Четыре Ступени

- Здравствуй, Жень, - небрежно бросила Светлана. Поздоровалась сама от неожиданности. Никак не предполагала первым в институте встретить именно его. Поздоровалась и сделала попытку проскочить мимо. О, как ей в тот момент была необходима Наталья! Она и рванулась в стремлении найти Малькову немедленно. Всё же успела краем глаза заметить - Джон в буквальном смысле споткнулся, увидев её. Замер сначала, не ответив на приветствие. Потом спохватился, поймал за руку и несильным рывком вернул девушку на прежнее место.

- Здравствуй, Светка!

Замолчал, глядя восхищёнными, впитывающими её новый облик глазами. Необъяснимое случилось в Светлане в один миг. Тихий хлопок в душе, словно лопнул мыльный пузырь. Исчез интерес к Катину вообще. Скучно ей вдруг стало не только смотреть на него, но и рядом стоять. Исчезла пугающая раньше зависимость от Джона и его поведения. И Катин это почувствовал, уловил невидимым душевным локатором. Нечто жалкое начал лепетать. Спрашивал, сам рассказывал. Светлана больше не торопилась сбежать. Вежливо выслушивала, переминаясь с ноги на ногу. Смертельно скучала. Не уходила. Надо ли выказывать человеку свои истинные чвства? Бедненький Джон. Но ей не было его по-настоящему жаль. Она сравнивала своё отношение к нему с обзором достопримечательности в бинокль. Раньше смотрела на Джона в маленькие окуляры и видела его увеличенным. Теперь бинокль перевернулся другой стороной. Джон выглядел таким маленьким-маленьким, ничего не значащим.

Светлана собиралась поделиться открытием с Мальковой. Никому другому рассказывать не думала, хоть её и спрашивали. Зачем? Однако, пока она искала подходящие время и случай, единственный человек, с кем действительно можно поделиться без опаски, Наталья Малькова, начала от неё отдаляться.

По правде, назвать начавшийся у Натальи роман любовью было трудно. Это к пятому курсу речь уже шла о любви. А на втором курсе никакой любви Светлана разглядеть не могла, как ни силилась. Не она одна, кстати. Все смотрели на Малькову с осуждением.

Началось с того, что Наталья попала в компанию парней из другой группы. Не одних парней, разумеется. Пара девчонок в той компании имелась. Наталья их быстро потеснила. Заняла господствующую высоту, так сказать. Самым простым способом. Она спала со всеми в этой компании, кроме девчонок. Ориентация у Мальковой была традиционная, чем она, вопреки возникшей в обществе моде, невероятно гордилась. Широта Натальиных взглядов и свобода поведения потрясали не только воспитанную в стерильной пробирке Светлану. Многие вполне раскованные и, казалось бы, бескомплексные студенты столбенели при виде мальковских выкрутасов. Её собственная компания долго не могла определить своё точное отношение к Наталье. Пока лидер компании не стал величать её “моя королева”. На королеву Малькова сначала походила мало. Широкоскулая и конопатая, с прямыми соломенными волосами, с несколько тяжеловатыми бёдрами. Но Наталья сделала-таки себя. “Химия” и мелирование превратили прямую солому её волос в роскошную копну. Крем-пудра скрывала веснушки, румяна скрывали ширину скул, подчёркивая их красивую линию. Сразу стало заметно, какие пухленькие, чувственные губы у Мальковой. Широкие цветные блузы-балахоны скрывали тяжеловатые бёдра. Ну и высокий каблук, разумеется. Иногда казалось, что Малькова не умеет носить обувь на высоком каблуке. Ерунда. Наталью шатало от выпитого.

Светлана первое время пыталась как-то воздействовать на подругу, удержать её от крайностей, но получала в ответ маловразумительное бухтение.

- Ин вино веритас, - икала Наталья. И Светлана с грустью вспоминала строку Блока “…и пьяницы с глазами кроликов in vino veritas кричат”.

- В жизни надо всё попробовать, - в другой раз вполне трезво отбивалась Малькова. - Вот у тебя жизнь пройдёт, правильная ты моя, а тебе на старости лет и вспомнить будет нечего.

- Ни хрена ты не понимаешь, - делала она очередную попытку объяснить Светлане непонятное. - Постель - это лучшее, что есть в отношениях мужчины и женщины. Сама попробуй. Тебя потом за уши не оттянешь.

- Промискуитет был рождён природой, - яростно кричала при очередном “разборе полётов” Наталья. - Моногамию человек придумал. Монгайта почитай. Что? Мужикам промискуитет полезен, а женщинам противопоказан? А ху-ху не хо-хо?

Светлана делала одну попытку за другой, натыкалась лишь на очередное откровение.

- Афинские ночи! О! Ими бредили поэты Серебряного века, - мечтательно улыбалась Наталья после одной из бурных вечеринок, проспав и опоздав сразу на две пары. - Мужики все такие разные. И мне с ними хорошо по-разному. Вот Дрон, например. Мне каждый раз страшно, что раздавит. А потом так хорошо от его тяжести становится. Трахается, как бог.

