Стихотворения и поэмы. Дневник

Гребенников здесь жил…

Евгению Попову

Гребенников здесь жил. Он был богач и плут,и километр ему не повредил сто первый.Два дома он имел, а пил, как люди пьют,хоть людям говорил, что оснащен «торпедой».Конечно, это он бахвалился, пугал.В беспамятстве он был холодным, дальновидным.Лафитник старый свой он называл: бокал —и свой же самогон именовал лафитом.Два дома, говорю, два сада он имел,два пчельника больших, два сильных огородаи всё – после тюрьмы. Болтают, что расстрелсперва ему светил, а отсидел три года.Он жил всегда один. Сберкнижки – тоже две.А главное – скопил характер знаменитый.Спал дома, а с утра ходил к одной вдове.И враждовал всю жизнь с сестрою Зинаидой.Месткомом звал ее и членом ДОСААФ.Она жила вдали, в юдоли оскуденья.Всё б ничего, но он, своих годков достав,боялся, что сестре пойдут его владенья.Пивная есть у нас. Ее зовут: метро,понятно, не за шик, за то – что подземелье.Гребенников туда захаживал. – «Ты кто?» —спросил он мужика, терпящего похмелье.Тот вспомнил: «Я – Петров». – «Ну, – говорит, – Петров,хоть в майке ты пришел, в рубашке ты родился.Ты тракторист?» – «А то!» – «Двудесять тракторовтебе преподношу». Петров не рассердился.«Ты лучше мне поставь». – «Придется потерпеть.Помру – тогда твои всемирные бокалы.Уж ты, брат, погудишь – в грядущем. А теперьподробно изложи твои инициалы».Петров иль не Петров – не в этом смысл и риск.Гребенников – в райцентр. Там выпил перед щами.«Где, – говорит, – юрист?» – «Вот, – говорят, – юрист». —«Юрист, могу ли я составить завещанье?» —«Извольте, если вы – в отчетливом уме.Нам нужен документ». – Гребенников всё понял.За паспортом пошел. Наведался к вдове.В одном из двух домов он быстротечно помер.И в двух его садах, и в двух его домах,в сберкнижках двух его – мы видим Зинаиду.Ведь даже в двух больших отчетливых умахтакую не вместить ошибку и обиду.Гребенников с тех пор является на холми смотрит на сады, где царствует сестрёнка.Уходит он всегда пред третьим петухом.Из смерти отпуск есть, не то, что из острога.Так люди говорят. Что было делать мне?Пошла я в те места. Туманностью особойГребенников мерцал и брезжил на холме.Не скажешь, что он был столь видною персоной.«Зачем пришла?» – «Я к Вам имею интерес». —«Пошла бы ты отсель домой, литература.Вы обещали нам, что справедливость – есть?Тогда зачем вам – всё, а нам – прокуратура?Приехал к нам один писать про край отцов.Все дети их ему хоромы возводили.Я каторгой учён. Я видел подлецов.Но их в сырой земле ничем не наградили.Я слышал, как он врёт про лондонский туман.Потом привез комбайн. Ребятам, при начальстве,заметил: эта вещь вам всем не по умам.Но он опять соврал: распалась вещь на части». —«Гребенников, но я здесь вовсе ни при чём». —«Я знаю. Это ты гноила летом уголмеж двух моих домов. Хотел я кирпичомсобачку постращать, да после передумал». —Я летом здесь жила, но он уже был мёртв.«Вот то-то и оно, вот в том-то и досада, —ответил телепат. – Зачем брала ты мёду Зинки, у врага, у члена ДОСААФа?Слышь, искупи вину. Там у меня в мешкаххранится порошок. Он припасен для Зинки.Ты к ней на чай ходи и сыпь ей в чай мышьяк.Побольше дозу дай, а начинай – с дозинки». —«Гребенников, Вы что? Ведь Вы и так в аду?» —«Ну, и какая мне опасна перемена?Пойми, не деньги я всю жизнь имел в виду.Идея мне важна. Всё остальное – бренно».Он всё еще искал занятий и грехов.Наверно, скучно там, особенно сначала.Разрозненной в ночи ораве петуховединственным своим Пачёво отвечало.Хоть исподволь, спроста наш тихий край живет,событья есть у нас, привыкли мы к утратам.Сейчас волнует нас движенье полых вод,и тракторист Петров в них устремил свой трактор.Он агрегат любил за то, что – жгуче-синь.Раз он меня катал. Спаслись мы Высшей силой.Петров был неимущ. Мне жаль расстаться с ним.Пусть в Серпухов плывет его кораблик синий.Смерть пристально следит за нашей стороной.Закрыли вдруг «метро». Тоскует люд смиренный.То мыслит не как все, то держит за спинойпридирчивый кастет наш километр сто первый.Читатель мой, прости. И где ты, милый друг?Что наших мест тебе печали и потехи?Но утешенье в том, что волен твой досуг.Ты детектив другой возьмешь в библиотеке.Февраль – март 1982Таруса

