Евротур. Бешенство

В общем, неизвестное лицо (или лица) во время празднования Дня Победы на центральной площади выпустило на свободу некий неизвестный прежде вирус. Как они это сделали, Тарас Тимофеевич сказать затруднялся. Жертвы, оказавшиеся у эпицентра, тут же погибали, другие же сходили с ума и начинали бросаться на всех подряд, буквально разрывая друг друга и окружающих людей на части. Причем у многих людей такие вспышки бешенства начались уже в больнице, через несколько часов после предполагаемого заражения. К этому времени в городе уже творилось черт-те что — жители успели испуганно разбежаться по своим домам и районам, и уже там начали сходить с ума и стремительно заражать окружающих. Полиция оказалась совершенно бесполезной, и в итоге, чтобы не допустить выхода инфекции за пределы Ижевска, наверху было принято решение просто уничтожить город. Поверить в такое вот так сходу было решительно невозможно, но какой смысл старику врать? Да и звучит правдоподобно — выпустили на свободу вирус, половина города сошла с ума, а другая половина (потенциальные носители заразы) побежали, кто куда. Какой лучший выход? Верно, уничтожение очага. Один город принесли в жертву остальным жителям страны, да и, можно сказать, всего мира.

От таких известий вся наша компания уронила челюсти на пол, только Тарас Тимофеич был абсолютно спокоен. Он появился на свет за пять лет до начала Великой Отечественной и в жизни повидал достаточно зверств как со стороны власти, так и со стороны сограждан, так что к скудной жизни, полной лишений и опасности, ему не привыкать. Да и в город он ездил, жил здесь, а что творилось за пределами деревни — не его ума дело, и все тут.

— Помните, когда мы выезжали из «Металлурга» в Ижевск, прямо перед нами пронеслись три джипа? — вспомнил вдруг Леха.

— Ну…

— Эти суки все заранее знали, — злобно бросил он. — Президент наш и кучка его «шестерок». Они уже тогда знали, чем дело кончится! Через несколько часов после начала «звездеца»! Как всегда, блин, что за страна…

— Слушайте, — негромко промолвил Семен, задумчиво глядя куда-то сквозь стену. — А ведь если вирус не сразу проявляет себя, то он ведь уже может быть везде… Сколько людей уехало или улетело из Ижевска после теракта? Эх, новости бы посмотреть, а лучше в Сеть выйти…

Эта догадка просто ошарашила меня. Вот тебе и раз, а ведь Семен прав. Удивительный он человек — все больше молчит, терпеливо слушает, а уж если что скажет, то всегда строго по делу и в точку.

— Тарас Тимофеевич, что еще по радио было? Или по телевизору?

— Так не работают они, — пожал плечами дед. — Свет-то у нас еще есть, а вот телевизор да радио с самого утра молчат. Вчера только говорили, чтоб все дома сидели и никуда, значит, не высовывались. Да только мне все одно надо выйти, в магазин сходить хоть за хлебом…

— А знаете, сидите, Тарас Тимофеевич, — поднялся Леха. — Мы сходим и все Вам принесем. Что еще нужно купить, кроме хлеба?

— Крупы возьмите, ребята, да можете водочки, полушку, — воодушевился старик и полез в карман висящей на крючке в прихожей фуфайки. — Я денежку дам, погодите.

Семен, решительно отказавшись от денег Тараса Тимофеевича, отправился с Лехой в магазин, а мы с Ванькой вышли во двор на перекур. Уселись на старенькие крылечные ступеньки, упруго гнущиеся под нашим весом — мне сразу вспомнились детские поездки на огород к тете, там было похожее крылечко. Старый серенький домик, небольшой и не слишком опрятный огород — все точно так же, как пятнадцать лет назад, даже запах деревни остался прежним.

— Все интереснее получается, — зло сказал Ванька. — Подумай сам. Кто за все это отвечает? Наше паскудное правительство. Теракт в главный государственный праздник, а потом больше полумиллиона жизней вот так вот, в труху… Там же наши родители были, Димыч, у Лехи вон мама, девчонка его, Оля. Я просто пока вообще не могу это все в голове уместить, все говорю себе, что потом думать буду, а то, блин, того и гляди свихнусь.

— И не говори, — я вздохнул. — До меня пока тоже, кажись, не добралось еще. То есть, я вроде бы понимаю, что ни семьи, ни дома больше нет, но сам удивляюсь, что пока держусь.

