Спартанец

— Чемпион! Чемпион!

Филиппид остановился на минуту и обернулся.

— Удачи!

Атлет поднял правую руку, в знак приветствия, и снова побежал. Он быстро исчезал в слепящих лучах солнца.

Афинянин в белом паллиуме сидел перед благородным Аристархом, внимательно слушавшим его слова.

— Благодарю тебя за гостеприимство, Аристарх. Благородство и доблесть Клеоменидов широко известны даже в Афинах, и для меня большая честь сидеть за твоим столом.

— Честь оказана мне, Филиппид. Мой дом испытывает гордость, принимая у себя чемпиона Олимпиады. Ты одержал победу над лучшими из нашей молодежи, и спартанцы уважают таких достойных соперников. Я сожалею, что стол мой очень скуден, и я не могу предложить тебе изысканные блюда. Мне известно, что вы, афиняне, часто шутите над нашей кухней, особенно над нашим черным бульоном. Как ты мог заметить, я пощадил тебя от знакомства с ним.

— Я очень сожалею об этом, Аристарх. Мне было бы любопытно отведать его.

— Боюсь, что этот опыт был бы не очень приятен для тебя. До сих пор помню лицо Аристагора Милетского, когда он попробовал бульон, поданный на обеде во время приема, устроенного нашим правителем, в честь его прибытия в Спарту, восемь лет тому назад. Как известно, его миссия имела совсем незначительный успех. Он просил наших царей послать пять тысяч воинов для поддержки восстания против великого царя персов. Пять тысяч воинов составляют большую часть нашего войска: послать их за море было таким риском, на который мы никак не могли пойти.

— Да, действительно, вы отказали ему в какой бы то ни было помощи, в противоположность тому, что мы решили сделать в Афинах. Мы до сих пор расплачиваемся за этот щедрый жест. Но в то время Совет полагал, что всевозможная помощь должна быть оказана эллинским городам, которые восстали против Великого царя.

— Должен ли я сделать вывод, что ты осуждаешь наш отказ, данный Аристагору?

— Не совсем так, Аристарх, — сказал афинянин, понимая, что слишком далеко зашел в беседе с хозяином дома. — Я понимаю, что для вас, спартанцев, было совсем не легко принять такое далеко идущее решение.

— Не в этом дело, Филиппид. Сначала нам показалось, что этот человек руководствуется только благородными идеалами и намерениями. Он говорил о бедах, которые претерпевают в Азии греческие города, находившиеся под гнетом персидского царя. Мы полагали, что его единственное желание заключается в том, чтобы освободить их. В своей речи перед Советом Равных он говорил с такой страстностью и убедительностью, что привел в восхищение наших воинов. Тебе известно, что спартанцы не привыкли к подобному красноречию: мы простые люди и немногословны… Но мы не глупцы. Коллегии Пяти, которая правит городом вместе с нашими царями, было хорошо известно о попытках Аристагора покорить остров Наксос, населенный греками, с помощью персидского войска. Это была та цена, которую он предложил Великому царю Дарию, чтобы завоевать его доверие и расположение. Дарий в то время был во Фракии и сражался со скифами на реке Истре.

— Жители Наксоса отразили атаку, и персидские военачальники возложили всю ответственность за поражение на Аристагора. Разумеется, он пришел в ужас от одной лишь мысли предстать перед разгневанным великим царем, а потому воспользовался ссорой между персидскими и греческими военачальниками и провозгласил переворот. Естественно, его поддержали азиатские греки. Безусловно, это продемонстрировало, что они стремятся к освобождению от персов, но Аристагор действовал, исходя только из своих личных интересов. Если он был так глубоко озабочен освобождением греков, зачем же он пытался покорить Наксос? У нас достаточно оснований полагать, что он начал переворот против персов только для того, чтобы оградить себя от злобы царя Дария после его возвращения из похода на скифов.

— Ты должен понять… — продолжал он, наливая вино в чашу гостя. — Ты должен понять, что нелегко доверять человеку, который, с одной стороны, попал в такое сложное положение, а с другой стороны, настаивает, что им движет только страстное желание добиться свободы для других людей. Но я рассказываю тебе то, что ты знаешь лучше меня…

— Безусловно, мне все это известно, — отвечал Филиппид. — Но, прошу тебя, продолжай. Мне интересно узнать твое мнение по этому поводу.

