Страница 15 из 24
Можно без преувеличения сказать, что именно с Ф.Ф. Фортунатова начался выход российского языкознания на мировую арену и перемещение центра лингвистических достижений из Германии (Лейпцига) в Россию.
Московский университет был его alma-mater, здесь он учился на историко-филологическом факультете в 1864–1868 гг. и после научных поездок в Литву, Германию, Францию и Англию, давших ему широкие знания в области санскрита, пали (язык буддистов Южной Индии), греческого, литовского и других языков Европы, четверть века (с 1876 по 1902 гг.), вплоть до переезда в Петербург в связи с избранием академиком, занимался преподавательской деятельностью.
Не отличаясь красноречием при чтении лекций по древнейшим периодам индоевропейских языков, он не мог сделать их яркими и увлекательными. Но всех покоряла его математическая выверенность и точность формулировок, ювелирная обработанность приводимых фактов, безукоризненная логичность и последовательность изложения. И аудитория его слушателей ширилась. «Языковед-математик» – так характеризуют его поразительную способность к логике и абстракции мышления.
Будучи младограмматиком по университетской подготовке (лингвистические дисциплины он слушал у Ф.И. Буслаева) и дальнейшему образованию (в Лейпциге посещал лекции Лескина, Курциуса и Вебера), он отказался от их психологизма, заменив его грамматическим формализмом – учением о форме слов, доведя его до крайности. Его последователи, проф. Н.М. Петерсон, а применительно к школьной практике – А.Б. Шапиро, превратили положения его концепции, как показалось многим учёным и методистам, в подобие абсурда.
По существу, отменив традиционное, идущее от александрийцев, учение о частях речи, Фортунатов разделил все слова на два больших класса – слова изменяемые и слова неизменяемые. В класс изменяемых попали «падежные слова» (существительные), «родовые» (прилагательные), «личные» слова (изменяющиеся по лицам, т. е. глаголы), а в класс неизменяемых – не только союзы, предлоги, частицы (но, в, – ка и др.), но и несклоняемые существительные типа депо, какаду, кенгуру. Так, вместо лексико-грамматических объединений, каковыми являются части речи с множеством оригинальных грамматических и словообразовательных категорий, были предложены классы (разряды) слов, выделенных по формальным показателям.
Сложнее было с выделением «классов» в синтаксисе. Но и здесь был произведён пересмотр. Главной единицей синтаксиса было признано не предложение, а словосочетание. Сила Ф.Ф. Фортунатова не в анализе синхронного состояния языка, а в его истории, хотя и с гипертрофированным вниманием к форме. Здесь он превосходил современных ему европейских исследователей. «Предметом языкознания, – писал он, – является человеческий язык в его истории» [Фортунатов 1956: I: 23]. Главнейшими трудами Фортунатова были «Сравнительное языковедение. Общий курс» (1897), «Сравнительная фонетика индоевропейских языков» (1901–1902), «Лекции по фонетике старославянского церковнославянского) языка» (1919 – посмертное издание). В 1956 г. вышли «Избранные труды» Ф.Ф. Фортунатова в двух томах, где, кроме перечисленных работ, напечатана также «Сравнительная морфология индоевропейских языков (склонение и спряжение». Издание открывается очерком «Академик Ф.Ф. Фортунатов», написанным М.Н. Петерсоном.
В кратком изложении может показаться, что все открытия Фортунатова сосредоточены в отдельных праязыках (индоевропейском, балто-славянском). Но это не так. Безусловно ценным явилось его учение о словосочетаниях (его считают родоначальником изучения этой единицы синтаксиса), о нулевых формах, анализ структуры односоставных предложений; слависты обязаны ему открытием появления на месте заднеязычных г, к, х под влиянием гласных и j шипящих ж, ч, ш (первая палатализация), а перед новыми е и «ять», возникшими из дифтонгов, свистящих з, ц, с (вторая палатализация). Кстати, верное объяснение этим смягчениям можно было дать лишь при учёте разновременности этих процессов, т. е. опираясь на принцип относительной хронологии.
На примере Ф.Ф. Фортунатова и его учения, в частности о форме слова, можно видеть, сколь превратна бывает судьба новых идей. Фортунатова критиковали уже при жизни за его формализм. В советские годы слово «формализм» применительно к грамматической теории Фортунатова звучало как ругательство. Но вот проходит время и поруганный формализм получает наивысшую оценку у одной из ветвей структурализма (датская глоссематика). И на наших глазах подхватываются его «крамольные» идеи инженерно-компьютерным языкознанием как весьма полезные в области информатики, где требуется предельно формализованный метаязык.