Печали и шуточки: комната

В ту комнату, где прошлою зимойя приютила первый день весенний,где мой царевич, оборотень мой,цвёл Ванька-мокрый, мокрый и воспетый…Он и теперь стоит передо мной,мой конфидент и пристальный ревнивец.Опять полузимой-полувеснойнад ним слова моей любви роились.Ах, Ванька мой, ты – все мои сады.Пусть мне простит твой добродушный гений,что есть другой друг сердца и судьбы:совсем другой, совсем не из растений.Его любовь одна пеклась о том,чтоб мне дожить до правильного срока,чтоб из Худфонда позвонили в дом,где снова я добра и одинока.Фамилии причудливой моейНаталия Ивановна не знала.Решила: из начальственных детей,должно быть, кто-то – не того ли зама,он, помнится, башкир, как, бишь, его?И то сказать: так башковит, так въедлив.Ах, дока зам! Не знал он ничегои ведомством своим давно не ведал.Так я втеснилась в стены и ковёр,которые мне были не по чину.В коротком отступлении кривомвоздам хвалу опальному башкиру.Меня и ныне всякий здесь зоветлишь Белочкой иль Белкой не случайно.Кто я? Зато здесь знаменит зверёк,созвучье с ним дороже величанья.…В ту комнату, о коей разговоря начала по вольному влеченью,со временем вселился ревизор,уже по праву и по назначенью.Его приезда цель – важна весьма:беспечный медик пропил изолятор.Но комната уже была умна,и ум ее смешался и заплакал.Зачем ей медицинские весыи мысль о них? Не жаль ей аспирина.Она привыкла, чтобы в честь звездыя растворила кофе иль сварила.Я думала: несчастный человек!Он пропадет: решился он на что же?Ведь в то окно, что двух других левей,привнесено мое лицо ночное.А главное, восходное, окно!Покуда в нём главенствует Юпитер,что будет с бедным, посягает ктовсего, что бренно, исчислять убыток?Не говорю про алый абажурнастольной лампы! По слепому полютащусь к нему, бывало, и бешусь:так и следит, так и зовет в неволю.Любая вещь – задиристый соседи сладит с постояльцем оробелым.Шкаф с домовым – и тот не домоседи рвется прочь со скрипом корабельным.Но ревизор наружу выходилне часто и держался суверенно.Ключ повернув, он пил всегда один,что остальные знали достоверно.Не ведаю, он помышлял о чём,подверженный влиянью роковому.Но срок истёк. И вот какой отчётрайонному он подал прокурору:«Похищены: весы, медикаментыи крыша зданья, но стропила целы.Вблизи комет несущихся – как мелкикомедьи нищей ценности и цены.Итог растраты: восемь тысяч. Впрочем,нулю он равен при надземном свете.Весь уцелевший инвентарь испорчен,но смысл его преувеличен в смете.Числа не помню и не знаю часа.Налью цветку любезному водицы.Еще в окно мой дятел не стучалсяи не смеялся я в ответ: войдите!Но Сириус уже в заочность канул.Я возлюбил его огня осанку.Кто без греха – пусть в грех бросает камень.А я – прощаюсь. Подаю в отставку».Той комнаты ковёр и небосводжильцов склоняют к бреду и восторгу.В ней с той поры начальство не живет.Я заняла соседнюю светёлку.А ревизор на самом деле пилодин. Хищенья скромному героюсуд не простил задумчивых стропил,таинственно не подпиравших кровлю.В ту комнату я больше не хожу.Но комната ко мне в ночи крадется.По ветхому второму этажугуляет дрожь, пол бедствует и гнется.Люблю я дома маленькую жизнь,через овраг бредущую с кошёлкой.Вот наш пейзаж: пейзаж и пейзажисти солнце бьет в его этюдник желтый.Здесь нет других прохожих – всяк готовхоть как-нибудь изобразить округу.Махну рукой: счастливых вам трудов! —и улыбнемся ласково друг другу.Мы – ровня, и меж нами распри нет.Спаслись бы эти бедные равнины,когда бы лишь художник и поэтсудьбу их беззащитную хранили.Отъезд мой скорый мне внушает грусть.Страдает заколдованный царевич.Мой ненаглядный, я еще вернусь.Ты под опекой солнца уцелеешь.Последней ласки просят у перабольшие дни и вещи-попрошайки.Наталия Ивановна, пора!Душа моя, сердечный друг, прощайте.Февраль – март 1982Таруса