Рыжее братство. Трилогия

– Ваник, мы магеву привели! – похвастался Оль, опередив обиженно засопевшую Павку.

– И еды принесли! – торопливо прибавила девочка, пока и эту восхитительную новость не выдал Оль. Зацапав у Лакса мешок, малышка продемонстрировала его пухлые очертания брату.

Дети есть дети, беда в жизнь пришла, а всетаки и для радости место находится. Иной взрослый давно бы руки опустил, сдался на милость судьбы, а эти малявки барахтаются, не унывают. Так и надо, молодцы! Если судьба видит, что ты улыбаешься, сама в ответ улыбаться начнет, а к хмурому да нудному удача редко приходит, если только он ее измором возьмет, да и тогда радости от своего благополучия обрести не сможет.

Бдящий мальчонка встряхнулся и робко пискнул:

– Хорошо.

– Темно, как в заднице трубочиста, – образно ругнулся Лакс, – надо было свечей из трактира захватить. Как ты тут колдоватьто сможешь?

– Чегонибудь придумаю, – небрежно откликнулась и, достав карандаш, нацарапала на стене у топчана с так и не проснувшимся больным руну кано, сосредоточенно желая, чтобы она обратилась светом, а вовсе не огнем, который спалил бы всю Куриную Гузку и поджарил бы нам пятки почище инквизитора у дыбы.

Руна засияла, заливая ярким желтооранжевым светом убогую комнатушку. Дети застыли на месте, восхищенно открыв рты. Свет разбудил высокого мосластого мужика, обильно заросшего волосом и черной бородой, совсем как Соловейразбойник. Он резко распахнул глаза и заморгал, чуть повернув голову в сторону. Тело так и осталось лежать неподвижно.

– Что? Пожар? Горим? – забормотал спросонья.

– Нет, тятя, – наперебой закричали дети. – Мы магеву привели! Она тебя вылечит!

– Глупыши, – тяжело вздохнул мужчина, пытаясь казаться суровым, но в голосе явственно слышались слезы, растрогался, недужный, такой заботе. – Вы уж простите их, почтенная, зазря побеспокоили. Не жилец я, отойду скоро, тела не чую, только бы их куда пристроить успеть. Совсем ведь без меня пропадут. Да и заплатить нам нечем, все в долги ушло…

– Я разве потребовала оплаты? – с суровым укором (надеюсь, получилось изобразить на физиономии мудрое магевское достоинство) усмехнулась. – И не хорони себя раньше времени. Давайка поглядим, что стряслось. Говоришь, тела не чуешь? А пошевелить чемнибудь можешь?

– Ничего не чую, только голова и ворочается, – прошептал параличный, пытаясь не выдать страха, каковой всегда нападает на сильных и гордящихся силой мужчин, когда их застигает врасплох какойто недуг чуток грознее банального насморка.

– Значит, пострадал позвоночный столб, – тоном опытного хирургакостоправа резюмировал я, цокнув языком. – Ну что ж, слушай! Лечить мне доводилось только раны, а тут и кости срастить следует, и хрящи. Обещать, что все получится, не могу, но попробую обязательно, если захочешь. Как, согласен?

– Кто ж от такого откажется, магева? – запекшимися губами шепнул мужик. – Согласен.

– Тогда нам надо перевернуть тебя на живот, заклятие целительное прямо на спине рисовать придется, там, где слом прошел. – Я раздавала указания, не дав компании опомниться и запаниковать.

Лакс, трое ребят, не гнать же их, галчат чумазых, от отца, осторожно перевернули тяжелое, как колода, тело и выправили его положение, чтобы лежал ровно. Фаль тоже взялся помогать и с энтузиазмом подталкивал параличного, врезаясь с разгону в спину.

Я достала из сумки купленный в одной из лавок еще днем пузырек с красной краской и пушистую кисточку. Над тем, что писать буду, по дороге подумала, руны, назойливо крутясь в голове светящимися силуэтами, сложились в довольно причудливую композицию, отпечатавшуюся в памяти. Не знаю, сама я такое изобрела, как Менделеев свою таблицу, благодаря неисследованным, но чрезвычайно мощным силам подсознания, или в дело вмешалась самая натуральная магия. Впрочем, раскладывать по полочкам составляющие нахлынувшего вдохновения ни к чему. Вдруг оно обидится и уйдет, ищи потом по соседям, зови и плачь.

