Обагренная Русь

Ни свет ни заря растормошил его конюший Кирьяк, смущенно потупляясь, сунул завернутый в тряпку шматок соленого сала:

— В дороге сгодится.

Потом помолчал и добавил:

— Ты на меня не серчай, Мистиша. Видит бог, и я

противился боярину. Да где уж мне совладать, коли он и Настены не послушался.

Вместо ответа Мистиша прильнул к плечу Кирьяка.

— Кто знает, когда еще доведется встретиться, — сказал конюший, мягко отстраняя его от себя. — Вот, возьми мою оберегу.

Во дворе стоял оседланный конь, толпились молчаливые людины. Низко поклонился им всем Мистиша, и они поклонились ему низко.

— Ну, чего там — трогай, трогай, — глухим голосом поторопил Кирьяк.

Мистиша вздел ногу в стремя, еще раз окинул грустным взором знакомый ему с детства двор, вскочил в седло и выехал за ворота.

Уже за городом еще не раз оглядывался он на маячившие вдали стены с деревянными вежами, еще придерживал коня, но скоро поднялось по правую руку солнце, конь сам по себе прибавил шагу, Триполь скрылся за холмами, рядом весело поблескивал Днепр — и от грустных мыслей не осталось и следа.

Хорошего иноходца подобрал Мистише Кирьяк (еще ответит перед боярином), хорошее выбрал седло (и за это ему непоздоровится), дорога быстро бежала коню под копыта. Среди позванивающих трав трепетали ранние птахи, ласковый ветер обдувал пареньку лицо. Обгоняя бредущих на покосы мужиков и баб, Мистиша прямил спину, глядел на них с коня с гордой улыбкой.

— Далеко ли путь наладил, Мистиша? — ласково спрашивали его люди.

— В Киев боярин снарядил, — степенно отвечал паробок и поигрывал плеточкой.

«В Киев, в Киев», — постукивали в голове звонкие молоточки.

Долог путь, да изъездчив. Скоро показалось на пригорке село. В селе церковка деревянная, возле церковки — длинный обоз. Попридержал Мистиша иноходца.

— Эй, кто таков будешь? — преградил дорогу мужик с волочащимся по земле длинным кнутом. Борода у мужика пегая, в разные стороны торчит, глаза злые.

— А ты кто таков? — стараясь казаться храбрым, спросил дрогнувшим голосом Мистиша.

— Слезай с коня!

— Еще чего?

— Кому сказано!..

Не было у мужика охоты лясы точить. Разом за молкли в голове у Мистиши игривые молоточки. Спустился он наземь, мужик решительно взял коня за повод, куда-то повел. Паробок шел рядом, нудливо гнусавил:

— Боярин меня в Киев послал, почто препятствуешь?

— А кто твой боярин? — спросил мужик, не оборачиваясь.

— Стонег, знамо, — удивившись, что не знают его боярина, отвечал Мистиша.

Но на мужика это имя не произвело никакого впечатления.

Подошли к церкви.

— Жди здесь, — сказал мужик. — Да не вздумай убегнуть: всё одно догоню.

О том, чтобы бежать, у Мистиши и в мыслях не было: уж больно опасен был мужик. Долго стоял он на солнцепеке, все гадал — что за обоз. На купеческий не похож, а иному отколь тут быть?

Истомился Мистиша, ожидаючи. Мужик вернулся злее прежнего. Повелел:

— Иди за мной.

Привел в избу. В избе на лавке сидел толстяк с белесыми глазами, посвистывая носом, пил из широкого жбана квас. Рядом с ним — баба, сухая и длинная, с постным лицом и капризно поджатыми губами.

Переступив порог избы, свирепый мужик сделался угодливым, спина согнулась, голос потек елейным ручейком:

— Вот ентот, боярин, паробок и есть...

— Иди покуда, — отослал боярин мужика и с любопытством оглядел Мистишу.

— Так Стонегов, говоришь? — спросил угрюмо, — Из Триполя в Киев поспешаешь?

— Все так, — отвечал Мистиша и поклонился боярину.

— А не сбег от воеводы?

— Куды ж мне!

— И коня воевода тебе дал?

— И коня.

— За каким же делом послал тебя Стонег в Киев?

— Увел у воеводы его любимого фаря Несмеян, — осмелев, бойко отвечал Мистиша.

— Несмеян говоришь? — вытаращил глаза боярин. — Да в своем ли уме Стонег?! Ты, холоп, говори, да

не заговаривайся. Знаю я Несмеяна, зачем ему чужой фарь?..

