Страница 13 из 681
Я целую Олю в губы, шею, грудь, но она вдруг отстраняет меня и спрашивает:
– Андрюша, а как ты воспринял то, что ты у меня не первый мужчина?
– Никак. Разве это имеет какоето значение?
Оля смотрит на меня удивленно. Вот она – разница в пятьдесят лет. Что ни говори, а моральные рамки за эти десятилетия существенно раздвинулись.
– Ну что ты говоришь? Разве это может не иметь значения?
– Для меня – да. Я люблю тебя, а не твою девственность.
– А вот для меня имеет. Я все эти годы места себе не находила, все думала, как это объяснить тому, кто меня выберет?
Оля замолкает, потом начинает говорить, быстро, словно боясь, что я ей помешаю:
– Я еще в школе училась, когда Женя Седельников привел меня к себе домой. От него все девчонки нашего двора с ума сходили, а он выбрал меня. Он сказал, что давно уже полюбил меня, и я была на седьмом небе от счастья. Когда он раздевал меня, я не только не сопротивлялась, но даже помогала ему, только дрожала сильно. До сих пор помню. Он старше меня на два года и тогда учился в какомто закрытом училище. Губы его были жесткими, а руки не то что грубыми, а скорее… глухонемыми. Он все время делал ими не то, что в данный момент надо делать, они у него не на месте были. Я знала, что в первый раз будет больно, и терпела. Но это было не только в первый раз. Мы встречались редко, раз в месяц, а то и реже. И всегда у меня оставалось неприятное чувство, словно я делаю с ним не самое естественное дело, а нечто низкое, постыдное. Но я никак не могла положить конец этим странным отношениям. А все девчонки ничего не знали и завидовали мне. Три года назад он кудато пропал. Отца у него не было, он погиб еще в Гражданскую войну. Через две недели и мама его кудато уехала, никто не видел, куда и как. Признаться, я вздохнула свободно…
Исповедуясь, Оля смотрит в потолок какимто странным взглядом. Мне начинает казаться, что она видит там этого Женю. Я решительно прерываю ее рассказ:
– Хватит об этом. Все это в прошлом и не вернется.
Я наклоняюсь и крепко целую ее в губы, но Оля не отвечает на поцелуй.
– Подожди, я не сказала тебе самого главного. Когда я встретила тебя, я очень боялась, что все будет так же, как с ним, и долго не могла решиться. Ты, наверное, это заметил?
– Положим, я и сам не торопил тебя.
– Спасибо, – шепчет Оля.
– Ну и как, подтвердились твои опасения?
Вместо ответа Оля притягивает меня к себе.
– Ты совсем другой. С тобой все подругому, я сама себя не узнаю…
Осторожно и нежно целую соски ее грудей, а рукой ласково поглаживаю бедра и попку, обтянутую шелком трусиков. Оля сладко вздыхает, ловит мою руку и помогает ей пробраться под резинку…
Утро застает нас лежащими в объятиях. Смотрю на часы: пять тридцать.
– Пора, – говорю я, – через полчаса за нами приедет Гриша.
– Неужели все, – бормочет Оля, не открывая глаз. – Нет, так просто я с тобой не расстанусь, не рассчитывай. Обними меня покрепче…
Мы еле успеваем одеться, когда подъезжает машина. Ольга запирает дачу, и мы едем.
– Сначала на аэродром, как комдив приказал, – говорит Гриша.
Всю дорогу до аэродрома Ольга молчит, о чемто думает, положив голову мне на плечо.
Служебную машину Ивана Тимофеевича и Гришу на аэродроме, видимо, знают хорошо, поэтому нас пропускают без формальностей. Часовой у шлагбаума только с любопытством смотрит на Ольгу. Гриша подруливает прямо к “Яку”.
На крыле лежат мои комбинезон и шлемофон, под крылом сидят два техника. Увидев меня, они встают.
– Здравия желаем, товарищ старший лейтенант. Все в порядке, можете лететь.
Я бегу в штаб, получаю полетное задание и возвращаюсь к самолету. Ольга стоит возле “Яка” и гладит рукой гладкую обшивку.
– Красивый он у тебя. Я таких еще не видела.
– Хороший самолет, Оля, как и женщина, должен быть красивым, – говорю я, натягивая комбинезон, – потому мы и называем его “она” – машина.