Взяв в руки инструменты, приступила к рисованию. Несколько широких взмахов руки, и аккурат на позвоночном столбе возникли красивые, ну только чутьчуть скошенные руны альгиз, как призыв о помощи, и тейваз– мобилизация силы и мужества. Они переплелись ветвями, точно деревца. А уж на отростках я нарисовала другие знаки, пригодные для целительства. Закончился красный узор, от которого пришел бы в восторг любой дикарь из тех, что разрисовывали ученого Паганеля, руной ингус. Заключив в ее сердцевину свое творение, позволила всем силам древнего письма смешаться в едином заклятии для дарования недужному исцеления.

Пока работала, ребятишки молчали, под руку не лезли, кажется, даже старались не дышать. Не мешал и Лакс, что удивительно, не совал всюду свой любопытный нос даже сильф. Перелетел к вору и с удобного насеста наблюдал за священнодействием.

Но вот последний штрих на весьма грязную спину мужчины был нанесен. Рунный переплет просиял нестерпимо ярко, но не агрессивно, а скорее ликующе. Он перекрыл даже свет кано, а потом выцвел и исчез. Заклятие подействовало, вот только правильно ли?

– Эй, недужный, как ты? – первым спросил Лакс.

– Поначалу будто бы жгло, да теперь вроде все так же, не болит ничего, – уныло вздохнул паралитик и, пожав плечами, сел на топчане.

Восторженно заорав, дети повисли на отце гроздьями. С некоторым опозданием и до смертника дошло, что отправка на тот свет откладывается. Он крепко прижал к себе малышню и заплакал. Крупные слезы катились по лицу мужика, и он не прятал их. На плече у Лакса рыдал растроганный зрелищем сильф. Не ожидала от легкомысленного мотылька такой чувствительности. Надо же, какой он у нас тонко организованный, а столько жрет, что поневоле в душевной черствости заподозрить можно. Между прочим, у вора глаза тоже начали подозрительно поблескивать. Но я сделала вид, что ничего не заметила, тем более что исцеленный и уверовавший в свое окончательное исцеление великолепной магевой (мной то есть) глава нищего семейства встал с топчана. Детишки продолжали жаться к нему, словно боялись отпустить непутевого отца, так он себе еще, чего доброго, шею свернет, негодный. Мужчина низко поклонился, едва не стукнулся головой об пол, и смущенно, с изрядной долей опаски, промолвил:

– Не знаю, как и благодарить, почтенная магева. Я ведь себя уже схоронил, а тут снова… Долгто великий на мне. Чем расплатиться? – Бывший параличный беспомощно окинул взглядом свое жалкое жилище. С нищего, совершенно очевидно, взять было нечего, если, конечно, ты не декоратор фильма ужасов или режиссер, вздумавший снимать Горького.

– Плату мне назначать! – прекратила я бесплодные поиски случайно завалявшихся ценностей. Мужик вздрогнул, и я поспешно, пока его снова паралич не разбил, на сей раз уже психический, закончила, пользуясь правом способной на любые причуды магевы:

– Честных ответов от тебя требую за исцеление!

– Все скажу, почтенная, – торопливо заверил бородач.

– Знаю от детей, что работаешь ты в слесарне. Почему же малышня попрошайничает, а в доме и крыса жить побрезгует? Неужто вовсе не платят?

– Платят, почтенная, полторы бронзовки в неделю, – вздохнул мужчина. – Только долг на мне еще с тех пор, как Инга моя, вышивальщица, мамка их, – отец крепко прижал к себе ребятишек, – помирала. У ростовщика денег занял, думал, вылечу ее, ласточку, а там какнибудь расплатимся. Заработаем. А жизнь подругому повернулась. Померла голуба моя, сгорела от зимней горячки, аки спичка, вот с тех пор долгто и уплачиваю.

«Вот, блин! – мысленно ругнулась я и отчаянно заморгала. – Мнето думалось, мужик пьянь запойная, все в кабаке спускает, оттого ребятишки у ворот побираются. Если так, пропесочу хорошенько, как партком в старые времена, запугаю, как Сталин с Лаврентием Павловичем вместе взятые, чтобы каждую копейку, нет, поздешнему медяшку, в семью нес, тогда жизнь наладится. А тут дело другое. Перед магевой брехать не принято, значит, правду сказал…»

– Сколько задолжал? – спросила строго.