Стихотворения и поэмы. Дневник

Реплика доброжелателя:

О, нечто, крошка, пустота,еще не девочка, не мальчик,ничто, чужого пустякапустой и маленький туманчик!Зачем, неведомый радист,ты шлешь сигналы пробужденья?Повремени и не родись,не попади в беду рожденья.Нераспрямленный организм,закрученный кривой пружинкой,о, образумься и очнись!Я – умник, много лет проживший, —я говорю: потом, потомтебе родиться будет лучше.А не родишься – что же, в томвсё ж есть своё благополучье.Помедли двадцать лет хотя б,утешься беззаботной ленью,блаженной слепотой котят,столь равнодушных к утопленью.Что так не терпится тебе,и, как птенец в тюрьме скорлупок,ты спешку точек и тиревсё выбиваешь клювом глупым?Чем плохо там – во тьме пустой,где нет тебе ни слёз, ни горя?Куда ты так спешишь? Постой!Родится что-нибудь другое.

(Примечание автора:

Ах, умник! И другое пустьродится тоже непременно, —всей музыкой озвучен пульс,прям позвоночник, как антенна.Но для чего же мне во вредему прийти и стать собою?Что ж, он займет весь белый светсвоею малой худобою?Мне отведенный кислород,которого я жду века́ми,неужто он до дна допьетодин, огромными глотками?Моих друзей он станет зватьсвоими? Всё наглей, всё дальшеони там будут жить, гулятьи про меня не вспомнят даже?А мой родимый, верный труд,в глаза глядящий так тревожно,чужою властью новых рукужели приручить возможно?Ну, нет! В какой во тьме пустой?Сам там сиди. Довольно. Дудки.Наскучив мной, меня в просторвыбрасывают виадуки!И в солнце, среди синевырасцветшее, нацелясь мною,меня спускают с тетивыстрелою с тонкою спиною.Веселый центробежный вихрьменя из круга вырвать хочет.О Жизнь, в твою орбиту вникменя таинственный комочек!Твой золотой круговороттак призывает к полнокровью,словно сладчайший огород,красно дразнящий рот морковью.О Жизнь любимая, пускайпотом накажешь всем и смертью,но только выуди, поймай,достань меня своею сетью!Дай выгадать мне белый свет —одну-единственную пользу!)– Припомнишь, дура, мой советкогда-нибудь. Да будет поздно.Зачем ты ломишься во вход,откуда нет освобожденья?Ведь более удачный годты сможешь выбрать для рожденья.Как безопасно, как легко,вне гнева ве́ка или ветра —не стать. И не принять лицо,талант и имя человека.12Каков мерзавец? Но, средь всех затей,любой наш год – утешен, обнадёженнеистовым рождением детей,мельканьем ножек, пестротой одёжек.И в их великий и всемирный рёв,захлёбом насыщая древний голод,гортань прорезав чистым остриём,вонзился мой, ожегший губы голос!Пусть вечно он благодарит тебя,земля, меня исторгшая, родная,в печаль и в радость, и в трубу трубя,и в маленькую дудочку играя.Мне нравится, что Жизнь всегда права,что празднует в ней вечная повадка —топырить корни, ставить дереваи меж ветвей готовить плод подарка.Пребуду в ней до края, до конца,а пред концом – воздам благодареньевсем девочкам, слетающим с крыльца,всем людям, совершающим творенье.13Что еще вам сказать?Я не знаю.И не знаю: я одобрена вамииль справедливо и бегло охаяна.Но проносятся пусть надо мнойваши лица и ваши слова.Написала всё это АхмадулинаБелла Ахатовна.Год рождения – 1937. Место рождения —город Москва.1963

