Гегель

Свидетельством интереса к Гегелю являются в настоящее время регулярно созываемые международные гегелевские конгрессы. Во главе международного гегелевского общества стоит крупный прогрессивный ученый Вильгельм Р. Байер. На гегелевских конгрессах часто развертываются острые дискуссии, в которых находит отражение современная классовая борьба. Учение Гегеля стало ареной современной идеологической борьбы. Его наследие сохраняет свое научное и практически-политическое значение до сегодняшнего дня. По пути верного истолкования идей Гегеля пошли те мыслители, которые стояли на революционно-демократических позициях. Революционно-демократическое истолкование гегелевского учения нашло свое наиболее яркое выражение в трудах русских революционных демократов — Белинского, Герцена, Чернышевского.

Только основоположники марксизма-ленинизма точно определили место Гегеля в истории философии, вскрыли классовые и гносеологические корни гегелевского учения, выявили его внутренние противоречия и осуществили коренную переработку идеалистической диалектики с позиций диалектического материализма. Великую заслугу Гегеля Энгельс видит в том, что он «впервые представил весь природный, исторический и духовный мир в виде процесса, т. е. в беспрерывном движении, изменении, преобразовании и развитии, и сделал попытку раскрыть внутреннюю связь этого движения и развития… Для нас здесь безразлично, что Гегель не разрешил этой задачи. Его историческая заслуга состояла в том, что он поставил ее» (1, 20, 23).

Главным приобретением философии Гегеля В. И. Ленин считал диалектику, т. е. «учение о развитии в его наиболее полном, глубоком и свободном от односторонности виде, учение об относительности человеческого знания, дающего нам отражение вечно развивающейся материи» (3, 23, 43–44).

Отмечая великие заслуги Гегеля в разработке диалектики, Маркс в то же время указывает в «Капитале» на полную противоположность своего метода гегелевскому.

В статье «О значении воинствующего материализма» В. И. Ленин указал на необходимость систематического изучения диалектики Гегеля. Это указание Ленина сохраняет свое значение до настоящего времени.

Гегель относится к тем великим мыслителям, интерес к которым с течением времени не угасает, что свидетельствует об огромной ценности его философского наследия для современности.

Приложение

Письмо Гегеля Дюбоку от 30 июля 1822 г.

ГЕГЕЛЬ — ДЮБОКУ

Берлин, 30 июля 1822 г.

Мне надлежит принести Вам, глубокоуважаемый господин, свои извинения за задержку ответа на благосклонное письмо, каковым Вы пожелали почтить меня. Первое Ваше письмо обрадовало меня возможностью познакомиться с искренним другом истины, а второе теперь и со знатоком форм, в каковые стремится философия облечь истину, равно как с человеком, зрелым благодаря опыту внешней и внутренней жизни, деятельным в практическом призвании, удовлетворенным как своими трудами, так и семейной жизнью. Эти сведения, сообщенные Вами о себе, облегчают мне ответ, не только предоставляя мне более конкретные исходные моменты для изложения мыслей, но и являя мне душу, единую с самой собой и своим положением, внутреннее здоровье духа, каковое, верно, создает для индивида основу подлинного познания, тогда как в противном случае раздумья легко могут приводить к болезненному копанию в своей душе, не знающему ни начала, ни конца прежде всего потому, что она и не желает знать их.

Что касается объяснения мыслей моих об истине, о чем Вы просите меня, то Вы сами знаете, что подобные мысли, дабы быть оправданными, требуют исчерпывающего истолкования и письмо может ограничиться лишь общими указаниями; равным образом Вы желаете, чтобы я указал то из моих сочинений, где Вы могли бы обнаружить требуемое. Постараюсь соединить ответ на оба вопроса.

Мне не надо говорить о том, что вообще истина ближайшим образом открыта для человека в религии, что она оживлена и оплодотворена опытом его жизни и его души; ибо постигать в форме мысли есть уже дальнейшая потребность — то есть потребность в том, чтобы, пользуясь употребленным Вами выражением, не просто обладать ею в вере, но и видеть ее — именно глазами духа, ибо телесными глазами это невозможно — ведать истину. А интересы Вашего духа давно уже привели Вас к точке зрения такой потребности. [Итак, мне не приходится указывать на первую форму, равно как говорить о переходе ее во вторую, то есть веры в знание. Только одно позвольте мне заметить, что сразу же составляет важное различение, берутся ли вера и знание как различные по своему содержанию или же как разные формы одного и того же содержания. И в этом отношении мой взгляд состоит в том (причем это для меня один из важнейших пунктов), что религия, конечно, могла обманывать индивидов, но не народы и не поколения и что философия до тех пор не завершена, по крайней мере в изложении своем, пока ей не удастся осуществить примирение и гармонию веры и знания.] О соотношении этих форм я рассуждал недавно на нескольких страницах, экземпляр которых осмелюсь приложить теперь к письму (прошу сначала внимательно исправить указанные опечатки) и которые являются предисловием к сочинению одного из моих учеников, д-ра Хинрикса, «О религии в отношении к науке».

Но мысль о понимании, постижении истины в мышлении сейчас же встречается с кантовским взглядом о простой субъективности мышления — взгляд этот известен Вам и Вы поднялись над ним. Поскольку Вы, как вижу я из Вашего письма, француз по рождению и, кроме того, человек, занятый здравой деятельностью, Вы не могли остановиться на таком немецком ипохондрическом взгляде, который обратил в тщету все объективное и только наслаждается этой тщетой в своей душе. [Говоря так, я отнюдь не забываю о заслугах кантовской философии — на ней я сам воспитан — для прогресса, и даже в особенности для революции в философском образе мысли.] Но и отвлекаясь от прочих заслуг кантовской философии, приведу в пример только одно — насколько интересно и поучительно не только видеть у Канта, в его так называемых постулатах, потребность в идее, но и ближайшее определение таковой. Все сказанное в его «Критике способности суждения» о мысли созерцающего рассудка, цели в самом себе, которая в то же время существует и естественным образом — в органических вещах, все это может послужить введением для дальнейшего развития взглядов. Правда, нужно отвлечься от высказанной там точки зрения, что подобные идеи берутся только как субъективный принцип рассмотрения. Скажу здесь о том, что приводите Вы в своем письме, — о том, что идею я понимаю как становление, как единство бытия и ничто. Отмечу здесь два момента. Во-первых, бытие и ничто суть наиабстрактнейшие, наибеднейшие, а потому первоначальные формы противоречия; другие такие формы, из которых ни одной нельзя, однако, придерживаться в отдельности, — бытие и сущность, бытие и мышление, идеальность и реальность, понятие и объективность, подобно изменчивому и неизменному у Рейнгольда — соединение и различение и т. д. Напротив, научным способом представления идеи я считаю такое, при котором раскрывается процесс, причем начиная с абстрактного, ибо всякое начало абстрактно, и кончая конкретным, как процесс движущийся сам по себе и саморазвивающийся. Вообще идея по существу своему конкретна как единство различенного, а высшее единство есть единство понятия с его объективностью, почему и истина, но уже в связи с представлениями, определяется как совпадение таковых с предметами. Но затем я беру истину еще и в том более определенном смысле, что она присуща или не присуща предметам в них самих. Неистинный предмет вполне может существовать, а у нас может быть правильное о нем представление, но такой предмет не то, чем он должен быть, то есть он несообразен со своим понятием (это мы называем также дурным). Дурное действие не истинно, понятие разумной воли в нем необъективно, а понятие такое есть то, чем должно быть действие, то есть присущее ему предназначение. Поэтому только идея в высшем ее значении, бог, есть истинно истинное, то, где у свободного понятия в его объективности нет уже неразрешенных противоречий, то есть то, что никоим образом больше не сковано конечным. Во-вторых, замечу, что следует выставлять такие определения, как: идея есть единство бытия и ничто, понятия и объективности, изменчивого и неизменного и т. д. — и такие тезисы, как: бытие есть ничто, понятие есть объективность, идеальное есть реальное, и наоборот. Но одновременно нужно знать, что все подобные определения и тезисы односторонни, а посему оппозиция им правомерна. Присущий им недостаток и состоит как раз в том, что они выражают по преимуществу только одну сторону, единство, существование (das Ist) и, следовательно, не выражают наличного различия (бытие и ничто и т. д.) и того негативного, что заключено в сопряжении таких определенностей. Поэтому вполне обоснована манера Рейнгольда выражаться — различающее соединение и т. д. В этом отношении взгляд мой состоит в том, что идея может быть выражена и постигнута только как процесс в ней самой (пример — становление) и как движение. Ибо истинное не есть нечто только покоящееся, сущее, но есть только нечто самодвижущееся и живое; вечное различение и существующее в Едином сведение всякого различия к тому, чтобы оно уже не было различием; что также, будучи понятно как некий способ восприятия, может быть названо вечной любовью. Идея, жизнь, дух — они существуют только как движение в самом себе, как такое движение, которое равным образом есть абсолютный покой.