Страница 13 из 53
— Я уже сообщил ей, не беспокойся, Лизет знает, что с тобой все в порядке.
— Ты сделал это для меня? Какой ты хороший, Татуэ!
— Пустяки! Это только начало. Скоро ты сам все увидишь…
Так за разговорами, сидя в полумраке на арестантской кровати, ложка за ложкой маленький герой ел похлебку. Когда в миске осталась половина, он сказал:
— Я наелся. Теперь твоя очередь.
— Надо оставить на вечер. А я съем сало. Оно испорчено, ты можешь отравиться. Здесь нам приходится есть даже бешеных собак. Но это не важно!
— Значит, мой бедный папа так питается уже сколько времени… Какой кошмар! А ведь, ты знаешь, он невиновен. И он также закован в цепи, как ты, и не знает, что я здесь, недалеко…
— Терпение, мой друг! Будь мужественным, мы спасем его. Обещаю тебе.
— Несмотря на карцер, цепи, солдат и ружья?
— Да, несмотря ни на что… Вчера я уже предпринял кое-какие шаги, поэтому и нашел тебя около камеры отца, когда часовой выстрелил. Да, кстати, как твоя нога?
— Болит все время, проклятая… Может, я двигаюсь много?
— Да, наверное, но это вынужденно… Теперь ты сможешь отдохнуть, я устрою тебя получше. Не очень жестко?
— Нет, если бы был матрас, то было бы очень жарко.
— Тихо! Слушай, кажется, кто-то идет по двору!
— Ни минуты покоя…
Со стоном маленький горбун вновь спрятался в своем убежище, а Татуэ весь обратился в слух. Снаружи явственно слышались ритмичные шаги. Сначала шаги удалялись, затем через несколько минут приближались, потом снова удалялись и снова приближались.
«Что бы это значило? — недоумевал бродяга. — Неужели этим сволочам пришла идея поставить часового около казематов?» Каторжник ясно представил все последствия такой меры предосторожности. «Отныне ночные вылазки станут невозможны, все прямые контакты с Виконтом тоже. А что делать с больным ребенком, которому необходимо хорошее питание, да и рана может воспалиться… Сегодня же ночью обязательно попытаюсь добыть продуктов и лекарств. У черных есть какие-то тайные средства, чтобы залечить ногу. Точно! Это часовой ходит туда-сюда».
Непосредственной опасности солдат не представлял, и мальчик опять перебрался на кровать, где Татуэ освободил ему место.
Время тянулось мучительно долго. Раненый метался во сне и тяжело дышал. «У него сильный жар, — подумал каторжник. — Бедный мальчик, как ему плохо! Но не будем отчаиваться!»
Вечером маленький горбун наотрез отказался от еды, но выпил почти весь кувшин с водой. Ночью ему стало хуже. Нога распухла еще сильнее. Татуэ, как верный пес, просидел у постели больного, не сомкнув глаз.
Оставалось полчаса до обхода. Необходимо было снова спрятать ребенка, однако времени на то, чтобы снять колодки, не оставалось. Мальчик уже не мог самостоятельно держаться на ногах и с большим трудом, стиснув зубы от боли, переполз под кровать. «Что мы будем делать завтра?» — с беспокойством думал силач.
Обход проходил как обычно, только у господина Перно настроение было хуже прежнего.
Молодого солдата посадили под арест за пьянство на посту и фамильярное обращение со старшим по званию. Перно с четырьмя арабами оказался непонятным образом запертым в спальне каторжников. Возможно, он выпил лишнего, но расплачивались за это полторы тысячи узников колонии своей шкурой. Провели расследование загадочных событий, но ничего не обнаружили. Похоже, господин Перно научился раздваиваться, так как его видели в нескольких местах одновременно. Везде он появлялся пьяным, балагурил и выглядел смешным. Сам же охранник ничего не помнил точно. Только Виконт и Татуэ знали правду.
Служащий продолжал обход, зорко следя за дежурными и заключенными. Однако бродяге все же удалось переброситься несколькими фразами с Жюлем.
— Попроси у Виконта карандаш и бумагу.
— Хорошо.
— Сто су для себя.
— Да.
— Как дела у двести двенадцатого?
— Плохо. Очень плохо. Его ждет гильотина[55].
— Ты завтра дежуришь?
— Еще четыре дня… Девочке я все передал.
Приближались шаги Перно.
— Хотите что-нибудь заявить? — задал он свой обычный вопрос.
— Нет, начальник. Спасибо.
