Стихотворения и поэмы. Дневник

«Бьют часы, возвестившие осень…»

Бьют часы, возвестившие осень:тяжелее, чем в прошлом году,ударяется яблоко оземь —столько раз, сколько яблок в саду.Этой музыкой, внятной и важной,кто твердит, что часы не стоят?Совершает поступок отважный,но как будто бездействует сад.Всё заметней в природе печальнойвыраженье любви и родства,словно ты – не свидетель случайный,а виновник ее торжества.1973

«Опять сентябрь, как тьму времён назад…»

Опять сентябрь, как тьму времён назад,и к вечеру мужает юный холод.Я в таинствах подозреваю сад:всё кажется – там кто-то есть и ходит.Мне не страшней, а только веселей,что призраком населена округа.Я в доброте моих осенних днейничьи шаги приму за поступь друга.Мне некого спросить: а не пора льсписать в тетрадь – с последнею росоютраву и воздух, в зримую спиральзакрученный неистовой осою.И вот еще: вниманье чьих очей,воспринятое некогда луною,проделало обратный путь лучейи на земле увиделось со мною?Любой, чье зренье вобрала луна,свободен с обожаньем иль укороминых людей, иные временаоглядывать своим посмертным взором.Не потому ль в сиянье и красетак мучат нас ее пустые камни?О, знаю я, кто пристальней, чем все,ее посеребрил двумя зрачками!Так я сижу, подслушиваю сад,для вечности в окне оставив щёлку.И Пушкина неотвратимый взглядночь напролет мне припекает щёку.1973

Ночь перед выступлением

Сегодня, покуда вы спали, надеюсь,как всадник в дозоре, во тьму я глядела.Я знала, что поздно, куда же я денусьот смерти на сцене, от бренного дела!Безгрешно рукою водить вдоль бумаги.Писать – это втайне молиться о ком-то.Запеть напоказ – провиниться в обмане,а мне не дано это и неохота.И всё же для вас я удобство обмана.Я знак, я намёк на былое, на Сороть,как будто сохранны Марина и Аннаи нерасторжимы словесность и совесть.В гортани моей, неумелой да чистой,жил призвук старинного русского слова.Я призрак двусмысленный и неказистыйпоэтов, чья жизнь не затеется снова.За это мне выпало нежности столько,что будет смертельней, коль пуще и больше.Сама по себе я немногого стою.Я старый глагол в современной обложке.О, только за то, что душа не лукаваи бодрствует, благословляя и мучась,не выбирая, где милость, где кара,на время мне посланы жизнь и живучесть.Но что-то творится меж вами и мною,меж мною и вами, меж всеми, кто живы.Не проще ли нам обойтись тишиною,чтоб губы остались свежи и не лживы?Но коль невозможно, коль вам так угодно,возьмите мой голос, мой голос последний!Вовеки пребуду добра и свободна,пока не уйду от вас сколько-то-летней…1973

Снимок

Улыбкой юности и славычуть припугнув, но не отторгнув,от лени или для забавытак села, как велел фотограф.Лишь в благоденствии и лете,при вечном детстве небосводаклянется ей в Оспедалеттиапрель двенадцатого года.Сложила на коленях руки,глядит из кружевного нимба.И тень ее грядущей мукизащелкнута ловушкой снимка.С тем – через «ять» – сырым и нежнымапрелем слившись воедино,как в янтаре окаменевшем,она пребудет невредима.И запоздалый соглядатайзастанет на исходе векатот профиль нежно-угловатый,вовек сохранный в сгустке света.Какой покой в нарядной даме,в чьем четком облике и ликепрочесть известие о даретак просто, как названье книги.Кто эту горестную мету,оттиснутую без помарок,и этот лоб, и чёлку этусебе выпрашивал в подарок?Что ей самой в ее портрете?Пожмет плечами: как угодно!И выведет: «Оспедалетти.Апрель двенадцатого года».Как на земле свежо и рано!Грядущий день, дай ей отсрочку!Пускай она допишет: «АннаАхматова» – и капнет точку.1973

«Я вас люблю, красавицы столетий…»

Я вас люблю, красавицы столетий,за ваш небрежный выпорх из дверей,за право жить, вдыхая жизнь соцветийи на плечи накинув смерть зверей.Еще за то, что, стиснув створки сердца,клад бытия не отдавал моллюск,открыть и вынуть – вот простое средствобыть в жемчуге при свете бальных люстр.Как будто мало ямба и хореяушло на ваши души и тела,на каторге чужой любви старея,о, сколько я стихов перевела!Капризы ваши, шеи, губы, щёки,смесь чудную коварства и проказ —я всё воспела, мы теперь в расчете,последний раз благословляю вас!Кто знал меня, тот знает, кто нималоне знал – поверит, что я жизнь мою,всю напролёт, навытяжку стоялапред женщиной, да и теперь стою.Не время ли присесть, заплакать, с местане двинуться? Невмочь мне, говорю,быть тем, что есть, и вожаком семейства,вобравшего зверьё и детвору.Наскучило чудовищем бесполымбыть, другом, братом, сводником, сестрой,то враждовать, то нежничать с глаголомпред тем, как стать травою и сосной.Машинки, взятой в ателье проката,подстрочников и прочего трудая не хочу! Я делаюсь богата,неграмотна, пригожа и горда.Я выбираю, поступясь талантом,стать оборотнем с розовым зонтом,с кисейным бантом и под ручку с франтом.А что есть ямб – знать не хочу о том!Лукавь, мой франт, опутывай, не мешкай!Я скрою от незрячести твоей,какой повадкой и какой усмешкойвладею я – я друг моих друзей.Красавицы, ах, это всё неправда!Я знаю вас – вы верите словам.Неужто я покину вас на франта?Он и в подруги не годится вам.Люблю, когда, ступая, как летая,проноситесь, смеясь и лепеча.Суть женственности вечно золотаявсех, кто поэт, священная свеча.Обзавестись бы вашими правами,чтоб стать, как вы, и в этом преуспеть!Но кто, как я, сумеет встать пред вами?Но кто, как я, посмеет вас воспеть?1973