Кутузов

Вот длинный желтый дом Татищева, а за ним синий, бибиковский.

У дома Кутузов с неудовольствием увидал карету и сразу же догадался чья: Жана Рибопьера.

Швейцарец лейтенант Жан Рибопьер оставил свое милое отечество и приехал искать счастья в дикой, суровой России.

Счастье сопутствовало ему: он привез изящно написанное рекомендательное письмо Вольтера к императрице Екатерине.

Рибопьер обладал парижскими манерами, был бесспорно красив и так же бесспорно ловок и хитер. Его тотчас же повысили в чине и стали звать «Иван Степанович». Он был принят во всех лучших домах столицы, где очаровал девушек и дам. Но ухаживал швейцарец за одной – племянницей Кати, красавицей фрейлиной Аграфеной Александровной Бибиковой.

Бибиковы – старшее поколение – невзлюбили пронырливого, льстивого швейцарца. Да и считали они, что родниться с иностранцами нехорошо.

Груня же была более снисходительна к нему и не гнушалась его общества.

Михаил Илларионович сразу раскусил заморского гуся: «Карьерист и интриган!»

Но держал свое мнение при себе и ничуть не уступал Рибопьеру в вежливом с ним обхождении.

Очевидно, Груня приехала с Рибопьером к своей ровеснице и подружке «тете Кате» (она была дочерью сводного брата Кати, известного вельможи Александра Ильича Бибикова, посланного Екатериной усмирять Пугачева и умершего скоропостижно весной 1774 года).

Михаилу Илларионовичу встреча с Рибопьером была неприятна. Он еще никак не мог примириться с мыслью, что у него поврежден правый глаз, и чувствовал себя весьма неважно. При разговоре с кем-либо приходилось все время помнить о том, чтобы собеседник находился слева, а не справа. Кутузову казалось, что все с любопытством смотрят на его глаз, что он словно какой-то монстр. Нужна была большая выдержка, чтобы оставаться веселым и непринужденным. Особенно когда рядом с тобой такой красавчик, у которого ни единой царапинки на выхоленном лице.

Катя как будто бы не обращала никакого внимания, никогда словом не обмолвилась о Мишиной ране, точно ее не было. Михаилу Илларионовичу хотелось думать, что для Кати он все такой же, каким был раньше (он помнил, что в детстве Катя хорошо относилась к нему).

Михаил Илларионович собирался поговорить с ней о своих чувствах, но откладывал со дня на день: боялся отказа, хотел проверить, правильно ли он полагает, что не противен Кате. К тому же всегда кто-нибудь мешал разговору. У Бибиковых вечно толкался народ – актеры, любители-театралы, приехавшие к Василию Ильичу. Катя, конечно, сидела тут же. По натуре она была человеком общительным, а театр ее очень интересовал.

Идучи к Бибиковым, Михаил Илларионович думал: погода плохая, авось сегодня никого чужого не будет.

И вот – нате!

Делать нечего. Кутузов вошел на крыльцо.

Старый денщик генерала уже широко распахнул перед ним дверь:

– Пожалуйте, ваше высокоблагородие!

В вестибюле стояли готовые к отъезду Груня и щеголеватый Рибопьер. Они, видимо, ожидали кого-то.

«Славу богу, уезжают!» – подумал Кутузов.

Но не успел он поздороваться с ними, как по лестнице застучали каблучки, и со второго этажа, где помещалась бибиковская молодежь, быстро сбежала оживленная Катя.

– Мы едем к Груне репетировать «Нанину» Вольтера, – сказала она, протягивая руку Михаилу Илларионовичу. – Я играю Нанину, а Иван Степанович – графа.

– Ну что ж, это прекрасно! – ответил Кутузов, хотя уже понял, что все надежды на разговор сегодня пропали.

– Поедемте с нами! – предложила Груня.

– Миша никуда не поедет! – раздался сбоку голос Ильи Александровича Бибикова.

Старый генерал стоял на пороге своего кабинета, расположенного на первом этаже.

– Он останется со мной. Куда еще ехать? Вон какой ветер. Того и гляди наводнение станет.

– Дедушка, если будет наводнение, то и Артиллерийские улицы зальет, – возразила, оборачиваясь к нему, Груня.

– Нет, Артиллерийские выше, чем ваша Конюшенная. К нам вода не достанет.

