Страница 11 из 13
— Хорошо бы нам скорее переехать, Патош… И мне бы хотелось жить именно здесь...
Она уже говорила нам об этом, и много раз. Нас несколько смущало, что мы должны уехать из дома. Но жить на одной из этих барж... День за днем мы ждали, когда же начнется наше новое приключение.
— У вас будет каюта на двоих... С иллюминаторами... Там будет большой салон и бар...
Она мечтала вслух. Мы опять сели в машину. После туннеля Сен-Клу, на автостраде, она обернулась ко мне. Ее светлый взгляд тепло обволакивал меня.
— Знаешь, что тебе надо делать? Каждый вечер ты должен записывать все, что делал днем... Я куплю тебе для этого тетрадь...
Это была хорошая мысль. Я сунул руку в карман, чтобы убедиться, что портсигар на месте, как всегда.
Некоторые вещи исчезают из твоей жизни, как только позволишь себе на минуту быть невнимательным к ним, но этот портсигар был мне верен. Я знал, что он всегда у меня под рукой, в ящике ночного столика, на полке в шкафу, в глубине парты или внутреннем кармане куртки. Я был так уверен в нем, в том, что он есть, что в конце концов забывал про него. Но не в те часы, когда мне было тоскливо. Тогда я рассматривал его со всех сторон и со всех точек зрения. Это было единственное осязаемое свидетельство того периода моей жизни, о котором я не мог ни с кем говорить, и порой даже задумывался: а было ли это все со мной на самом деле.
И все-таки однажды я чуть его не потерял. Я учился в коллеже, собственно говоря, ждал, пока пройдет время и мне исполнится семнадцать. Мой портсигар был предметом вожделения двух братьев-близнецов из весьма состоятельного буржуазного семейства. Многочисленные родственники этих братьев учились в других классах коллежа, а про их отца говорили, что он «первое ружье Франции». Если бы они все объединились против меня, я бы защититься не смог.
Надо было, чтобы меня выставили из этого коллежа, и как можно скорее, — другого способа избавиться от них я не видел. Однажды утром я убежал с занятий и воспользовался этим, чтобы побывать в Шантийи, Мортфонтене, Эрменонвиле и Шаалисском аббатстве. В коллеж я вернулся к обеду. Директор объявил мне, что я исключен, но что с моими родителями ему связаться не удалось. Отец уже несколько месяцев как был в Колумбии, искал золотоносный участок, о котором ему рассказал приятель; мама была на гастролях в Швейцарии, где-то возле Ла-Шо-де-Фон. Меня изолировали от всех и поселили в медпункте до тех пор, пока за мной кто-нибудь не приедет. Мне было запрещено ходить на занятия и есть вместе с ребятами. Этот вид дипломатической неприкосновенности полностью гарантировал мне безопасность, ни братья, ни родственники, ни «первое ружье Франции» мне больше не угрожали. Каждый вечер, ложась спать, я проверял, лежит ли у меня под подушкой мой крокодиловый портсигар.
В последний раз он привлек к себе внимание несколько лет спустя. В конце концов я все-таки последовал совету Анни писать каждый день в тетради: как раз тогда я только что закончил свою первую книгу. Я сидел за стойкой бара в кафе на улице Ваграм. Возле меня стоял человек лет шестидесяти, черноволосый, в очках, оправа изысканная, костюм безупречный, руки ухожены. Несколько минут я смотрел на него, не понимая, кем он мог быть, что мог делать в этой жизни.
Он попросил официанта принести ему пачку сигарет, но их здесь не продавали. Я протянул ему свой крокодиловый портсигар.
— Большое спасибо, мсье.
Он вытащил сигарету. Взгляд его был прикован к портсигару.
— Вы позволите?
Он взял его у меня. Нахмурив брови, долго вертел в руках.
— У меня был точно такой же.
Он вернул мне портсигар и очень внимательно посмотрел на меня.
— Эта вещь — из тех, что у нас украли, всю партию. И потом мы таких больше не продавали. Вы — обладатель очень редкого, коллекционного экземпляра, мсье...
Он улыбался мне. В прошлом он был директором большого магазина-салона кожаных изделий на Елисейских Полях, а сейчас на пенсии.
— И портсигаров этих им было мало. Они весь магазин ограбили, подчистую.