— Хорошо, — продолжал Аристарх. — равные, присутствовавшие на совете были покорены его обращением и страстными просьбами, но суть заключалась в том, что окончательное решение принадлежало Коллегии Пяти и царям, а на них Аристагор произвел самое плохое впечатление. К тому же, они были хорошо осведомлены об этом человеке… Я помню случай, который заставит тебя улыбнуться. Как-то раз, случайно, я оказался в доме Клеомена, где Аристагор был гостем. Он только что поднялся с постели и, должно быть, замерз: понимаешь, ведь в доме царя все ждут захода солнца, чтобы растопить очаг… Ну, вот он и сидел, спрятав руки под накидку, а кто-то из слуг шнуровал ему сапоги. Царская дочурка, которой едва минуло в то время шесть лет, указывая пальцем на Аристагора, воскликнула: «Папа, посмотри, у нашего гостя нет рук!» Клянусь тебе, что сам я отвернулся в сторону и прикрыл рот, чтобы не разразиться смехом. Понимаешь ли, человек, представляющий себя вождем восстания, не мог даже зашнуровать обувь без посторонней помощи!..

— Таким образом, мы, афиняне, оказались слишком легковерными в том, что касалось Аристагора, — сказал Филиппид с горькой усмешкой.

— О нет, мой друг, конечно, смысл моих слов заключается совсем не в этом! Я не хочу подвергать критике действия, предпринятые Афинами, которые, без всяких сомнений, оказались более чем щедры. Решение послать корабли и войска, безусловно, не было основано только на просьбе Аристагора. В конце концов, родственные узы объединяет вас с ионийцами, осевшими в Азии, и вполне понятно, что вы хотели оказать им помощь…

— Наш же отказ в то время зависел, в основном, от нашей природной неуверенности в себе: нам казалось, что Аристагор хочет вовлечь нас в бесполезную затею, истинные истоки которой лежат только в его собственных амбициях, — продолжал Аристарх.

— Я могу понять, что ты хочешь этим сказать, но суть дела заключается в том, что в настоящее время персы в Греции угрожают свободе всех греков, — ответил его афинский гость.

Спартанец погрустнел и погладил бороду левой рукой.

— Я хорошо понимаю, — заговорил он, — сколь бесполезно сейчас обвинять друг друга за прошлые события. Мы, спартанцы, можем упрекать вас за то, что если бы афиняне не вторглись в Азию, персов в Греции сейчас бы не было. Вы, афиняне, можете заявить, что если бы Спарта вступилась за Ионию, поход оказался бы победоносным…

— Я тоже понимаю, что ты хотел сказать, Аристарх, но ситуация в настоящее время безвыходная: Спарта должна безоговорочно выступить на нашей стороне. Объединившись, мы сможем победить, но, разделяясь, мы неминуемо потерпим поражение. Сегодня опасность нависла над Афинами и городами Аттики, но завтра наступит очередь Коринфа, затем Аргоса, а потом уже и самой Спарты. Царь персов владеет сотнями судов, готовых к тому, чтобы высадить на берег тысячи воинов в любой точке Эллады.

— Да, доводы, приведенные тобой сегодня на совете, безусловно, убедительны.

— Ты так думаешь?

— Конечно. Я знаю свой народ, и я уверен, что твои слова произвели должное впечатление. Ваше правительство сделало блестящий выбор, послав в Спарту не политика, не оратора, а чемпиона Олимпиады. Спартанцы склонны доверять больше личной доблести, чем красноречивой риторике.

— Итак, ты полагаешь, что завтра я смогу получить обещание вашей незамедлительной военной помощи Афинам?

— Возможно, ты получишь договор о союзе. Что же касается незамедлительной военной помощи…

— Да? — спросил Филиппид взволнованно.

— Боюсь, тебе придется подождать до полнолуния, когда состоится празднество в честь богини Артемиды. Тогда соберется и совет воинов для одобрения решения Коллегии Пяти. Таков закон.