Хроноагент. Гексалогия

Сергей достает из нагрудного кармана моего комбинезона пистолет и запасной магазин. Я укладываю их в кобуру и поправляю ее.

– Вот, теперь все. Дуй! – Сергей вздыхает.

Его можно понять. Нам с Ольгой, можно сказать, повезло: один шанс на тысячу. Его же с Верой война разметала далеко и надолго.

Пока иду до Больших Журавлей, в голову мне приходит мысль, что я совершенно забыл, для чего я здесь. Война, повседневная, тяжелая, на грани физического и морального истощения, работа, переживания за Ольгу вытеснили все остальное. Впрочем, все идет как надо. До того единственного боя, ради которого и затеяна вся эта история со мной, еще больше двух месяцев. За это время я должен втянуться настолько, чтобы вполне выдержать бой одному против десятки. Прикидываю, сколько бы я сейчас смог продержаться против десяти “мессеров”, пусть даже не “Нибелунгов”… Получается, что те, кто послал меня сюда так рано, кругом правы. Я сейчас просто не удержу возле себя эту десятку. Пять сожрут меня, а остальные догонят и расправятся с Сергеем. Так что будем набираться опыта.

В Больших Журавлях все дома заняты под госпиталь. Поначалу я теряюсь: где же искать Ольгу? Потом вспоминаю, что она – хирург. Значит, надо искать операционную, там мне скажут, где ее найти. Операционная разместилась в здании сельсовета. Над крышей соседствуют два флага: красный с серпом и молотом и белый с красным крестом. На крыльце стоит довольно странная и весьма колоритная фигура.

Тощий и длинный как столб мужик неопределенного возраста, в белых полотняных брюках и такой же куртке почти до колен, с засученными выше локтей рукавами. Жилистые волосатые руки с длинными пальцами подняты на уровень плеч, ладонями вперед. Он словно собирается сдаваться и раздумывает: стоит это делать или нет. На голову плотно, по самые брови, натянута белая шапочка, на грудь свисает марлевая маска. Маска, шапочка, брюки и особенно куртка обрызганы чемто красным. Я догадываюсь: кровь. В зубах у странной личности дымится папироса. Серые глаза изпод рыжих бровей внимательно меня разглядывают.

– Кого разыскиваем, старшой? – скрипит личность сквозь зубы, не вынимая папиросы изо рта. – У нас здесь летчиков вроде нет.

– Старший лейтенант Злобин. С кем имею честь?

Личность поводит своим длинным, буратинообразным носом в сторону стоящего рядом пожилого санитара и чтото мычит. К моему удивлению, санитар услужливо вынимает папиросу из его зубов и держит ее наготове.

– Военврач второго ранга Гучкин, – представляется личность, не меняя позы, держа руки в прежнем положении: чи щас сдаться, чи погодить трошки.

– Что привело вас, товарищ старший лейтенант, в нашу обитель скорби? Товарища ищете? Как фамилия? Какой части? А вообщето точнее вам скажут в канцелярии, второй дом направо. Я всех вряд ли упомню. Знаете, сколько за день раненых проходит!

Он снова кивает носом, и санитар вставляет ему в зубы папиросу.

– Вообщето мне нужен не раненый, а военврач третьего ранга Колышкина.

Гучкин так резко открывает свою пасть, обнажая лошадиные зубы, что папироса выпадает изо рта. Санитар подхватывает ее на лету и укоризненно качает головой.

– Вас интересует Колышкина? Ольга Ивановна?

– Так точно.

– Ну, ты даешь, старшой! Откуда ты взялся?

Я беру официальный тон:

– 129й истребительный полк.

– А! Сосед. Мы с вами как у Христа за пазухой. Пока вы здесь, ни одна бомба сюда не упадет. Верно?

– Верно, не дадим. Так где я могу видеть Колышкину?

– Не вовремя ты пришел, старшой. Оперирует она. И еще долго будет оперировать.

– А когда освободится?

– Трудно сказать. Вчера закончили в четыре утра, позавчера – в три. Транспорт с ранеными только два часа назад пришел. Так что придется повозиться.

– А почему она оперирует, а вы курите? Почему не наоборот?

– А ты, старший, лют! Интересно знать, ты сам как, все двадцать четыре часа в воздухе проводишь или иногда, по нужде сходить, на землю спускаешься?