– Папенька, ежели случится наводнение, Миша меня спасет: приедет за мной на лодке. У них ведь на Фонтанке лодка есть. Правда, Миша, приедете? – спросила, кокетливо поглядывая, Катя.

– Приеду! – ответил, улыбаясь, Михаил Илларионович.

– Ну, адьё!

Катя помахала ручкой и выпорхнула на крыльцо.

За ней вышли Груня и Рибопьер.

Михаил Илларионович остался коротать вечер со стариком.

II

Молодой Кутузов просидел у Бибиковых за беседой до одиннадцати часов ночи.

Илья Александрович, как всегда, рассказывал много интересного о Семилетней войне, об австрийском фельдмаршале Лаудоне.

Михаилу Илларионовичу, который знал Фридриха II и Лаудона, было смешно представить, как прусский король, увидав впервые генерала Лаудона, сухощавого человека с громадными черными бровями, сказал приближенным: «Физиономия этого господина мне не нравится».

Король как будто предчувствовал, что этот скромный генерал будет способствовать страшному поражению пруссаков при Кунерсдорфе.

Когда Кутузов собрался уходить, Илья Александрович дал ему в провожатые лакея с фонарем: на улице была непроглядная темень. Ветер погасил те немногие фонари, что горели у некоторых домов. К ночи он не только не ослабел, но еще посвежел – рвал с необычной силой.

Где-то за Невой тревожно выли собаки.

«Видимо, придется в самом деле спасать Катю на лодке, – думал Михаил Илларионович, идучи следом за лакеем, несшим фонарь. – Не смыло бы нашу лодку на Фонтанке».

Ночь Михаил Илларионович спал тревожно. Он проснулся, чуть брезжил рассвет. С Петропавловской крепости били пушки.

Михаил Илларионович оделся – надел шинель и картуз вместо треуголки – и вышел из дому. У калитки стояли дворник, кучер, лакей и денщик молодого барина Иван, рязанский парень, никогда не видавший ничего подобного. Он, должно быть, ходил смотреть, как разливается Нева, и теперь делился впечатлениями и новостями.

– Вода уже пошла по верху невской каменной набережной. Сказывают, давеча сорвало с якоря корабль, он перемахнул через набережную и проплыл мимо Зимнего дворца… А любский, груженный яблоками, швырнуло в лес на Васильевский остров. А на Проспективной что делается! Не приведи бог! Не улица, а река: шлюпки, боты плавают, – говорил он с увлечением.

– Гляди и до нас скоро доберется, – опасливо косился лакей.

– Не дойдет, не впервой! – авторитетно возразил старый дворник.

– А нашу лодку на Фонтанке не сорвало с цепи, не унесло? – спросил, подходя к ним, Кутузов.

– Да я на ней только что ездил, – ответил Иван.

– Тогда поедем со мной. И еще кто-нибудь, – обернулся он к дворовым.

– Я поеду, – откликнулся кучер.

– Хорошо.

Михаил Илларионович быстро пошел по направлению к Фонтанке.

Где-то в церкви не то звонили к ранней обедне, не то били в набат.

Возбужденный Иван шел рядом с полковником и все продолжал рассказывать:

– А один дом, ваше высокоблагородие, снесло с Адмиралтейской на тую сторону Невы. А сколько крыш посрывало!

У самой Фонтанки им пришлось шлепать по лужам: вода понемногу просачивалась все дальше. Лодку увидали издалека. Она чернела непривычно высоко – так вздулась Фонтанка, – и столб, к которому прикреплялась цепь, уже почти скрылся под водой.

Кое-как отцепили лодку. Михаил Илларионович сел за руль, а денщик и кучер на весла.

Полноводную Фонтанку пересекли быстро, а затем двинулись напрямик через пустыри и дворы домов: деревянные заборы нигде не уцелели.

Было странно видеть дома, окруженные водой. Волны захлестывали опустевшие лачуги бедняков. Из окон вторых этажей барских особняков испуганно смотрели невыспавшиеся господа и слуги.

Кутузов правил к березкам Невской Проспективной, которые маячили в бледном утреннем свете. Часть из них была сломана яростным ураганом.

Справа мрачно шумел Летний сад, над которым носились, крича, вороны.

Грести было трудно – ветер дул с прежней яростью.