Через широко открытую дверь Татуэ сумел заметить уже не одного, а двух часовых: одного около ограды, другого внутри дворика у камер. «Значит, я не ошибся, — подумал каторжник. — Ладно, посмотрим, что можно предпринять… Они меня еще плохо знают».
Какую безумную надежду мог питать этот человек? Он боролся из последних сил, делая все возможное и невозможное во имя справедливости. Обстоятельства были против него.
Состояние раненого резко ухудшилось. Из-за влажного климата на экваторе малейшая царапина могла стать смертельной. Ногу разнесло так сильно, что повязка еле держалась на запекшейся ране. Маленький горбун отказался от еды, однако его мучила сильная жажда, а воды в кувшине почти не осталось.
День и ночь каторжник провел в страхе за жизнь ребенка, постоянно думая, не позвать ли кого-нибудь на помощь. На следующее утро Татуэ, заранее сняв колодки, перенес Гектора под кровать.
К счастью, господин Перно больше не заходил в камеры. Дежурный, который принес воду, прошептал: «В кувшине!» — и вышел. Как только заперли дверь, каторжник бросился к посудине. На дне лежал кусочек тростника, закупоренный свинцовой пробкой с одного конца и залитый воском с другого. Ногтем Татуэ отковырял воск и вытащил карандаш с аккуратно сложенным листом бумаги. Ничуть не удивившись изобретательности бывшего заключенного, он подумал: «Что ж, Виконт меня не подвел…» Взвешивая каждое слово, бродяга накорябал на листочке несколько фраз, затем свернул письмо в трубочку, засунул обратно в тростник и положил в ножку кровати.
Гектору стало совсем плохо. Он едва узнавал друга. У Татуэ сердце разрывалось от жалости к мальчугану. Каторжник прижимал его к груди, утешая, как умел, и повторял без конца:
— Потерпи, ангел мой! Ради твоего отца, потерпи!
— Да, папа… Я люблю тебя, — отвечал невпопад маленький горбун. — Я не хочу умереть, не увидев тебя…
— Ты не умрешь, ты должен жить. — Великан рыдал, как ребенок. — Ты должен спасти его… Только ты сможешь это сделать, дорогой мой малыш!
На следующий день заключенный, как обычно, спрятал мальчика под кроватью. Однако тот находился без сознания и сильно стонал. Бродяге пришлось все время кашлять, чтобы заглушить эти стоны. Разъяренный Перно как ветер влетел в камеру:
— Что это такое? — проорал он. — У тебя что, коклюш?[56]
— Кхе… кхе… кхе…
— Вот тоже болезнь!
— Кхе… кхе… кхе…
— Прекрати, иначе я пропишу тебе успокоительное, и это будет не настойка из солодки.
Но ребенок продолжал стонать, а каторжник кашлять. Удивительно, что охранник ничего не услышал. Правда, он решил, что заключенный издевается над ним, и, потеряв всякое терпение, набросился на Татуэ:
— Ты заплатишь мне за все, скотина!
И стал лупить его тростью куда придется.
Великан визжал, как обезьяна, думая про себя: «Бей, у меня кожа толстая. Ты скорее устанешь, чем сделаешь мне больно». На крики сбежались другие служащие и встали в дверях, с любопытством наблюдая за происходящим. Перно остановился и, тяжело дыша, закричал:
— Тысяча чертей! Что вы здесь забыли? По постам, немедленно! А то запру вас в карцер!
Солдаты разошлись. За ними вышел Перно и, размахивая тростью, отправился дальше по камерам. Жюль, проследив взглядом за уходящим начальником, подошел к Татуэ. Каторжник протянул ему кусочек тростника и, не переставая кашлять, произнес:
— Это для Виконта и сто су для тебя.
Успокоившись после экзекуции, господин Перно вернулся, чтобы закрыть казематы.
— Может быть, у него и вправду коклюш… Посмотрим…
Услышав такие слова, Татуэ усмехнулся и тихо произнес:
— Проваливай, грязный пьянчужка! Через сорок восемь часов ты сам будешь сидеть в карцере, как последний идиот, а мы будем на свободе или умрем!
55
Гильотина — орудие для обезглавливания осужденных на смертную казнь; введена руководителями Великой Французской революции (1789–1794). Изобретатель — врач Жозеф Гильотен (Гийотен) (1738–1814). В новейшее время гильотиной широко пользовались гитлеровцы.
56
Коклюш — острое инфекционное заболевание. Передается через воздух с капельками слизи.