– Иногда спускаюсь.

– Вот видишь. А нам порой по нужде сбегать некогда бывает. Людито на столах лежат живые, помереть могут, а другие в очереди ждут, и всем больно до невозможности. Иваныч, – обращается он к санитару, – дайка я докурю, а сам посмотри, когда Ольга Ивановна с очередным закончит. Если скоро, скажи, что ее здесь командир дожидается, а если нет, не отвлекай, я сам ей скажу.

Санитар сует Гучкину папиросу в зубы и уходит.

– А что это вы так интересно курите?

– Руки должны быть чистыми. – Он выплевывает окурок и добавляет: – Идеально. Мы же ими в живом теле копаемся. После каждой операции моем и дезинфицируем.

– А, – догадываюсь я, – поэтому вы их так странно держите, словно сдаваться собрались.

– Или задушить коголибо, – смеется Гучкин. – А ты, старшой, что за интерес до Ольги Колышкиной имеешь? Если не секрет, конечно.

– Никакого секрета. Она – моя жена.

Гучкин сокрушенно качает головой.

– А вот вратьто не надо. Она же не замужем.

– Тебя как зовут?

– Константин Владимирович.

– Ты, Костя, хорошо сказал, что сейчас по нужде некогда сбегать. Ты в мирное время по сколько операций в день делал?

– Самое большее – две. Только к чему ты это?

– А к тому, что в мирное время я тоже делал по одному, самое большее по два вылета в день. А сейчас по пять, по шесть. Но мирноето время кончилось. Другой отсчет пошел. Если мы с ней не успели в загсе штамп поставить до 22 июня, то теперь это дело может несколько затянуться. Но для нас с ней это не имеет значения.

Гучкин хочет чтото сказать, но я его опережаю:

– Погоди, за нравственность ее можешь не переживать. За четыре дня до войны мы с ней получили от ее родителей благословение. Это она и сама тебе скажет, а ей не поверишь, у отца спроси.

Из дверей выходит санитар и докладывает:

– Ольга Ивановна уже зашивает. Через пару минут выйдет, – и добавляет, подмигнув: – Злая – жуть!

– С чего это? – спрашивает Гучкин. – А, она решила, что опять этот командир артдивизиона за своего наводчика ругаться приехал.

Гучкин грустно улыбается и поясняет:

– Пять дней назад к ней на стол попал наводчик из противотанкового дивизиона. Лично комдив его привез, сам ему первую помощь оказывал. Только вот ногу жгутом он зря перетянул да еще за весь день не ослабил его ни разу… Короче, гангрена у парня началась. Пришлось ногу ампутировать. Так тот майор уже три раза приезжал выяснять отношения. Напьется и приезжает. Два раза я ему морду бил, а последний раз предупредил, что, если он еще раз здесь появится, в штаб армии рапорт напишу.

– Сколько это будет продолжаться!? – слышу я злой, но до невозможности родной голос. – Константин Владимирович, дайте я сама с ним поговорю! Загубил, кретин, ногу парню и пытается вину на нас…

Ольга стремительно выходит на крыльцо, она в гневе, глаза мечут искры, а руки, которые она держит так же у плеч, ладонями вперед, готовы вцепиться комуто в горло. На ней такая же, некогда белая, а ныне забрызганная кровью униформа. Увидев меня, она столбенеет и лишается дара речи. Гучкин с любопытством смотрит на нее. Наконец Ольга приходит в себя.

– Андрей! – визжит она и, прыгнув с крыльца, повисает на мне.

– Ольга! – трагическим голосом кричит Гучкин. – Руки!

– Константин Владимирович! – кричат из операционной. – Раненый готов!

– Бегу! Ольга, десять минут!

Она оборачивается к нему.

– Я помню, Костя, – и снова припадает ко мне. Я даже не знаю, что сказать. Так долго ждать этой встречи и не знать, что сказать! Говорю первое, что приходит в голову:

– Почему только десять?

– Это норматив, – шепчет Ольга. – За это время санитары снимают раненого со стола, фельдшеры укладывают и готовят к операции другого, а мы можем передохнуть: покурить, попить, перекусить, в туалет сбегать…

– У нас перерывы побольше: от часа до двух.

– Как ты там?

– Воюю. Сережка тоже воюет, привет тебе от себя и от Веры передает.