Страница 8 из 10
– Поднимайтесь, революция… На вашей улице уже стреляют, вы слышите?
– Да что вы? Знаете, сегодня ночью я легла очень поздно. Погодите, я посмотрю в окно. Да, стреляют, похоже, и правда революция. Но я все равно приду к вам обедать, подождите меня.
Едва закончив одеваться, я обнаружила отсутствие прислуги. Только старик в углу, которому ничего уже не было нужно, протянул мне срочное письмо. Я вырвала конверт у него из рук. Но Тонио внезапно, как чертик из табакерки, ворвался в мою комнату.
– Вы здесь! Я так беспокоился за вас. Аэродром ведь далеко от Буэнос-Айреса. Я боялся больше, чем во всех ночных полетах, вместе взятых, боялся опоздать, потерять вас.
– Но почему? Это всего лишь революция… В Мексике, когда мне было пятнадцать лет, мы с моими одноклассниками наблюдали за революцией. Иногда в кого-нибудь попадала пуля, но редко насмерть. Штатские плохо стреляют. Должно пройти много лет, прежде чем люди научатся убивать.
Он рассмеялся:
– Хорошо, если вы не боитесь, то я и подавно… Впрочем, смотрите, я прихватил с собой камеру, хочу снять революцию, именно там, где стреляют, это понравится моим друзьям, оставшимся во Франции. Помните фильм, который я вам показывал?
– Да, но сначала проводите меня к Кремьё. Он ждет нас к обеду.
– Он ждет вас, а не меня…
– Но мы же теперь помолвлены!
– По вам не скажешь, – заметил он, глядя мне прямо в глаза. – У меня очень мало свободного времени, а когда я появляюсь, вокруг вас обязательно светское общество.
– Да, если революция для вас – это светское общество.
Мы шли медленно и продолжали спорить. Он не оставлял мне времени на размышления. Я возражала. Говорила, что не хочу провести всю жизнь на летном поле или сидя на стуле в ожидании его возвращения. Но пули свистели быстрее моих мыслей. Он крепко сжал мне руки.
– Скорее, не то нас убьют. Посмотрите, там уже двое или трое упали замертво.
– Может, они просто ранены?
– Шагайте, шагайте быстрее, девочка моя, или я понесу вас на закорках.
Он приказал это очень серьезно, глядя, как я семеню на высоких каблуках.
– Не стоит бежать, переходя улицу, на которой стреляют, – сказала я ему. – Люди на другой стороне тротуара – те, что делают революцию, – нас заметят. К тому же вы совершенно не похожи на аргентинца. Солдаты на грузовиках просто не обратят на нас внимания, они стреляют только по вооруженным мужчинам.
– Если все это так, то почему мы не танцуем посреди улицы, девочка моя?
Революционеры взламывали двери частных домов, кто-то стрелял с крыш. Неожиданно на нас стал наступать человек с карабином, но Тонио громко и спокойно, перекрывая шум выстрелов, заявил ему:
– Я француз. Вот, смотрите, – добавил он, демонстрируя орден Почетного легиона.
Этого оказалось достаточно, чтобы все уладить, но меня все еще трясло от страха.
– Быстрее, бежим, спрячемся за теми воротами.
Целый час мы наблюдали за революционерами. Люди беззвучно падали, их быстро подбирали и уносили, другие выходили из туннеля им на смену. Мы не могли больше оставаться на одном месте и начали нервничать. Дошли до угла. Там уже не было никакой революции, но окна были закрыты, а за ними угадывались застывшие в напряженном ожидании люди. Разворошенный муравейник.
Наконец мы добрались до Кремьё. Он обрадовался, заговорил о происходящем:
– Эль Пелудо – ваш друг. А те, кто живет в этой гостинице, – по другую сторону баррикад. Так что выбирайте выражения.
Он смеялся, это была его первая революция. Несколько самолетов продолжало угрожать Буэнос-Айресу – на случай если правительство будет сопротивляться. Но Эль Пелудо в «Каса Росада» сдался безоговорочно.
К концу дня революция победила. Революционеры начали выбрасывать из окон вещи тех, кто принадлежал к партии президента. Они волокли по улице на веревке статую Эль Пелудо и поджигали министерства.
Мы с Тонио побежали в мою гостиницу спасать багаж, потом я вернулась к Кремьё. Внезапно завыла пожарная сирена. Горела проправительственная газета «Критика».
– А если это контрреволюция? – спросила я.
– Куда бежать? – откликнулся Кремьё.
– Лично я не сдвинусь с места. Эта суета внушает мне отвращение. Я приехала в Буэнос-Айрес отдыхать!
Тонио и Кремьё рассмеялись.
Наконец мы решили забраться на крышу, чтобы Тонио мог поснимать своей камерой. «Было бы обидно не запечатлеть такое событие», – сказал он. Мы переходили от одного дома к другому. Потом Тонио захотел спуститься на улицу. Кремьё посоветовал мне отпустить его: «А мы останемся в тихом уголке на крыше и будем наблюдать за развитием событий».
Но здание газеты «Критика» горело совсем рядом с гостиницей. Дым мешал нам дышать, пришлось отступить.
В тот вечер мы пили коктейли в баре, я была в разорванном платье. Кремьё окончательно решил уехать в следующий понедельник. Я уже не понимала ни где я нахожусь, ни что я должна делать, оглушенная запахами дыма и цветов в пиано-баре…
4 «Вы уверены, что хотите взять меня в жены на всю жизнь?»
Я шла по городу, каждый шаг казался мне новым приключением, я спрашивала себя, почему именно мне довелось оказаться в гуще таких странных событий: беседовать с президентом, увидеть революцию, наблюдать, как волокут по улицам статую Эль Пелудо под громкий хохот молодежи, впервые почувствовавшей себя свободной. Свергнутая статуя стала символом происходящего. Мрамор сносил все, как хорошую погоду, так и плохую, но гнев студентов оказался похлеще бури в пампе…
Сам дон Эль Пелудо несколько дней спустя отправится на пароходе на острова, где ничто не сможет успокоить его сердце. Он был стар, и враги хотели таким образом вынудить его к самоубийству – среди беспощадных ветров, бороздящих моря. Сутки напролет все обсуждали, куда сошлют диктатора, порожденного аргентинским народом. Трудно было представить себе участь печальнее для человека, по словам честных людей, невинного, но пренебрегшего обязанностями отца нации.
Меня пугала эта странная атмосфера, сгустившаяся над Буэнос-Айресом. Ни одна дверь не выглядела безопасной, каждое окно казалось мне западней. Это было слишком для меня, приехавшей прямиком из Парижа, где все так просто, даже смерть, даже нищета и несправедливость. А здесь всему приходилось учиться заново. Придумывать. Обучение мое продвигалась медленно. Почему я попала сюда именно в тот момент, когда муравейник разворошили? Мне не повезло. Я, недавно овдовевшая, приехала искать друзей, мира, чтобы успокоить свое измученное сердце, а тут всюду лишь всплески недовольства взбунтовавшегося народа, впервые продемонстрировавшего свой характер.
В кармане я нащупала любовное письмо от моего Крылатого Рыцаря, слегка смяла его и теперь при каждом шаге, при каждом движении мышц, при каждом покачивании бедер я слышала его шелест. Я говорила себе, что это любовное письмо… Что любовь… любовь… И продолжала путь.
* * *
Слишком многое свалилось на меня одновременно. Мне пришлось думать, становиться взрослой. Я хотела понять, я знала: во всей этой истории существует что-то, что надо разгадать. Я не ведала, касается это меня одной или жизни в целом, но нужно было внимательно вслушиваться в ритмы нового времени, шедшего мне навстречу. Я замедлила шаг. Посмотрела на серое небо Буэнос-Айреса, низко нависшее над крышами с мансардами, – ни тени, ни листочка, лишь несколько прохожих. И я размечталась о цветущих каштанах на улицах Парижа, о Сене, делящей город пополам, о лавках букинистов, от одного вида которых в такие мгновения на тебя нисходит умиротворение. Однажды подруга аргентинка рассказала мне, что владеет пятью тысячами деревьев. В Буэнос-Айресе деревья считают на штуки. Те, что мы видим здесь, прибывают издалека, их привозят, как заключенных, обещают им прекрасный уход и любовь, если только они как следует вырастут. В этой стране люди ходят на свидание к деревьям, просят деревья хорошенько расти в их садах, подарить им свою тень. Я видела усадьбы, где деревья чувствовали себя хорошо благодаря заботам садовников. Но пампа сурова, она не желает ничего давать даром, хочет остаться единственной, хочет быть пампой. Усилия, которые прикладывают землевладельцы, чтобы вырастить хоть что-то, сродни волшебству. Урожай – чудо. Но чем больше препятствий преодолевает человек, тем больше он достоин чуда…