Приключение в антикварном магазине

Зачем? – да так, как входят в глушь осин,для тишины и праздности гулянья, —не ведая корысти и желанья,вошла я в антикварный магазин.Недобро глянул старый антиквар.Когда б он не устал за два столетьялелеять нежной ветхости соцветья,он вовсе б мне дверей не открывал.Он опасался грубого вредадля слабых чаш и хрусталя больного.Живая подлость возраста иногобыла ему враждебна и чужда.Избрав меня меж прочими людьми,он кротко приготовился к подвоху,и ненависть, мешающая вздоху,возникла в нём с мгновенностью любви.Меж тем искала выгоды толпа,и чужеземец, мудростью холодной,вникал в значенье люстры старомоднойи в руки брал бессвязный хор стекла.Недосчитавшись голоска одной,в былых балах утраченной подвески,на грех ее обидевшись по-детски,он заскучал и захотел домой.Печальную пылинку серебравлекла старуха из глубин юдоли,и тяжела была ее ладонився невесомость быта и добра.Какая грусть – средь сумрачных теплицразглядывать осеннее предсмертьечужих вещей, воспитанных при светеогней угасших и минувших лиц.И вот тогда, в открывшейся тиши,раздался оклик запаха иль цвета:ко мне взывал и ожидал ответаневнятный жест неведомой души.Знакомой боли маленький горнисттрубил, словно в канун стихосложенья, —так требует предмет изображенья,и ты бежишь, как верный пёс на свист.Я знаю эти голоса ничьи.О плач всего, что хочет быть воспето!Навзрыд звучит немая просьба эта,как крик: – Спасите! – грянувший в ночи.Отчаявшись, до крайности дойдя,немое горло просьбу излучало.Я ринулась на зов, и для началасказала я: – Не плачь, моё дитя.– Что вам угодно? – молвил антиквар. —Здесь всё мертво и не способно к плачу. —Он, всё еще надеясь на удачу,плечом меня теснил и оттирал.Сведённые враждой, плечом к плечустояли мы. Я отвечала сухо:– Мне, ставшею открытой раной слуха,угодно слышать всё, что я хочу.– Ступайте прочь! – он гневно повторял.И вдруг, средь слабоумия сомнений,в уме моём сверкнул случайно генийи выпалил: – Подайте тот футляр!– Тот ларь? – Футляр. – Фонарь? – Футляр! – Фуляр?– Помилуйте, футляр из черной кожи. —Он бледен стал и закричал: – О боже!Всё, что хотите, но не тот футляр.Я вас прошу, я заклинаю вас!Вы молоды, вы пахнете бензином!Ступайте к современным магазинам,где так велик ассортимент пластмасс.– Как это мило с вашей стороны, —сказала я, – я не люблю пластмассы. —Он мне польстил: – Вы правы и прекрасны.Вы любите непрочность старины.Я сам служу ее календарю.Вот медальон, и в нём портрет ребёнка.Минувший век. Изящная работа.И всё это я вам теперь дарю.…Печальный ангел с личиком больным.Надземный взор. Прилежный лоб и локон.Гроза в июне. Воспаленье в лёгком.И тьма небес, закрывшихся за ним…– Мне горестей своих не занимать,а вы хотите мне вручить причинуоплакивать всю жизнь его кончинуи в горе обезумевшую мать?– Тогда сервиз на двадцать шесть персон! —воскликнул он, надеждой озарённый. —В нём сто предметов ценности огромной.Берите даром – и вопрос решен.– Какая щедрость и какой сюрприз!Но двадцать пять моих гостей возможныхвсегда в гостях, в бегах неосторожных.Со мной одной соскучится сервиз.Как сто предметов я могу развлечь?Помилуй бог, мне не по силам это.Нет, я ценю единственность предмета,вы знаете, о чём веду я речь.– Как я устал! – промолвил антиквар. —Мне двести лет. Моя душа истлела.Берите всё! Мне всё осточертело!Пусть всё мое теперь уходит к вам.И он открыл футляр. И на крыльцоиз мглы сеней, на волю из темницыявился свет и опалил ресницы,и это было женское лицо.Не по чертам его – по черноте,ожегшей ум, по духоте пространствая вычислила, сколь оно прекрасно,еще до зренья, в первой слепоте.Губ полусмехом, полумраком глазлицо ее внушало мысль простую:утратить разум, кануть в тьму пустую,просить руки, проситься на Кавказ.Там – соблазнять ленивого стрелкасверкающей открытостью затылка,раз навсегда – и всё. Стрельба затихла,и в небе то ли Бог, то ль облака.– Я молод был сто тридцать лет назад, —проговорился антиквар печальный. —Сквозь зелень лип, по желтизне песчанойя каждый день ходил в тот дом и сад.О, я любил ее не первый год,целуя воздух и каменья сада,когда проездом – в ад или из ада —вдруг объявился тот незваный гость.Вы Ганнибала помните? Мастакон был в делах, достиг чинов немалых.Но я о том, что правнук Ганнибаловслучайно оказался в тех местах.Туземным мраком горячо дыша,он прыгнул в дверь. Всё вмиг переместилось.Прислуга, как в грозу, перекрестилась.И обмерла тогда моя душа.Чужой сквозняк ударил по стеклу.Шкаф отвечал разбитою посудой.Повеяло палёным и простудой.Свеча погасла. Гость присел к столу.Когда же вновь затеяли огонь,склонившись к ней, переменившись разом,он всем опасным африканским рабствомпотупился, как укрощенный конь.Я ей шепнул: – Позвольте, он урод.Хоть ростом скромен, и на том спасибо.– Вы думаете? – так она спросила. —Мне кажется, совсем наоборот.Три дня гостил, – весь кротость, доброта, —любой совет считал себе приказом.А уезжая, вольно пыхнул глазоми засмеялся красным пеклом рта.С тех пор явился горестный намёкв лице ее, в его простом порядке.Над непосильным подвигом разгадкитрудился лоб, а разгадать не мог.Когда из сна, из глубины теплавсплывала в ней незрячая улыбка,она пугалась, будто бы ошибкалицом ее допущена была.Но нет, я не уехал на Кавказ.Я сватался. Она мне отказала.Не изменив намерений нимало,я сватался второй и третий раз.В столетье том, в тридцать седьмом году,по-моему, зимою, да, зимою,она скончалась, не послав за мною,без видимой причины и в бреду.Бессмертным став от го́ря и любви,я ведаю этим ничтожным храмом,толкую с хамом и торгую хламом,затерянный меж Богом и людьми.Но я утешен мнением молвы,что всё-таки убит он на дуэли.– Он не убит, а вы мне надоели, —сказала я, – хоть не виновны вы.Простите мне желание рукивладеть и взять. Поделим то и это.Мне – суть предмета, вам – краса портрета:в награду, в месть, в угоду, вопреки.Старик спросил: – Я вас не вверг в печальпризнаньем в этих бедах небывалых?– Нет, вспомнился мне правнук Ганнибалов, —сказала я, – мне лишь его и жаль.А если вдруг, вкусивший всех наук,читатель мой заметит справедливо:– Всё это ложь, изложенная длинно, —отвечу я: – Конечно, ложь, мой друг.Весьма бы усложнился трезвый быт,когда б так поступали антикварыи жили вещи, как живые твари,а тот, другой, был бы и впрямь убит.Но нет, портрет живет в моём дому!И звон стекла! И лепет туфель бальных!И мрак свечей! И правнук Ганнибаловк сему причастен – судя по всему.1964