3.3. Иван Александрович Бодуэн де Куртенэ (1845–1929) и его школы
В лице И.А. Бодуэна де Куртенэ (Ignaci Niecislaw Badouin de Courtenau), самой крупной фигуры в истории языкознания, наука может испытывать гордость за то, что время от времени в ней появляются гении, а многие страны – за причастность к происхождению и жизни такой личности. До сих пор размышляют, с какого момента и с какого учёного наука о языке стала международной, явлением мировым. Думается, что языкознание (особенно теория языка) стало такой наукой благодаря продолжительной, разносторонней и на редкость перспективной деятельности И.А. Бодуэна де Куртенэ.
Его фамилия говорит о том, его предками были французы. Как явствует из других антропонимов (Ян Игнац Нечислав) – по рождению он поляк. А по жизни и работе – он принадлежит многим народам, и все они вправе называть его своим учёным. «Бодуэн жил и работал среди русских, поляков, немцев (в Юрьеве). Писал он на польском, русском, словенском, чешском, немецком, французском, итальянском, литовском и новоеврейском (идиш) языках» [Лоя 1968: 233], работал с 30 до 84 лет в качестве профессора в пяти университетах: Казанском (1875–1883), Юрьевском (Дерптском, ныне Тартуском, 1883–1893), Краковском (1894–1900), Петербургском (1901–1918) и Варшавском (1918–1929). Большая часть его жизни прошла в России, здесь он создал две лингвистические школы (Казанскую и Петербургскую), здесь вырастил плеяду талантливых учёных, ставших академиками, профессорами, зачинателями многих научных направлений. К его ученикам по Казани относят Н.В. Крушевского (1851–1887), В.А. Богородицкого (1857–1941), С.К. Булича (1859–1921), А.И. Александрова 1861–1917), В.В. Раддова; по Петербургу —
Л.В. Щербу, Е. Д. Поливанова, Л.П. Якубинского, Б.В. Владимировцева, А.Д. Руднева, С.И. Бернштейна, Б.А. Ларина, В.В. Виноградова, М. Фасмера и др. К ним следует добавить поляков Г. Улашина, Витольда Дорошевского и многих др.
Бодуэн после окончания университета (Варшавской высшей школы) с 1875 г. находится в научных командировках – в Праге, Йене, Берлине, Петербурге (здесь он занимается под руководством И.И. Срезневского), Лейпциге, Милане, Австрии, Литве; зачастую с котомкой за плечами записывает живую речь крестьян. В частности, на собственных записях основана его докторская диссертация «Опыт фонетики резьянских говоров» (защищена в 1875 г. в Петербурге).
Уже в первой печатной работе по проблеме аналогии (1868 г.) он выступил как новатор, ошеломивший своих учителей теоретическим введением, называвшимся «Сокращение основ в пользу окончаний». Это введение было столь смелым, что редактору журнала, знаменитому А. Шлейхеру, пришлось изъять его, и оно увидело свет лишь в 1902 г. На фоне почти исключительно фонетических штудий младограмматиков анализ развития морфологической структуры слова был почти дерзостью и, естественно, не мог быть оценён по достоинству. Кстати, эта проблема получит продолжение у его казанских учеников (В.А. Богородицкого и др.).
Наиболее сильной стороной Бодуэна как учёного была обострённая интуиция, одинаковое владение как анализом, так и синтезом колоссального исследуемого материала. Казалось бы, учёному-мыслителю надо было только генерировать идеи и передавать их на доработку другим. Но И.А. Бодуэн де Куртенэ отличался и огромным трудолюбием. Он взялся за подготовку нового издания «Толкового словаря великорусского языка» В.И. Даля, в корне переработав этот труд всей жизни Даля (придав алфавитный порядок 200 тыс. словам и добавив к ним ещё 20 тыс. слов). Правда, не пометив особым знаком многие из включённых им слов-арготизмов, он тем самым исказил критерий В.И. Даля: слова-арготизмы («офенские») не вносить в словарь, а если вносить, то обязательно с соответствующей пометой. (Подробнее об этом см.: [Бондалетов 1987: 32–38]).