Черничные Глазки

Неподалёку от нас — прямо напротив через полянку — из какого-то дупла высовывались чьи-то широко разинутые рты и непрерывно изо всех сил скрипели. Рты нас заметили, захлопнулись и замолчали, и тогда оказалось, что это птенцы скворцов (хотя, конечно, это только потом я узнал, что такое скворцы и что такое птенцы).

Они во все глаза смотрели на нас, а мы на них. Наконец один скворчонок тонким голоском пискнул:

— А вы не кошки?

Мы с сестрёнкой переглянулись, подумали и сказали, что нет, как будто бы не кошки, нет-нет, мы не думаем, чтоб мы были кошками!

Потом мы их спросили, кто они такие сами и чего они так скрипят.

— Мы скворчата, — ответили они хором, — и нам всё время хочется есть, а нам не несут! — И, вспомнив про еду, они все разом опять завопили, даже затряслись от нетерпения и так разинули рты, что их самих не стало видно — одни только разинутые рты.

Тут к ним подлетела их мама, и они завопили так, что я думал, они полопаются от натуги.

Мама у них была красивая, сине-чёрная, с крапинками на груди, и казалась меньше своих птенцов — те были серые, пушистые и толстые, а уж ротики!.. Просто ужас! Мама мгновенно распихала всем по кусочку какой-то закуски и улетела. Писк немного поутих, и я спросил:

— А какие они бывают, кошки?

— Ой, ужасные! — затряслись скворчата. — Мы никогда их не видели, но они ужасно ужасные, паршивые, скверные!.. Ой, ой, умираем, есть хотим! — И опять разверещались хором, ничего не слушая.

Прошло сколько-то времени. В один прекрасный день я решился и следом за мамой перелез через порог нашего дома. Я оказался на толстенной жёлтой ветке, а под ней была бездна. Оказывается, наш домик висел высоко над землёй, недалеко от верхушки нашей сосны, так что от нас до синего неба было гораздо ближе, чем до земли.

Мама оглянулась на меня, насмешливо фыркнула и спокойно побежала по ветке до самого её конца, где та превращалась в совсем тоненькую веточку. Ветка сильно прогнулась, и в тот момент, когда стала распрямляться, мама взлетела в воздух, перелетела через пропасть между деревьями и совершенно спокойно опустилась на другую такую же тоненькую веточку. Обернулась, глядя на меня, почесала себе нос и несколько раз очень звонко, насмешливо цокнула, поддразнивая.

Я из самолюбия тоже храбро цокнул, но сидел, вцепившись всеми лапками в ветку, и боялся с места двинуться.

Потом я увидел, что мама уже далеко внизу в чём-то зелёном сидит на земле — а я ведь на земле ещё ни разу в жизни не был, — держит в руках шишку и с аппетитом ест, отбрасывая в сторону чешуйки. И всё поглядывает на меня.

Отчаянность тут на меня напала, я повернулся, вцепился в шершавый ствол сосны и потихоньку начал сползать вниз и услышал, как мама, издеваясь надо мной, застрекотала на весь лес:

— Разве ты кот? Как ты спускаешься, дурачок?

— Я не кот! — пискнул я, осторожно нащупывая глубокие трещины.

— Нет, наверное, ты кот! Это только неповоротливые, неуклюжие, толстые кошки сползают с деревьев вперёд хвостом, пятясь задом! Белки спускаются с дерева вниз головой! Ну, кто ты?

— Я белка! — запищал я, фыркая от досады.

Я перевёл дух, усевшись на обломанный сучок, и… попробовал слезать головой вперёд. Оказалось, это гораздо удобнее. Заранее видишь все углубления и морщинки на стволе дерева, и держаться вовсе не так трудно.

Всё-таки слезал я долго, мне приходилось каждый раз думать, куда поставить лапку, за что уцепиться. Но я слез и впервые очутился на земле.

Она оказалась мягкая, прохладная и сыроватая. Ходить по ней не очень-то удобно. Приходится прыгать. Кроме того, трава была выше меня ростом, и мне ничего не было видно. Какие-то зелёные столбики, совершенно одинаковые, стояли вокруг меня и мешали смотреть.

Наконец я догадался — сел на задние лапки, сам вытянулся столбиком как можно прямее и увидел маму.

