Кутузов

– Его высочество всегда имел пристрастие к артиллерии, – с такою же улыбкой ответил Кутузов, вспомнив, как однажды в его присутствии Павел Петрович возмущенно говорил императрице о революции во Франции: «Не понимаю, чего толковать с этим сбродом? Я бы их тотчас усмирил пушками!»

А Екатерина тогда резонно заметила сыну: «Пушки не могут воевать с идеями!»

Михаил Илларионович знал, что Екатерина недолюбливает своей красивой, молодой, добродетельной невестки, жены Павла – Марии Федоровны, но вынужден был справиться и о ней.

Императрица досадливо махнула рукой:

– Что ей делается? Рисует цветики да рожает детей! Она на это мастерица!

Екатерине было не по душе, что великая княгиня хорошо играет, рисует и вырезывает на камне.

Кутузов не стал углубляться в эту тему – и так было достаточно ясно: между «большим», петербургским двором и «малым», гатчинским по-старому лежит пропасть.

Чтобы доставить императрице удовольствие, он спросил ее о внуках Александре и Константине.

Екатерина сразу оживилась. Она стала превозносить Александра – его красоту, обходительность, ум, его необычайные способности и таланты. По ее словам получалось так, что учителя и наставники не могут нахвалиться Александром, что он любит ученье, много читает и никогда не бывает праздным. Александр представлялся необыкновенным, замечательным мальчиком, равных которому нет никого на свете.

«Кажется, неглупая, рассудительная женщина, а вот об Александре судит, как всякая бабушка о родном внуке», – думал Кутузов.

О Константине императрица предпочла ничего не говорить: этого внука она не любила.

Зато точно такие же дифирамбы, как Александру, пела она его невесте, тринадцатилетней баденской принцессе Луизе.

– Вот милости просим, Михаил Ларионович, сегодня отобедать с нами, увидите эту восхитительную юную пару. Это Амур и Психея, – восторженно говорила Екатерина, провожая гостя, который уже стал откланиваться…

…В зале, смежной с «бриллиантовой», где обедала императрица, Кутузов застал несколько вельмож, приглашенных к царскому столу.

У окна стоял маленький, с непомерно большой головой на хилом тщедушном теле Николай Иванович Салтыков, главный воспитатель великого князя Александра Павловича, нервный, желчный человек. Его желтое лицо всегда кривила гримаса, но, несмотря на нервозность, Салтыков считался самым ловким, пронырливым придворным. Отличительным свойством его характера была угодливость. Именно поэтому Екатерина II сносилась с великим князем Павлом Петровичем через Салтыкова, а наследник через него же пересылал матери свои ответы. Салтыков умел сглаживать все шероховатости этих большею частью малопривлекательных заочных переговоров.

В личной жизни Салтыков был беспомощен. Им безраздельно командовала его старая, своенравная, сварливая жена Наталья Владимировна.

Салтыков, стоя у окна, беседовал со своим помощником по воспитанию князя Александра генералом Александром Яковлевичем Протасовым. Салтыков говорил и все время поддергивал штаны: он не носил подтяжек.

У стола сидели, разговаривая, обер-гофмаршал князь Барятинский, вежливый, обходительный человек, и бездарный полководец граф Валентин Платонович Мусин-Пушкин, которого за его нерешительность на поле брани императрица называла «мешок нерешимый».

Когда Кутузов вошел в залу, одновременно с ним из «бриллиантовой» вкатился толстый обер-шталмейстер Лев Александрович Нарышкин.

Екатерина II считала веселость самой сильной стороной своего характера и любила веселых, остроумных людей. Она не выносила уныния и потому ценила Льва Александровича Нарышкина, неистощимого на забавную выдумку, на острое, меткое слово, на приятную шутку.

Нарышкин подошел к Кутузову, поздравил его с новым назначением и пошутил, сказав, что завидует Кутузову, потому что Михаил Илларионович увидит султанский гарем.

Кутузов в тон ему ответил:

– Я думаю, Лев Александрович, гаремов и в России не занимать стать! А вот расскажите, какие веселые истории приключились за последнее время при дворе.

– Вы слыхали, как адмирал Василий Яковлевич Чичагов докладывал ее величеству о своих победах над шведским флотом у Ревеля?

– Нет.

– Так извольте повесить уши на гвоздь внимания, как говорят ваши любезные турки. Императрица захотела послушать об этой виктории от самого Чичагова – ведь он разбил втрое превосходящий флот шведов. Ей очень понравилось, что Чичагов, узнав о превосходстве шведов, сказал: «Ну что ж? Авось не проглотят! Подавятся!» Я Василия Яковлевича давненько знаю. Он – морской волк, ничего пресного не любит и в беседе тоже не жалеет соли. Предупредил об этом императрицу, но она отвечает: «Не извольте, Лев Александрович, мерить всех на свой аршин!» А, думаю, коли так, слушайте ж, ваше величество! Вот усадила она Чичагова рядом с собой и приготовилась слушать его рассказ. Сперва у адмирала был, так сказать, штиль – он вел рассказ спокойно и вполне пристойно. А как дошел до самой драки, то попал в шторм: пошел чесать по-морскому, по-боцмански. «Шведский король, распросукин сын, думал улизнуть от нас, ан не тут-то было. У меня не улизнешь, б… сын! Я его, такого-растакого, как хряснул!» Выпалил сгоряча и вдруг спохватился. Упал перед царицей на колени: «Виноват, матушка, прости меня, дурака! Я привык с матросами…» А императрица и виду не подала. «Ничего, говорит, Василий Яковлевич, продолжайте. Я ведь ваших морских речений не разумею!»

– И что же, неужто Чичагов продолжал после этого? – смеясь, спросил Кутузов.

– Продолжал. Не так гладко, как раньше, потому что без «морских речений», но продолжал.

– Лев Александрович, можно вас на минуточку? – позвал Барятинский.

Нарышкин извинился перед Михаилом Илларионовичем и оставил Кутузова. Генерал Протасов, окончивший разговаривать с Салтыковым, собирался уходить из залы. Увидав Кутузова, Протасов подошел к нему.

Протасов тоже поздравил Михаила Илларионовича с неожиданным, важным и интересным назначением.

Кутузов спросил у Протасова, как его дела, и разговор невольно зашел о великом князе Александре Павловиче.

– Говорят, ваш воспитанник делает большие успехи в науке, много читает, – заметил Кутузов.

– Кто это вам сказал? – изумился Протасов.

– Сама бабушка.

– Ну, это настоящие бабушкины сказки!

Протасов огляделся кругом и заговорил вполголоса:

– К сожалению, дело обстоит далеко не так. Князь Александр чрезвычайно ленив. Его никакими канатами не притянуть к книге. Газету прочесть и то лень. У него одно на уме – веселиться и ничего не делать.

– Но все-таки чем-нибудь же он любит заниматься?

– Любимое его занятие – осуждать и высмеивать других. Вот передразнивать и притворяться Александр действительно мастер. Из него получился бы отменный актер.

– А нравом он как?

– Самолюбив и упрям. Недаром даже бабушка, для которой в Александре нет никаких изъянов, называет его «кроткий упрямец». Вообще императрица в нем души не чает. Своими неумеренными похвалами она и испортила его. Александр, мол, такой, да Александр – этакой! А в результате – влюбленный в себя, своенравный и лживый мальчик! Да вот вы сейчас сами, Михаил Ларионович, увидите его за обедом, – с огорчением сказал Протасов и простился с Кутузовым.

За обедом Кутузов впервые увидел нового фаворита Екатерины II – Платона Александровича Зубова, бывшего конногвардейца, а теперь всесильного вельможу.

Своим появлением при дворе он был обязан хитрой лисе Николаю Ивановичу Салтыкову, у которого отец Зубова управлял поместьем.

Молодой конногвардейский ротмистр понравился стареющей, но пылкой императрице и в 1789 году, после Рымника, вошел в фавор. Двадцатипятилетний ротмистр Платон Зубов был в один день пожалован с великим Суворовым: Суворов за Рымникскую победу над турками – графом Рымникским, а Платон Зубов за «бескровную» победу во дворце – генерал-майором.

Зубов был небольшого роста стройный брюнет с злыми карими глазами.

Тут же, за императрицыным столом, Кутузов увидал обоих великих князей – Александра и Константина – и невесту Александра принцессу Луизу Баденскую.