, и, ежели был бы жив тот мужичок, он бы тебе то же сказал.

— Ой ли? — покачал головой Митрофан, повернулся, сел на свое место, задумался.

В палатах сделалось тихо, только в печи потрескивали березовые дровишки.

— А что, — внезапно встрепенулся он, — отколь тебе ведомо, что мужичишка тот мертв?

Снова Ждан оплошал. И снова, потея, выпутывался:

— Так сам посадник мне про то и сказал.

— Что сказал-то? Что?!

— А это когда я ему нынче про мужичонка того намекнул. Рассмеялся он да так и говорит, что мол, убийцу волки давно съели...

— Так, — насупился владыка и сгреб рыжую бороду в кулак. — И ране я подозревал, теперь же зрю воочию: страшное гадючье гнездо свили бояре за моей спиной.

— Всех бояр под одно не ровняй, — заикнулся было Ждан. — Я тебе все сказал, как на духу.

— Не всё! — взорвался владыка. — Не все ты сказал и главное утаил. Про то и словом не обмолвился, что тебе поручил того мужичка посадник. Думал, туманом меня отуманил, а я не простак. Однако же разговор наш не без пользы: открыл ты мне Димитрия Якуновича...

— Так нешто за правду не простишь нас, владыко, так и не заступишься?

— Так и не заступлюсь.

— Тогда нам один путь — правды искать у самого господина Великого Новгорода, — сказал Ждан, и они с Репихом вышли из палат.

3

— Что ты задумал, Ждан? — испуганно спросил его Репих, когда они садились у владычного всхода на коней. — Что такое говорил про Великий Новгород?

— Ежели жизнь дорога, так езжай со мной, — процедил сквозь зубы Ждан. — Не мы с тобой двое ответчики, пущай и Фома с Домажиром не прячутся по своим норам.

Поехали к Фоме.

— Эй, Фома! — застучали в ворота, — Отворяй-ко, да поживей!..

Боярин зевал и почесывался, будто его подняли со сна. Но дотошный Ждан сразу понял по его глазам, что не спал Фома — ждал, знал, что приедут к нему его дружки.

— Вместе мы пировали, вместе нам и похмеляться, Фома, — сказал он хозяину. — Надевай свой лучший кафтан, поедешь с нами.

— Никуды я не поеду с тобою, Ждан, — замахал на него руками Фома, и лохматая его голова затряслась от возмущения. — Зря стучался ты в ворота, зря подымал меня с постели. С сего дня я тебе не товарищ. И тебе, Репих, советую возвращаться домой. Не езди со Жданом по улицам, беду на себя накликаешь.

— Нет, Фома, так легко тебе со мной не расстаться, — пригрозил Ждан. — Ежели я потону, так и ты не выплывешь. Вместе пойдем ко дну. А без дружков моих мне будет скучно.

И он стал звать в горницу слуг:

— Несите боярину вашему лучшее платно, да шапку с алым верхом, да новые сапоги, да пояс с каменьями, чтобы перепоясал он чресла, да меч да седлайте коня!

— Что это ты в моем доме расхозяйничался? — ворчал Фома. Однако же дал себя и одеть и обуть и позволил посадить на коня.

— Теперь путь наш к Домажиру, — распоряжался Ждан.

Домажир встречал незваных гостей в исподнем. Расплылся в улыбке, руки раскинул для объятий:

— Вот радость-то! Входите в избу.

Вошли, сели. Ждан удивился:

— Чему это ты, боярин, обрадовался?

— Да как же так? Али вы ничего не знаете?

— Что надо, то знаем. А в чужие дела нос не суем.

— Да какие же это чужие дела? Князь наш на литву собирает войско.

— Ну и что? Тебе-то что за забота?

— Не забота, а хлопот полон рот, — сказал Домажир, потирая ладони. — Иль не приметили вы, что достроили мне скотницу?

— Вот оно что, — протянул Ждан. — Ну так знай, что скотница тебе ни к чему.

— Это как же так — ни к чему?

— А вот так. Ответ нам с тобою держать. И мне, и Репиху, и Фоме.

— Да мне за что?

— Аль в совете со мною не сиживал?

— Сиживал.

— Аль Митьку в Новгород не звал?

— Ну, звал,

— Аль Святослава не ты брал на Городище?

— Был грех, брал. Так что с того?

— А то, что не всё коту масленица... Одевайся, и поедем с нами.

Поехали. На вечевой площади в подполе купеческой избы сыскали пьяного звонаря. Вытащили за шиворот на свет:

— Ударь в колокол!

Звонарь не сразу сообразил, что к чему, заупрямился. Фома привел его в чувство затрещиной. Только тут разглядел мужичок, что перед ним не простцы, не дружки его бражнички, а важные бояре. Подхватил свисающие порты и — к колоколу.

Сполошный призывный звон поплыл над Новгородом. Прилежно раскачивал звонарь тяжелое било, повисал на веревке, подобрав под себя ноги, старался угодить передним мужам. А те гуськом уже поднимались на степень.

Скоро на площади яблоку негде было упасть. Сбежались кто в чем, тревожно расспрашивали друг дру га, по какому случаю собрано вече, с любопытством разглядывали стоящих на возвышении бояр. Добродушно переговаривались друг с другом:

— Вот этот — Ждан.

— А тощий — Репих.

— С лохматой головой — Фома. А тот чернявенький-то, что за Репиха прячется, — Домажир...

Недоумевали:

— В колокол ударили, а ни владыки, ни посадника не видать.

— Должно, скоро объявятся...

Но Ждан выступил вперед и начал говорить:

— Низкий поклон тебе, господин Великий Новгород!

Толпа задвигалась, зашумела. Голос боярина беспомощно таял в воздухе. На какое-то мгновение Ждан растерялся, и хитрая его задумка вдруг показалась ему никчемной.

Но лица всех были устремлены на него с ожиданием. И, набрав в легкие побольше воздуха, Ждан дрогнувшим голосом вопросил:

— Все ли вы знаете меня, люди добрые?

— Как не знать, — отвечали из толпы. — Говори, боярин, а мы тебя слушаем. Почто колоколом всполошил?

— На вече попусту не зовут. На литву идем — про то мы ведаем. Аль еще какая стряслась невзгода?

— Невзгода, люди добрые, ох невзгода-то, — подбодренный откликами, закатил глаза боярин. — Сызнова провели вас, как простаков, а вы и рады. Думали вы, что волю вам добыли Мстислав с посадником, а они припасли для вас еще горший хомут.

Люди смотрели на него с недоумением. Чудно говорил Ждан и не совсем понятно. Но помалкивали, знали: почти всякий раз на вече начинали смутно. Зато кончали едва ли не всеобщей свалкой. Как-то на сей раз обернется?

— Припасли для вас хомут, — продолжал боярин, — ибо не мир принесли они вам, а позор и унижение. Как были володимирские сверху, так и остались. А им за это давали еще великие дары...

— Да ты-то куды глядел? — послышалось из толпы. — Чай, и сам был вместе со Мстиславом?

— Вместе был, да думал порознь, — нашелся Ждан. — А князь с посадником спелись. Продали они нашу волюшку. Обещали, слышь-ко, Всеволоду за то, чтоб повернул он свои рати, наши головы.