Страница 10 из 11
Причины для волнения за Валентину были. И самые серьёзные. Сначала арестовали инженера Глебова. Сгустились тучи над Смелянским, с которым Макарова несколько лет работала. В сентябре он вернулся с районного собрания без партбилета: исключили «за потерю бдительности». С должности управляющего Ефима Павловича тут же сняли и вместо него назначили чекиста Осипова, ничем особенным не выделявшегося. Сме-лянский переехал с семьёй в свою московскую квартиру, был на приёме у Ежова, хлопотал о восстановлении в партии, за него просили друзья, но всё оказалось тщетно.
Начались аресты среди работников фибролитового завода. За решёткой с обвинениями по расстрельным статьям оказались директор Малахов, начальник отдела Сафронов, механик Разумов-Сергеев. Добрались и до завода «Спартак», где трудилась Валя. Чёрный воронок увёз помощника директора Маслова, калькуляторщика Емельянова, снабженца Эгле… Поводом для репрессий могла послужить любая производственная неурядица, объявленная вредительской: поломка станков, очереди на проходной, якобы недостаточная рентабельность фибролита.
Однако жизнь в коммуне продолжалась: и культурная, и спортивная, и трудовая. В преддверии двадцатилетия Октябрьской революции на предприятиях развернулось социалистическое соревнование. Сентябрьским днём в редакцию в обеденный перерыв зашёл Лёнька Пушковский. Он недавно стал по-новому затачивать резец и теперь давал в день больше трёх норм, тогда как другие и одну-то едва вырабатывали. Лёнька принёс заметку с вызовом на соревнование всех комсомольцев коммуны. Ярослав тут же взял материал в текущий номер и решил написать о Пушковском статью, вспомнив о своём обещании полугодичной давности. Придя на музыкальную фабрику, он убедился, насколько чётко, быстро и качественно работает на станке юноша. Ни одного лишнего движения, всё продумано до мелочей, никаких перекуров и отвлечений на разговоры. Статью «Стахановец Леонид Пушковский» Ярослав подписал своим обычным псевдонимом Старик и поместил в следующем номере в большой полосе «Учитесь у лучших». Лёнька проснулся местной знаменитостью.
Несмотря на громкие успехи коммуны, репрессии усиливались. Незадолго до Нового года – 9 декабря – в числе других работников коммун арестовали Ефима Павловича Смелянского. Страшным обвинениям против него никто из коммунаров не верил, надеялись, всё вот-вот выяснится, их воспитателя отпустят и восстановят в партии. Но вместо этого Смелянского и почти всех ранее попавших в застенки НКВД по приговору «троек» расстреляли. В феврале приехал чёрный воронок и за Александрой Даниловной Смелянской, которую осудили как жену врага народа на 10 лет без права переписки. Её детей Ингу и Юру забрали в детдом, и только крошка Леночка осталась в коммуне с бабушкой.
Пытаясь защитить друзей, Перепёлкин сам лишился работы и партбилета. Расстреляли по обвинению в шпионаже его старшего брата Степана Степановича. Перепёлкин собрал чемодан и со дня на день в одиночестве ждал ареста в своей московской квартире. Жену и дочек он загодя отправил в коммуну, чтобы не травмировать их. Там Маша ходила в школу, а Раечка – в детский сад. Павел Степанович никому не жаловался на своё положение, ни у кого ничего не просил, поступая так, как сам учил воспитанников, которых наставлял: «Запомни! Никогда не жалуйся и не проси. Жизнь со временем сама всё расставит по местам». Пощады он не ждал: накануне забрали жену брата и племянника-подростка Женю, ведь по новому закону, принятому в 1935 году, полная уголовная ответственность наступала уже с 12 лет. Морозной февральской ночью чуткий сон Павла Степановича прервал телефонный звонок:
– Здравствуйте. Узнаете?
– Да, – глухо сказал Перепёлкин, узнав по голосу своего воспитанника Колю, который после выпуска из коммуны учился в школе НКВД и работал в Бутырке. Звонил смелый парень явно из автомата.
– Приходите завтра к известному вам подъезду точно в девять утра. На моих сейчас двадцать три сорок пять.
– Приду.
– Будьте осторожны. До свидания.