Малькова сладко потягивалась. Выгибалась всем телом, ровно кошка. Светлана не знала, куда отвести глаза, пока Натка делилась с ней интимным. Вернее, интимными подобные вещи считались у всех, кроме Мальковой, стыда вовсе не ведающей, утверждающей: “Что естественно, то не стыдно”. После Наткиных откровений Светлана смотреть не могла на того самого Дрона, в миру прозывавшегося Юркой Дроновым.

Самый старший на курсе, по слухам Дронов успел побывать десантником, повоевать в никому неведомых “горячих точках”, всё на свете знал, умел и ничего не боялся. Он ходил по коридорам института, как человек-гора. Двухметровый атлет с копной вьющихся чёрных волос, с серыми насмешливыми глазами и кулаками под размер хорошей табуретки. Он, пожалуй, даже был красивым. Но заметить его внешнюю привлекательность мешали наметившееся пивное брюшко, общая одутловатость лица и постоянные мешки под глазами. Надежды, что эти отёки когда-нибудь спадут, не оставалось. Дрон пил. Пил ежедневно, без всякой меры. И вместе с ним пила Наталья, количеством выпитого поражая многоопытных мужиков.

Светлана страдала от разговоров и сплетен, окружавших подругу. Страдала от её поведения. Ведь хороший же человек. Умный, добрый, отзывчивый. Получше многих других. Ну почему, почему Малькова пьёт? Почему на деле исповедует этот свой промискуитет? Ведь скатится в конце концов до состояния неисправимых “синяков”, бомжей. Страдала Светлана и от вновь навалившегося одиночества, которое теперь переносилось тяжелее во сто крат. Она чувствовала себя брошенной, покинутой единственным другом. Настойчивые ухаживания Катина лишь обостряли это чувство. Сам собой вспоминался маленький принц Экзюпери и его гениальные слова “… ты всегда в ответе за всех, кого приручил”. Или это говорил лис? Неважно. Вот Малькова приручила Светлану и бросила. Бросила. Потом, через много лет совсем по-другому оценивала Светлана эти Наткины виражи. Но тогда… Ох, как ей было горько, больно и обидно. Она замкнулась, ушла в себя. Опять никому не нужна, не интересна. Ну и не надо. Без вас обойдусь.

*

В почти абсолютном вакууме удалось Светлане просуществовать до середины четвёртого курса. Почти, поскольку Катин не оставил своих попыток. Жалких, надо сказать, попыток. Светлана отлично понимала, чего он добивается. Заело его. Однажды после занятий к ней на улице подошёл Королёв и с непередаваемыми интонациями поинтересовался:

- Слушай, жестокая женщина, сколько можно измываться над парнем?! Не пора ли пожалеть?

- Во-первых, не женщина, а девушка, - огрызнулась Светлана. - А во-вторых, чтобы жалеть, надо эту жалость испытывать. Я не испытываю. Ясно?!

- Экскюз ми, мисс! - оскорблено ответствовал Королёв. Он хотел ещё что-то сказать, но не успел. Светлана развернулась и ушла. Через пару месяцев ей передали, что Катин женился. И она испытала такое облегчение, будто огромный валун с души свалился. Теперь её одиночество представлялось ей более комфортным. Никому ничего не должна, никому ничем не обязана. Жаль, продолжалось сие состояние недолго.

К зимней сессии жизнь снова ворвалась на тщательно охраняемую, пустынную территорию Светланиной души. Вернулась из своих “диких странствий” Малькова. Побитая и потрёпанная неисчислимыми похождениями, перегруженная не лучшим опытом, вся больная какая-то, но, по крайней мере, не утратившая природного оптимизма. Вернулась, как будто никуда от Светланы не уходила. Светлана не смогла её оттолкнуть. Даже сердиться на неё не смогла. Приняла, выслушивала, сострадала. Никогда раньше не принимала чужие горести и радости почти как свои. Это был новый опыт. Тяжёлый и радостный одновременно. Опыт любви к другому человеку. Оказывается, она любила Наталью, не подозревая об этом. Вот со всеми Наткиными выбрыками любила. До сих пор Светлана считала, что так безусловно, безоговорочно можно относиться лишь к родителям. Но сыновние или дочерние чувства - особая статья. Родители похожи на воздух. Воздухом дышишь автоматически, естественно, не прикладывая усилий, не замечая. Замечать начинаешь тогда, когда воздух ухудшается или заканчивается. Только тогда начинаешь ценить, понимать, что к чему. Отношения с другими людьми не столь естественны и требуют определённых усилий, иногда значительных. Вот отношения с Натальей требовали усилий, требовали внутренней работы. В общем, Светлана запуталась в попытках объяснить самой себе изменившееся отношение к Мальковой.