Она отложила шишку на землю, подобрала другую и быстро-быстро начала её разделывать своими острыми зубами.

Тогда я пробрался сквозь чащу гибких зелёных столбиков, сел рядом с ней и подобрал её шишку. Откуда-то из глубины её очень вкусно пахло, но добраться туда было трудно, я больше теребил её лапками, щёлкал зубами и отплёвывался, чем ел.

Глуп был. Вспомнить смешно — не уметь добраться до семечек в прекрасной сосновой шишке!

Но всё-таки мне нравилось, что сижу рядом с мамой, держу в руках шишку и добываю себе пищу, как настоящая белка, хотя в рот мне попадает очень мало.

— А дорогу к себе домой ты сумеешь найти? — спросила вдруг мама.

Я привстал, осмотрелся, привскочил повыше. Кругом были стволы деревьев, уходящие ввысь, а внизу полным-полно узких травинок, листиков, кудрявых веточек травы, и всего этого было столько, что легко было совсем запутаться. Вдруг мне стало очень страшно и захотелось поскорее наверх домой с этой незнакомой земли.

Я бросился к стволу сосны, вскарабкался на первый сучок, огляделся и вдруг почувствовал, что это чужая сосна. У меня лапки задрожали! Я спрыгнул на землю, заметался, кинулся на какую-то другую сосну и узнал сучок, на котором недавно отдыхал при спуске.

— Наконец-то нашёл! — сказала мама.

Сердце у меня успокоилось, но я очень устал и мне трудно было быстро карабкаться вверх. Всё-таки лез изо всех сил, хватаясь дрожащими лапками за кору, и вдруг с облегчением почувствовал, что мама меня поддерживает снизу, понемножку подталкивает.

Последним усилием я уцепился за порог нашего дома, перевалился через него и шлёпнулся прямо на мягкую подстилку. И долго там лежал; стараясь опомниться, и сердце колотилось у меня от одного воспоминания, как я чуть не заблудился.

Сестрёнка, которая всё время не находила себе места от волнения, наблюдая, как я бесстрашно путешествую на землю и обратно, ужасно обрадовалась, когда я благополучно оказался с ней рядом. Она ласково протянула лапки, взяла меня за мордочку и крепко сжала её с обеих сторон. И подержала так, пока я не успокоился.

Вообще в нашей семье все помогали и очень сочувствовали друг другу.

Скоро мне смешно стало вспоминать свою первую прогулку. Зелёные тугие столбики, среди которых я тогда очутился, впервые ступив на землю, давно уже превратились в трубочки. Трубочки оказались туго свёрнутыми листиками. Листики стали разворачиваться и оказались просто обёрткой для того, что пряталось внутри, — оттуда скоро показались тоненькие стебельки с белыми шариками, пахучими, но совсем невкусными.

Зато на длинных листьях всегда скапливалась роса, и не отдельными капельками, а маленькими, слившимися вместе лужицами, которые очень освежают, когда их слизываешь.

Мама выучила нас играть вежливо, так, чтобы не обижать друг друга: никогда нельзя просто так, ни с того ни с сего кинуться догонять и ловить сестрёнку или знакомого бельчонка.

Сперва надо, чтоб он заметил, как ты к нему подкрадываешься, и если ему это понравится, он сделает вид, что испугался, и бросится удирать, — вот тогда и начнётся настоящая игра!

Можно винтом весело мчаться вокруг стволов с шумом и фырканьем, так что только чешуйки коры летят во все стороны! И вдруг замереть, притаившись, и начать подбираться неслышно, вслепую, и тогда первый, кто увидел другого, может расфыркаться вовсю, считая себя победителем, и опять начинается беготня!

Скоро мы уже выучили все правила и, когда хотелось поиграть, знали, какую надо сделать рожу, прежде чем вежливо спросить: «Хочешь, я тебя немножко покусаю?». И если тебе так же приветливо ответили: «Хочу… А если я тебя?» — и тоже скроили подходящую рожицу, тогда уж всё идёт по правилам, и никому не больно, и всем весело.

Однажды мама выдернула застрявшую в моём хвосте сухую хвойную иголочку, пригладила шёрстку за ушами и сказала: