Страница 9 из 11
– Ань, познакомь меня с ней.
– Ладно, только сначала спрошу у неё. Вдруг ещё не захочет ни с кем знакомиться после смерти мужа. До свиданья.
– Пока.
Валентина охотно согласилась познакомиться с Ярославом. Она читала его статьи, стихи и очерки в газете и, может быть, тоже помнила ту первую мимолётную встречу с ним на заводе «Спартак». Через несколько дней, когда она сдала экзамен, Илюнина познакомила их у проходной после работы. Сначала они гуляли вчетвером: Аня, её муж Лёва, Ярослав и Валя, но вскоре Илюнины заспешили домой, оставив Смелякова с новой знакомой. Побродив немного вокруг пруда, они пошли в кино на фильм «Цирк», который снова привезли в клуб. Возникла тема для общих разговоров. После сеанса Ярослав пошёл проводить Валентину, хоть её дом и находился почти рядом с клубом. Она вела себя сдержанно, но не скованно.
Они стали встречаться сначала изредка, а потом всё чаще. Смеляков чувствовал себя легко с этой удивительной женщиной. Она была на пять лет его старше. Между ними ощущалось родство душ, переживших немалые страдания. Валентина любила и умела слушать Ярослава: его рассказы, стихи, мнения о прошлых и настоящих событиях, – заразительно смеялась его шуткам, но сама не отличалась многословием, о себе рассказывала мало. Смеляков деликатно не расспрашивал её о покойном муже, понимая, насколько такой разговор тяжёл для неё. Им было хорошо вдвоём. Они могли долго гулять по окрестностям Николо-Угреши, по берегу Москвы-реки, разглядывать на Голюбовской горке, что у деревни Гремячево, замшелые староверческие надгробия, стоя под раскидистыми старыми соснами, молча любоваться панорамой окрестностей: изгибами реки, заречным старинным селом Остров с шатровой белокаменной церковью и другим селом Беседы, где церковь оставалась действующей.
Ярослава тянуло к Валентине, но он не сразу понял, что по-настоящему полюбил её: отголоски чувства к Машеньке всё ещё жили в его душе. В середине лета он снова был на спектакле «Слава», где блистала юная актриса, и 27 июля опубликовал в «Дзержинце» огромную хвалебную рецензию. А Валя вела себя по-прежнему строго, иногда в её глазах он улавливал какую-то отчуждённость и тоску. Наверное, её не отпусками воспоминания о Сергее Макарове. Оттого и сблизилась она с Ярославом небыстро.
А жизнь вокруг бурлила: коммуна готовилась к своему десятилетию. К юбилею планировали перевести музыкальную фабрику в новое четырёхэтажное здание. Многих ребят-коммунаров стали выпускать из коммуны, вручая им паспорта. Приятное, казалось бы, событие для большинства из них становилось испытанием, ведь они одновременно лишались коммунарской «мамы» и отныне сами
должны были платить за питание, общежитие и одежду. А некоторые коммунары, зная, что всегда будут накормлены и одеты, тратили свои немалые заработки – 400–500 рублей в месяц – в Москве на сладости и дорогое курево за несколько дней. В июле Смелянский привёз в коммуну целых два чемодана новых паспортов, которые и вручил на ближайшем субботнем общем собрании. Смеляков бы с радостью получил взамен бесплатных карточек паспорт и полную свободу, но до конца срока, истекавшего в апреле 1938 года, ему это не светило. Впрочем, «мама» помогала ему экономить деньги на помощь родной матери Ольге Васильевне и сестре Зине.
В преддверии праздника коммунары, привыкшие доверять друг другу, мало обращали внимания на критические статьи в местной прессе, а Ярослав внимательно следил за ней. Репрессировали секретаря райкома Павлова, и его дело бросило тень на бывшего с ним в дружеских отношениях Смелянского. 17 июля в «Ухтомском рабочем» Смеляков прочёл: «…в районе Павлов был не одинок. При его содействии в коммуне укрывался приёмный сын расстрелянного обер-бандита Каменева Глебов-Каменев… Брат Павлова жил и работал в коммуне, окружённый заботой, вниманием и покровительством Смелянского». Глебов, толковый инженер, работал на фибролитовом заводе и ни в чём предосудительном замечен не был, как и брат репрессированного секретаря райкома.