Быстро проверяю машину – все в порядке.
– Ну, Оленька, мне пора.
Ольга, не смущаясь присутствием техников и Гриши, обнимает и целует меня. Они деликатно отворачиваются.
– Прощай, любимая.
– Не прощай, а до свидания. У меня предчувствие, что мы с тобой скоро встретимся…
Я вздрагиваю. Какого черта! В памяти сразу всплывают слова ее отца: “В Сибирь, в Забайкалье, только подальше от нас!”
– Вот этого, Олешек, мне меньше всего хотелось бы. Лучше потерпеть.
– Почему это? – Ольга смотрит на меня с удивлением.
Ее огромные темные глаза становятся еще больше, занимая почти поллица. Я целую ее в эти глазищи.
– Скоро сама все поймешь. Кстати, куда ты завтра едешь?
– Еще не знаю. Сегодня в институте выдадут предписание и билеты на дорогу. Андрюша, ты чтото знаешь и недоговариваешь.
– Оленька, скоро сама все узнаешь. Прощай!
– Я напишу тебе, как только приеду на место. Жди.
Я еще раз целую ее и поднимаюсь в кабину.
– От винта!
Запускаю мотор, машу Ольге рукой. Она машет в ответ. В неимоверно больших глазах – тревога и сомнение. Такой она и остается у меня в памяти. Все. Закрываю фонарь и рулю на полосу. Взлетаю. Курс на запад. До начала войны – четыре дня.
Глава 6
Грянул год, пришел черед,
Нынче мы в ответе
За Россию, за народ
И за все на свете.
А. Твардовский
Приземлившись и сдав самолет, я иду на свою стоянку. В глаза сразу бросается чтото необычное. Подхожу ближе. Так и есть! Вдоль фюзеляжа, от хвоста к носу, нарисована красная стрела, изломанная зигзагом, наподобие молнии.
На другом борту – такая же стрела. А поверх нее мой техник, Ваня Крошкин, по трафарету наносит рисунок головы лося с могучими широкими рогами.
– Что это, Вань?
– А это, командор, отличительные знаки. Чтобы дивизию нашу и полк ни с кем не спутали.
– А почему сохатый?
– У нас командир кто? Лосев! В 130м у “мигарей” подполковника Акопяна как зовут? Тигран! Вот они на “МиГах” тигров рисуют.
– А в 128м? У них – подполковник Михайлов Петр Константинович.
– Михайлов, от слова “Михаил”, Мишка, медведь…
– Понятно. Значит, на “ЛаГГах” медведи будут.
–Ага!
– А начальство как на это смотрит?
– Одобряет. Пусть, говорят, издалека нас видят и шарахаются.
– Шарахаются не от внешнего вида, а от репутации. А ее еще создать надо.
– А она уже есть, репутациято. Позавчера комдив прилетал, рассказывал. Недавно австрийский летчик через границу перелетел. Так он, среди прочего, рассказал, что их предупредили: в районе Бобруйска базируется дивизия красных асов, оснащенная новейшими истребителями. В бой с нами им приказано, не имея двойного превосходства, не вступать. Для бомбардировочной авиации наши аэродромы – цель номер один.
– Вот как!
Интересно, война еще не началась, а по люфтваффе уже идет паническая команда: “Ахтунг! Ахтунг! 44я – в воздухе! Уносите ноги!” Что же будет, когда они реально столкнутся с нами? Я далек от преувеличения наших возможностей, но уже ясно: неприятности мы Герингу доставим немалые.
Последние дни перед 22 июня тянутся до невозможности медленно. Впрочем, это только так кажется. Я точно знаю, когда начнется, и жду этого момента. А в этом случае время тянется как резина. Все остальные живут в другом ритме. Мы много работаем, часто летаем.
Последний мирный вечер выдается на редкость тихим и теплым. Мы сидим у палатки и курим. Уже вторая неделя, как весь полк перебрался из поселка на аэродром. Серозеленые палатки стоят на опушке леса, под широко раскинувшимися ветвями сосен. Я смотрю в небо, усеянное звездами. Смотрю туда, куда совсем недавно село солнце. Пройдет всего несколько часов, и оттуда поплывут на нас волны “Юнкерсов” и “Хейнкелей”.