В трубке послышались короткие гудки. Так и не уснув до утра, Павел Степанович вышел из дома пораньше, минут пятнадцать петлял по улицам и, убедившись, что за ним нет слежки, поехал к тюрьме. Снова побродив по переулкам, выходящим на Новослободскую улицу, он минута в минуту подошёл к нужному подъезду. Дверь открылась, и к нему на руки буквально упал его до смерти перепуганный племянник. Перепёлкин как ни в чем не бывало поправил Жене шарф и шапку, взял его за руку и спокойно повёл к трамвайной остановке. К счастью, тут же подошёл трамвай, и они поехали на Казанский вокзал. Везти мальчика на московскую квартиру было небезопасно, и Перепёлкины отправились на поезде в коммуну. Здесь они перевели дух. В кармане племянника обнаружились недооформленные документы на арест. Они тут же полетели в печь. В другом кармане оказалась метрика. Спасая Женю, Коля очень рисковал, но теперь Павел Степанович перестал беспокоиться за воспитанника: вряд ли ребёнка хватятся в следственном изоляторе, ведь никаких документов о его аресте не осталось. Счастье, что племянника привезли в Бутырку в Колино дежурство.
В коммуне от работавших в органах бывших воспитанников уже знали о грозящей Перепёлкину опасности. Он многих ребят в своё время спас от тюрьмы и беспризорной жизни, а теперь пришло время спасать его самого. И коммуна забурлила. В обеденный перерыв в столовой Смеляков, который сам не был хорошо знаком с Перепёлкиным, только и слышал:
– Давайте поручимся за Павла Степаныча! Никакой он не враг, а преданный партиец!
– Брата расстреляли, а он-то тут причём? Брат не с ним работал, а в управлении шоссейных дорог.
– Перепёлкин нас выручал, давайте за него ходатайствовать.
– Товарищи, помните, как его квартиру ограбили и на нас в органах подумали? А Павел Степаныч сказал, мол, нет, не мои коммунары украли, лучше ищите. И вправду ведь скоро домушников, обчистивших его хату, нашли.
– И за нас он в 35-м поручился, когда мы свистнули ожерелье супруги Ромена Роллана на даче у Горького. Он нам сделал «страшные глаза», и мы в сад это ожерелье подбросили. И обошлось. Перепёлкин в тюрьму нас не упёк, поверил.
– Все под ходатайством подпишемся!
– Ребята, не шумите. Так делу не поможешь, – сказал Гриша Миронов, который работал в НКВД и приехал в коммуну в увольнение. – Соберём актив после смены в красном уголке общежития и составим ходатайство. Все желающие, кто в коммуну пришёл до 35-го года, когда Павел Степаныч управляющим был, подпишут. Добровольно. Никого заставлять не будем.
На том порешили и разошлись по цехам. Ярослав отправился в редакцию и до десяти вечера верстал текущий номер. Сделав самое необходимое, он поспешил не к Валентине, а в общежитие: вдруг понадобится его помощь. Честно говоря, он не верил, что удастся выручить Перепёлкина, но в стороне от хорошего дела оставаться не хотел, несмотря на то что его подпись под ходатайством не требовалась. Да и фамилия обязывает: пусть ребята не подумают, что Смеляков струсил.
Когда он появился в красном уголке, коммунары уже составили и от руки переписали бумагу. Ваня Ерастов, первым заметив приятеля, обрадовался:
– Яра, молодец, что зашёл. Посмотри наше ходатайство. Может, что посоветуешь?
– Сейчас посмотрю, только вы не гомоните, дайте сосредоточиться, – Ярослав сел за стол к настольной лампе и быстро пробежал глазами сочинённую бумагу. – Товарищи, вы в целом правильно написали, но только длинновато и как-то сумбурно. Надо чётче и короче. Начальство длинных бумаг не любит.
– Ты прав, – откликнулся Гриша Миронов, – и я о том же говорил. Поможешь отредактировать?
– Конечно. Только вы мне не мешайте, лучше подписи идите собирать.
– Да мы уже вон сколько собрали, – Лёнька Пушковский указал на скоросшиватель с листами. – И ещё несут. Ребята, давайте выйдем на полчаса, не будем Яре мешать.
В красном уголке остался только баловень общежития Рыжик, развалившийся прямо на столе. Смеляков почесал кота за ушком и под мурлыканье стал вчитываться в ходатайство. Лишние подробности он вычеркнул, некоторые пункты переставил местами и отредактировал так, чтобы текст уместился на одном машинописном листе. Закончив работу, он позвал ребят и прочёл вслух, что получилось.