Через неделю Ярославу передали для публикации в 31-м номере газеты статью «Вооружимся бдительностью», направленную против якобы действовавших «врагов народа», которых недвусмысленно предлагалось «вытащить на солнышко» для «выкорчёвывания охвостьев фашистского подполья не только в районе, но и в коммуне», где «не особенно любят даже общие разговоры о бдительности к врагу». Это встревожило Смелякова. От газетчиков требовали, чтобы ни один материал о производстве или работе руководства не обходился без критики. Ярослав понимал, что рано или поздно в коммуне начнутся аресты. А пока руководство Хозяйственного отдела НКВД, которому подчинялась коммуна, только ограничило коммунарскую вольницу, упразднив бюро актива.
Празднование юбилея прошло 30 августа, в понедельник, очень весело. Утром открыли новое здание музыкальной фабрики. Работу на предприятиях закончили на час раньше – в четыре дня. Собрание было недолгим и очень торжественным. В зал попали не все, перед клубом толпились коммунары и жители посёлка, слушая выступления, которые транслировались на улицу. Смелянский и Перепёлкин говорили как всегда ярко и зажигательно об успехах коммуны, вручили почётные грамоты и объявили начало концерта самодеятельных ансамблей, театра и гимнастов. После концерта гулянье выплеснулось на улицу. Песни, танцы под духовой оркестр, катание на лодках, смех, поцелуи, яркие воздушные шары, улетающие в небо…
Ярослав с Валентиной закружились было в этом праздничном калейдоскопе, но скоро им захотелось уединиться. После двух первых танцев – фокстрота и танго – Валя предложила:
– Ярочка, давай к Москве-реке прогуляемся, на лодке покатаемся.
– Пойдём.
Они под руку прошли через весь парк, потом вдоль стены монастыря к берегу реки. У лодочной станции оказалось тоже многолюдно, и кататься Валя передумала. Они побрели подальше от шума по дорожке вдоль берега, остановились под толстой старой ракитой и стали смотреть, как оранжевый диск солнца садится за излучиной реки. Начало смеркаться, и на продолговатых ивовых листах засветились светлячки.
– Как красиво! Будто синенькие звёздочки, – восхитилась Валя.
– Смотри, Валенька, – Ярослав взял одного светлячка, который продолжал светиться у него в ладонях.
Она наклонилась, чтобы лучше разглядеть светящееся брюшко маленького жучка. Но огонёк вдруг стал тускнеть и скоро совсем угас. Смеляков бережно посадил насекомое обратно на ветку. Валя подняла свои сияющие глаза, их взгляды встретились, и Ярослав вдруг решился крепко обнять её и поцеловать.
Последнюю ночь августа они впервые провели у неё в комнатке. Она любила горячо и как-то даже торопливо, а он был просто без памяти от нахлынувшего вдруг счастья. Потом Ярослав часто оставался у Вали и всякий раз находил в ней новые привлекательные черты. Но всё-таки сохранялась между ними какая-то психологическая грань, которую они не могли перейти.
Валя ничего не требовала от Ярослава, не намекала на загс, но до конца перед ним не открывалась. То она казалась беспечно весёлой, искромётной, порывистой, а то мелькала в её глазах глубоко затаённая печаль. Может быть, Валентина корила себя за то, что так скоро изменила покойному мужу. А Смеляков любил безоглядно, не думал о том, что может с ним случиться в ближайшем будущем, больше волнуясь о любимой. За дарованную судьбой красоту чувств, за это хрупкое счастье он даже готов был простить своих врагов, упёкших его за решётку. Мерцающие вечерами светлячки словно освящали их любовь особенным романтическим светом. И Ярослав сочинил о них стихи: