Страница 66 из 120
— Прошу прощения.
— Если же Джо займется политикой, я считаю, ты обязан забыть о том, что тебе нравится, а что нет, и сделать для него то, что он сделал для тебя, пока ты был в Париже. А именно: ты должен сделать все возможное, чтобы поощрить, поддержать его и помочь ему. У Джо достаточно денег, чтобы…
— Не совсем. Ему нужно три миллиона, чтобы оставить миллион тебе и по миллиону детям.
— О, так ты знаешь об этом? Что ж, с моей точки зрения, пусть он лучше получает радость от того, что делает, чем копит деньги для меня и детей. И может наступить такой день, когда он решит всерьез заняться общественной деятельностью на благо партии и для создания лучшего правительства.
— Майк Слэттери, — проговорил Артур.
— Прошу прощения?
— Эдит, давай прекратим этот разговор.
— Как скажешь, — согласилась Эдит.
— Все, что бы я ни сказал, обернется против меня.
— Какие мы сегодня умные!
У большинства супружеских пар рано или поздно наступает Детская Эра. Она начинается с того времени, когда родители перестают считать своих детей игрушками, домашними животными и полностью от них зависимыми существами. Для этой перемены нет четко обозначенного возраста хотя бы потому, что перемена эта происходит и в ребенке, и в родителях совсем незаметно. Но, оглядываясь назад, родители могут порой установить довольно точно это время, вспомнив какое-то происшествие.
В 1920 году Энн Чапин исполнилось девять лет, а ее младшему брату — пять. У Энн была своя собственная комната, она училась в школе мисс Холтон, у нее был шетландский пони, которым она управляла, сидя в двухместной коляске; по субботам она ездила верхом на лошади своей матери, а в субботу после полудня посещала школу танцев, которую ненавидела потому, что в ней было много девочек и мало мальчиков, которые ненавидели школу потому, что в ней было вдвое больше девочек. Энн дралась с мальчишками кулаками, царапала их ногтями и кусалась, зато с удовольствием сидела в гараже рядом с Гарри, когда он чинил или начищал до блеска их новенький, второй по счету «пирс-эрроу». Энн была его помощницей: когда Гарри мыл машину, он поручал ей включить и выключить воду для шланга, принести губки и повесить сушить тонкую кожаную тряпку для мытья машины. Закончив работу, Гарри снимал резиновые сапоги и надевал старые кроссовки (которые принадлежали еще его отцу), и они с Энн отправлялись на кухню выпить по стакану холодного домашнего напитка. Мариан обычно протестовала, уверяя, что это перебивает девочке аппетит перед ужином, но Гарри напоминал ей, что напиток настоян на травах и корешках и потому необыкновенно полезен.
— Полезнее, чем дым из трубки Гарри, — парировала Мариан.
— Но папа тоже курит трубку, — возражала Энн.
— Твой отец набивает трубку табаком, а не ошметками от резиновых сапог, — говорила Мариан.
Энн нравился гараж с его едкой смесью лошадино-автомобильных запахов, и кухня с ее чистотой и витающим в воздухе сладковатым дурманом, и даже темная чистенькая прачечная с раковинами и толстыми веревками для сушки белья. Когда Гарри не было дома, Энн приходила посмотреть, как Мариан гладит, что-нибудь печет или разделывает курицу. Мариан ей нравилась, но с ней не было так занятно, как с Гарри. И стоило Энн пораниться, как она тут же шла к Гарри, и если ей нужны были деньги, она тоже шла к Гарри.
Когда Энн хотелось проявления любви, она шла к отцу, и также шла к нему, когда ей нужно было выяснить значение какого-то слова, или получить разрешение сделать что-нибудь необычное, или шла умолять об отмене сурового наказания. Еще до того, как ей исполнилось девять, Энн знала, что отец испытывает к ней такую любовь, какую не испытывает больше ни к кому. Ей всегда находилось место у него на коленях, в его кабинете, у его письменного стола, и он всегда отрывался от книги или письма, когда Энн входила к нему в кабинет и с ним заговаривала. Ей запрещено было сидеть на коленях у матери — приказ, который ей никто так и не объяснил; этот приказ ей был отдан во время второй беременности Эдит, в то же самое время, когда Эдит перестала носить дочь на руках на второй этаж в спальню и поднимать и укладывать в кроватку. Эдит забыла возобновить эти нежности после рождения второго ребенка, лишив девочку проявлений своей любви, а Джо свою нежность выказывал машинально. Таким образом, домашний очаг для Энн начинался с отца, за которым следовала мать, Гарри, Мариан и ее маленький брат.
— Я не считаю, что ты должна проводить столько времени в гараже и на кухне, — сказала ей как-то Эдит на ее девятом году жизни.
— А Гарри это нравится, — сказала Энн.
— Я в этом вовсе не уверена, — сказала Эдит. — Ты им обоим наверняка мешаешь.
— Нет, мама. Я помогаю Гарри, и Мариан тоже.
— Боюсь, что ты отвлекаешь их от работы, а они из вежливости стесняются тебе об этом сказать, — настаивала Эдит.
Энн держалась в стороне от гаража и кухни целую неделю. Она разговаривала с Гарри и Мариан, только когда они к ней обращались, и отвечала им, не глядя в глаза. Тогда Гарри, который начал по ней скучать, спросил ее:
— Где ты все это время пропадала?
— Не знаю.
— Не знаешь? Давай-ка поскорее прокатись на своей лошадке, а то она зачахнет.
— Почему?
— Потому что ей вредно стоять дни напролет в стойле без всякого движения. Вот почему.
— Мне запретили.
— Тебе запретили? Запретили что? Да твой отец скорее продаст этого пони, чем позволит топтаться без дела в конюшне. Он же зачахнет.
— Мама сказала, что я вам с Мариан мешаю.
Гарри посмотрел на жену, и та кивнула и состроила физиономию.
— Ты нам вовсе не мешаешь, — сказала Мариан. — Мы даже очень рады, когда ты приходишь.
— А мама говорит, это не так.
Положение уладилось после того, как Гарри поговорил с Джо, а Джо — с Эдит.
— Неужели ты хочешь, чтобы девочка выросла и говорила «енти»? А я слышала, как она выражалась еще хуже.
— Что же еще хуже?
— Слово, которое начинается с «г». Ты знаешь, откуда она его взяла.
— Я уверен, Эдит, что знаю, откуда она его не взяла. Гарри никогда не позволит себе таких слов в присутствии ребенка.
— Она это слово где-то услышала, и вполне логично, что именно там. К тому же это не только гадкие слова. Это и «енти», и «ктой-то» и «чтой-то», и неправильная грамматика. И кое-что еще.
— Что же еще?
— Разговоры о большом пенисе нашего Капитана.
Джо рассмеялся.
— Мне не кажется смешным, что девятилетняя девочка рассуждает о половых членах лошади. И ты знаешь, откуда она взяла слово «пенис». Конечно же, от Гарри.
— Ну, могло быть и хуже, — заметил Джо. — Я рад, что Гарри проявил сдержанность.
— Тебя, похоже, все это забавляет. Она сказала, что пенис у Капитана почти до земли.
— А сколько лет было тебе, когда ты впервые села на лошадь? Ты ведь была примерно в том же возрасте. Невозможно проводить время с животными и не замечать определенных вещей. Гарри боготворит Энн, просто боготворит. И у тебя не должно быть ни на йоту сомнений в том, что Гарри никогда не причинит Энн никакого вреда.
— Конечно, нет. Просто она у нас будет выражаться как конюх.
— Эдит, ты несправедлива к Гарри. С моей точки зрения, весьма несправедлива. И хотя я, как правило, стараюсь в такие дела не вмешиваться, на этот раз я считаю, что, если мы запретим Энн ходить в конюшню, мы не столько приобретем, сколько потеряем.
— Прекрасно. Я отдала приказание, а ты собираешься его отменить, — сказала Эдит.
— Ты, например, можешь сказать Энн, что она в последнее время так хорошо себя вела, что ты решила позволить ей снова ходить в конюшню.
— Вот этого я сказать не могу. Она в последнее время не так уж хорошо себя вела.
— Ну ты ведь знаешь почему, — сказал Джо.
— Да, я знаю почему. Она ходила надутая, потому что ей не разрешили посещать гараж. Или конюшню, как ты ее называешь. Она плохо вела себя, не делала домашнюю работу и отказывалась от еды, ужасно капризничала. А ты предлагаешь мне сказать ей, что в награду за такое поведение ей разрешается делать то, что ей нравится. Прошу прощения, мой дорогой, но я этого делать не буду. Хочешь ее баловать, пусть это будет на твоей совести. Ты решай это сам. Может быть, в будущем ты возьмешь на себя всю ответственность за нее. И я тебе ее с удовольствием отдам. Но позволь напомнить тебе, что недалеко то время, когда она будет нуждаться в матери гораздо больше, чем в отце.