— Хотя вру, Димыч, — признался Ванька. — Сегодня вот видел во сне, что сижу я дома с матерью, она с работы пришла, что-то приготовила. И вот поели мы, пьем чай, я уж думаю спатеньки идти — завтра смена с шести — и как бабахнет! Точнее, звука я никакого не слышал, просто свет, яркий, аж глаза горят. Я даже как будто бы ослеп, но это же сон… И все замерло, и слышу тихий голос мамы — иди, говорит, отсюда. Хорошо, что тебя здесь не было.

Под конец фразы голос Ваньки немного дрогнул, и сам он нервно затянулся. Я понимающе посмотрел на друга и на его слегка заблестевшие глаза, которые он быстро опустил, принявшись изучать ползущую по кроссовку божью коровку. Я тоже пару раз в течение дня ловил себя на мысли о том, что же пережила моя семья, осознав, что через долю секунды их ждет быстрый и страшный конец. Не было ни малейших сомнений, что они успели что-то подумать и что-то ощутить, наш мозг способен воспринимать и перерабатывать информацию за тысячные доли секунды, молниеносно делая выводы. Наверняка перед скорой и, к счастью, безболезненной кончиной в головах людей-таки успела проскочить одна тревожная мысль, состоящая из удивленного недоверия и осознания своей обреченности. А родители наверняка обо мне вспомнили и, может, даже успели порадоваться, что я далеко. Я не имею никакого права быть сейчас слабым, ни малейшего. Надо только добраться до ближайшего города, пойти в полицию и пусть нами, как жертвами, занимается горячо любимое государство.

Интересно, какая компенсация нам полагается? Лично я бы не слишком удивился, если бы нас постигла незавидная участь помещенных в какой-нибудь карантин, причем пожизненно. Да и как можно компенсировать то, что не продается и не покупается? Даже если предположить, что правительство вдруг посочувствует и подарит квартиру с окнами на Красную Площадь, что заполнит пустоту от такой потери, которая постигла нас всех? Ничто и никогда не сможет заставить нас это забыть. Я вообще бы не отказался для своего же блага прилечь ненадолго в психиатрическую клинику, но, едва эта идея пришла мне в голову, как я ее отмел. Нет, спасибо, еще сделают овощем, я ведь как-никак пострадавший, фактически беженец, много чего интересного могу рассказать журналистам, а за деньги заткнуть не получится. Я поделился размышлениями с Ванькой.

— Не думаю, что они настолько бессердечные, — покачал головой друг. — Да и толку-то нас по психушкам прятать, думаешь, мы одни такие счастливые?

— Нет, конечно, и других хватает. Интересно, чем они сейчас заняты.

— Да все тем же, уверен. Тоже ищут информацию и гадают, только по нам бабахнули или вообще весь мир в труху. А если кто уже узнал, что это свои подсуетились, так там уж все непредсказуемо, от жажды мести до суицида.

— Ага. А у нас, выходит, посерединке выходит, — я ткнул Ваньку кулаком в плечо, пытаясь подбодрить, хоть у самого горько саднило в горле. — Мы и Кремль брать не собираемся, и с собой кончать. По крайней мере, я на это надеюсь. Выше нос, Ванька. Нас хоть четверо осталось, все друг друга давно знаем, не многим так везет в таких ситуациях. Каждый может рассчитывать на каждого.

— Слово «везение» тут вообще не уместно, — огрызнулся было Ванька, а потом поднял на меня извиняющийся взгляд. — Да нет, ты прав. Если сейчас раскиснем, то потом трудно будет собраться. Сейчас парни вернутся и поедем куда-нибудь, хоть в Челны те же, толку-то по деревням мотаться. Обратимся в отделение, посмотрим, что получится. Только вот документы только у нас с тобой — права — а паспортов вообще ни у кого.

— Да разберемся, по базе пусть пробьют, у них же должна быть хоть какая-то система, в которую мы все включены. И вообще, это менты виноваты, так что пусть только пискнут.

Ну, а чья ж вина? Всем понятно, чья. Полиция должна работать, а не имитировать бурную деятельность. Так можно бесконечно жертв терактов оплакивать, тогда как надо эти теракты предотвращать. Да и ситуацию можно было повернуть вспять, действуй правоохранители более оперативно. Стреляли бы сразу на поражение, брали бы на себя ответственность — им бы потом еще ордена за это дали — и спасли бы город, пусть даже ценой нескольких тысяч жизней. А так что? Так семьсот тысяч потеряли.