Обрадовался Мистиша — вот и кончик ниточки объявился. Совсем осмелел:

— Услал меня боярин за Несмеяном вослед: ищи, говорит, хоть в Киеве, хоть в Галиче, хоть в Олешье, а чтобы был у меня на конюшне фарь. Пили они вечор, вот и подарил воевода Несмеяну коня, не подумавши. Теперь убивается...

— Поделом Стонегу, коли до седин ума не нажил, добродушно проворчал боярин и снова потянулся губами к жбану с квасом. — Да слыханное ли это дело, чтобы дареного коня назад возворачивать!

— А допрежь того, — сказал Мистиша, — подарил фаря боярину моему сам князь Роман.

— Как же, как же, — закивал головой толстяк, — всё помню...

— Не томи ты паробка, Чурыня, — вдруг встряла в разговор сидевшая до того тихо тощая баба и обратилась к Мистише. — Видели мы Несмеяна и фаря Стонегова видели — недалече отселе повстречали на берегу Днепра дружинников...

— Боярин-батюшка! — вскричал Мистиша и со стуком пал на колени. — Вели отпустить меня, может, еще и нонче догоню Несмеяна!

— Ишь ты, прыткий какой, — засмеялся Чурыня. — Ладно, догоняй уж. А то прибёг ко мне дворский, говорит: никак, холоп утек на хозяйском коне...

Задом, задом выкатился из избы Мистиша — и к церкви. Давешний мужик, Чурынин дворский, прохаживался между возами.

— Что, не всыпал тебе боярин? — оскалил крепкие зубы.

Вскочил Мистиша на коня, не удостоив мужика и взглядом. Снова застучали в голове веселые молоточки. Вот уж и село за спиной, вот уж и Днепр заблестел под высокой кручей.

Лихо шел иноходец, взметывал за собою клубы черной пыли. До боли в глазах вглядывался паробок в прихотливо извивающуюся перед ним дорогу. Но была она пустынна до самого окоема. Скоро выбился из сил добрый конь, и Мистиша перевел его на трусцу. Нет, не догнать ему Несмеяна, а в Киеве искать — все равно что иголку в стоге сена.

Приуныл паробок, ехал по берегу, понурившись.

Солнце перевалило за полдень, пекло немилосердно. Приспело обеденное время, да и коню пора уж было отдохнуть. Сыскав удобную тропку, Мистиша съехал к воде, дал иноходцу вволю напиться, пустил на траву. Сам достал из-за пазухи подаренное Кирьяком сало, сукрой хлеба и только принялся за трапезу, как сверху посыпались на него камешки и песок. Вздрогнул паробок — и замер от страха: из травы, на краю откоса, вылядывало чье-то лицо, похожее на скомороший скурат, — с узкими глазками и длинным сморщенным носом. Оно улыбалось сочным красным ртом и корчило гримасы.

Мистиша обмер, икнул и мысленно перекрестился.

— Что, страшно? — Сдерживая булькающий в горле смех, из травы поднялся человек с уродливо торчащим за спиной острым горбом. У горбуна были длинные тяжелые руки и еще более длинные, вывернутые стопами вовнутрь ноги, голова без шеи крепко сидела на слегка приподнятых плечах. Лоб и щеки незнакомца пересекали глубокие борозды морщин.

Горбун подобрал полы старенького кожуха и съехал с откоса к опасливо посторонившемуся Мистише.

— Т-ты что это? — заикаясь, выставил перед собою руки паробок.

— Испужался, — кивнул горбун. — Меня все пужаются. А я человек добрый. Тебя как кличут-то?

— Мистишей, — на всякий случай отодвинулся от него паробок.

— А меня Кривом. Ты откуда?

— Из Триполя, — глядя в кроткие глаза горбуна, увереннее отвечал Мистиша.

— Это твой конь?

— А чей же?!

— Хороший конь, — кивнул Крив. — А ты меня с собой возьмешь?

— Куда ж я тебя возьму-то?

— В Киев.

— А может, я в Триполь возвращаюсь?

— Не, — засмеялся Крив, — я за тобой давно слежу. В Триполь туда, а в Киев сюда, — махнул он своими длинными руками. — Возьми, не прогадаешь. Меня в Киеве все знают, — может, и пригожусь.

— Ты мне и нынче можешь пригодиться, — все больше оправляясь от изумления, сказал Мистиша (боярский строгий наказ не шел у него из головы). — Не про плывали ли здесь с утра лодии и не шла ли берегом дружина?