Страница 38 из 39
Трудно объяснить почему, но этот беспорядочный шум и гам не вызывал в душе атмосферу праздника. Мое сердце не затрепетало от этой эйфории, которую я так жаждал, тем всепокоряющим чувством счастья, которого я ожидал и которое неоднократно уже испытывал в молчаливых и одиноких своих мечтаниях и снах. Напротив, все это наполняло меня мрачными предчувствиями и необъяснимой грустью и печалью. Хотя в звуках и не было ничего зловещего. И все же они странным образом воздействовали на меня, заставляя отделять их друг от друга. Постепенно они становились нереальными, ускользали от меня и исчезали...
Мое ощущение было невероятно болезненным, почти непереносимым до такой степени, что я готов был заплакать. Несмотря на мимолетность этой музыки, я знал, что она не исчезнет, что я буду слышать ее всегда, что ее зон не может исчерпаться и что она никогда не замолкнет во мне.
Тогда почему же мне было так грустно?
— Вперед! — выкрикнула Лаура и устремилась вниз, через стену, которая отделяла гребень нашей горы от следующей секции террасы. Другие присоединились к ней сдержанно, за исключением Тиео, чья молодость не знала сомнений и готова была на самые рискованные шаги.
Я последним взошел на платформу, пытаясь забыть о тех многочисленных опасностях, что ожидают нас.
Нам потребуется, по крайней мере, два дня, чтобы спуститься вниз, — предположил Николас.
— два часа,— безапелляционным, не допускающим возражений тоном поправила Лаура.— Разве не так, Тиео?
девочка ответила ей торжествующей улыбкой, в которой была бесконечная надежда, убеждающая лучше всякой аргументации.
— В таком случае, у нас еще есть время немного подумать,— предложила Мирта и села. Я последовал ее примеру, повернувшись спиной к пропасти.
Николас встал на колени перед своим рюкзаком и достал кинокамеру, к которой он не прикасался со времени нашего отъезда с острова Эммеле.
Он посмотрел на нее со смешанным чувством преданности и вины, погладил любимый предмет и покрутил объектив, повернув золотой глаз линзы в свою сторону. Подержав тяжелую камеру на ладони, он встал, направил ее глазок в основание огромной конусообразной пропасти, на краю которой мы расположились, и отрегулировал выдержку. Я подумал, что он собирается начать съемку, но он лишь посмотрел через глазок видоискателя.
Это они,— заявил он.— Они там есть.
— Мара? — воскликнула Лаура, радостно всплеснув ладонями.
— Нет, паучьи деревья.
Она выхватила камеру из рук и навела на возвышенность, похожую на женскую грудь, расположенную в самом конце воронки.
— Чудесно! — воскликнула она.
Николас еще больше помрачнел.
— Грустно! — прошептал он.
Отступив назад, Лаура уставилась на него. - Что ты сказал?
— Эти сети паутины наводят на мысли о разлуке.
— Что?! Ты с ума сошел! Это никакие не паучьи сети, это лианы. Они не причинят тебе никакого вреда. Наоборот. Разве ты уже забыл? Я вчера занималась с ними любовью.
Николасу были не очень приятны эти воспоминания о них, казалось, ему хотелось забыть. Он с трудом взял себя в руки:
— Тебе кажется это разумным?
— Что?
— Что мара выбрали такое место, чтобы обрести свободу? В самом центре паучьей сети?
И производят такой адский шум, обходя свой алтарь из паутины?
Она посмотрела на меня с каким-то страхом, казавшимся совершенно реальным:
О какой музыке ты толкуешь, Галтьер?
Она вплотную подошла ко мне. Я подумал, что она собирается дотронуться до меня, чтобы убедиться в моем существовании. Я сам начал сомневаться, что все это происходит лишь со мной. Она заговорила со мной, будто обращалась к больному человеку:
— Что это вдруг с тобой стряслось? У тебя разболелась голова? Возможно, это солнечный удар. В этих горах нет никакого шума вообще. Не волнуйся, просто вслушайся. Скажи, ты слышишь какие-нибудь звуки, пение птицы или жужжание насекомых? Ничего. И, конечно же, никакой музыки тем более не слышно.
Я повернулся к Мирте. Она вздохнула.
— Молчание всех этих бесконечных пространств может испугать каждого, ничего удивительного.