Он склонился ко мне, все так же улыбаясь.
— Не подумайте, что я хоть на минуту вас заподозрил... Вы тогда были слишком молоды...
— Это было давно? — спросил я.
— Лет пятнадцать назад.
— И их арестовали?
— Не всех. Эти люди совершали преступления куда более серьезные, чем та кража....
Более серьезные. Я уже знал это слово. Воздушная гимнастка Элен Тош получила СЕРЬЕЗНУЮ ТРАВМУ. И молодой человек с большими голубыми глазами тоже сказал мне потом: ДА, И ЭТО ОЧЕНЬ СЕРЬЕЗНО.
Выйдя из кафе, я шел по улице Ваграм в каком-то странно-возбужденном состоянии. За долгое время я впервые ощутил присутствие Анни. В тот вечер она шла за мной. Роже Венсан и маленькая Элен тоже были где-то в этом городе. На самом деле они не оставляли меня никогда.
Белоснежка ушла от нас и даже не предупредила. За обедом Матильда сказала мне:
— Она ушла, потому что не хотела больше возиться с тобой, дурачишка!
Анни пожала плечами и подмигнула мне.
— Ты, мама, глупости говоришь! Она ушла, потому что ей надо было вернуться в свою семью.
Матильда сощурила глаза и сердито посмотрела на дочь.
— Так при детях с матерью не говорят!
Анни притворилась, что не слышит ее. Она улыбалась нам.
— Ты слышала? — спросила Матильда у дочери. — Ты плохо кончишь! Как и дурачишка!
Анни снова пожала плечами.
— Успокойтесь, Тильда, — сказала маленькая Элен.
Матильда пальцем показала мне на свой пучок на затылке.
— Ты знаешь, что все это означает, а? Теперь, когда Белоснежки здесь нет, тобой, дурачишка, буду заниматься я!
Анни провожала меня в школу. Она, как обычно, положила руку мне на плечо:
— Не обращай внимания на то, что мама говорит... Она старая... А старые говорят бог знает что...
Мы пришли раньше времени. И ждали перед железными воротами школьного двора.
— Вы с братом одну или две ночи переночуете в доме напротив... ну, знаешь, белый дом... А к нам приедут гости на несколько дней...
Она, конечно, поняла, что я встревожился.
— Но в любом случае я буду с вами... Вот увидишь, вам будет даже интересно там....
В школе я не слушал, о чем говорили учителя. Я думал о другом. Белоснежка уехала, а мы будем жить в доме напротив.
После школы Анни повела нас с братом в этот дом напротив. Она позвонила в маленькую дверь, выходившую на улицу Доктора Дордена. Довольно полная брюнетка во всем черном открыла нам. Это была экономка, хозяева здесь не жили никогда.
— Комната готова, — сказала она.
Мы поднялись по лестнице, где горела лампочка. Все ставни в доме были закрыты. Мы прошли по коридору. Экономка открыла дверь. Комната была больше нашей, там стояли две кровати со спинками из медных прутьев две кровати для взрослых. Стены были оклеены голубыми обоями в цветочек. Окно выходило на улицу Доктора Дордена. Ставни в этой комнате были открыты.
— Дети, вам здесь будет очень хорошо, — сказала Анни.
Экономка улыбалась нам. Она сказала:
— Утром я вам приготовлю завтрак.
Мы спустились по лестнице, и экономка показала нам первый этаж. В большой гостиной с закрытыми ставнями две люстры поблескивали всеми своими подвесками, ослепляя нас великолепием. Вся мебель была закрыта чехлами из прозрачной ткани. Кроме пианино.
После ужина мы вышли вместе с Анни. На нас были пижамы и халатики. Стоял теплый весенний вечер. Было забавно оказаться на улице в халатах, и мы прогулялись с Анни до «Робин Гуда». Нам ужасно хотелось встретить хоть кого-нибудь, чтобы он увидел, как мы гуляем в халатах по улице.
Мы позвонили в дверь дома напротив, и экономка снова открыла нам и проводила в нашу комнату. Мы легли в кровати со спинками из медных прутьев. Экономка сказала нам, что спит в комнате рядом с гостиной и что если нам что-нибудь понадобится, то ее можно позвать.