Это правда? Возможно, меня преследуют галлюцинации? Может, весь этот шум я просто услышал в своем воображении?
Теперь уже я его почти не слышал... Я не мог разобрать звуки инструментов, которые отчетливо слышал ранее. Остались только смутные удары барабанов, удаляющиеся все дальше и дальше, все печальнее и мрачнее... Наконец музыка совсем пропала.
— Ты права, Лаура,— сказал я.— Теперь я понял, что нет никаких барабанов в этой долине, не слышно даже дыхания ветерка. Никаких признаков жизни.
Никто нас здесь не ждет. Мы не обнаружили здесь ничего, кроме камней и пустоты.
Мирта сказала просто так, без всякого интереса:
— Кто знает, может быть, настоящие мара просто выдумки Аравы?
Лаура ухватилась за это замечание с энтузиазмом:
— Ты полагаешь, что те мужчины и женщины с прекрасными маленькими грудями, которых мы видели вчера вместе с черными поросятами и каменными ножами, не существуют?
Мирта ответила Лауре насмешливым тоном; Ты действительно уверена, что они настоящие
мара? Было бы слишком просто, если бы каждый мог сорвать с себя набедренную повязку и стать другим человеком!
Тиео явно не была озабочена нашим настроением. Она была целиком поглощена тем; что старалась надкусить зубами дыню, которая по размеру была больше, чем ее грудь, и чья кожица ей не поддавалась.
К моему удивлению я заметил, что Николас спустился на следующую террасу, расположенную два или три метра ниже нашей. Он высказал мысль, которая никак не согласовывалась с его действиями:
В любом случае, мы едва успели познакомиться с истинными мара, как начали забывать о них.
Хорошее настроение Мирты передалось и мне. Я пошутил, чтобы подбодрить Лауру:
— Вообразите, как мы будем завтра выглядеть? Мы даже не будем помнить, зачем сюда пришли. И больше не будем знать, что мы собирались изучать и записывать.
— Записывать для кого? — спросила Лаура.— для цивилизации?
— Бог мой, а для кого еще? Или ради науки, если тебе так хочется.
Озадаченное выражение на лице Лауры сменилось презрительной гримасой. Это обеспокоило меня.
— Не иметь памяти означает не иметь языка, культуры или науки. Короче говоря, разума вообще.
Гримаса Лауры стала еще презрительней:
— Бедный старина Галтьер! — пошутила она.— Что же останется от тебя?
Я встал, неожиданно охваченный гневом. Мои мысли приходили в порядок, мне казалось, что я более реально осознал, что происходит. И я более чем когда либо, верил в то, что говорю:
— Даже если разум у мара умирает только на минуту перед тем, как он возродится под Новым Солнцем,— утверждал я,— эта минута все же довольно продолжительная. У нас же нет ни единой в запасе.
— Одни вещи,— сказала серьезно Мирта,— могут иметь конец и начало, другие нет. Мы принадлежим к миру, в котором жизнь не может начаться с самого начала снова. У нее есть единственный шанс: продолжаться.
Казалось, Лаура на момент потеряла самообладание. Она была просто разочарована.
Я полагаю, Галтьер хотел изменить местопребывание, посмотреть новые страны.
— Да,— согласилась Мирта, нежно и примирительно,— но он всегда был утопистом.
— Жизнь всегда не приемлет утопий, — рассуждал я. — Нам лучше бы поберечь наше воображение для других вещей.
— А как насчет тебя, Мирта? — захотела узнать Лаура.
Мирта снова улыбнулась:
— Мне хорошо в моей собственной шкуре,— ответила она.
Лаура спустилась и присоединилась к мужу на нижней террасе. Они сели рядышком на грязном берегу, опустив ноги в воду. Она заговорила первой:
— Как твое зрение, Николас? Твои глаза способны еще видеть любовь?
— Лаура,— сказал Николас.— Я все время думаю о мара. Они не изобрели новой жизни. Они просто боятся смерти, как и мы. Но чтобы примириться с этим, они привыкают к этой мысли о смерти, разрезав ее на кусочки, распределив эти кусочки по годам, на протяжении всей жизни. Они решили, что легче уходить из жизни по частям, чем уйти из нее внезапно. Смерть кажется им приемлемой, когда оплачиваешь счет в кредит. В этом сама суть их философии: мечта умереть в рассрочку.