Волшебство и трудолюбие

Конференц-зал музея Арлатен, где должна была состояться торжественная встреча, занимал часть первого этажа всего музея. Когда мы пришли, у входа в зал уже толпились видные деятели Прованса, дамы в пышных национальных костюмах, депутаты, писатели, художники, молодые и старые почетные горожане и гардианы в сомбреро.

Публика заполнила весь зал. В первом ряду сел мэр города, молодой коммунист Перро, с ним рядом его супруга и несколько дам в национальных костюмах, юбках со шлейфами, которые они держали на петельках на кисти руки, в кружевных накидках и арлезианских наколках на прическах; это были первая «королева красоты 1932 года» — мадам Анжель Берне и последняя «королева красоты 1972 года» — Мариам Ионнэ.

В президиум были приглашены почетные гости, хранитель музея Рукетт, советник муниципалитета Перайон и наш советник по вопросам культуры Ю. В. Борисов. Маленький энергичный старичок, президент музея, академик, писатель Андре Шамсон пригласил меня занять место в центре и обратился ко мне с торжественным словом:

— Мадам, мы очень просим вас рассказать, каким образом пришла к вам мысль перевести поэму нашего лучшего поэта Фредерика Мистраля? Как и где вы осуществляли это и где будет опубликована эта работа?

Почему-то я настолько привыкла к мысли о том, что эта церемония совершенно необходима, что не чувствовала ни волнения, ни смущения за свой язык, ни страха перед большой аудиторией, я взяла свой листочек гостиничного бланка, на котором была наспех нацарапана моя речь, встала и начала:

— Господин мэр! Господин президент! Дамы и господа! Дорогие друзья! Три года тому назад мне довелось присутствовать на вашем традиционном празднике гардианов в Сент-Мари-де-ля-Мер. Это было настолько интересно и впечатляюще, что мне захотелось поглубже познакомиться с вашим чудесным краем — Провансом, с его народом, с его обычаями и традициями и его богатой культурой. А это все тесно связано с именем вашего великого поэта, основателя школы фелибров, — с именем прославленного Фредерика Мистраля.

Это имя известно у нас в Советском Союзе. О Мистрале знают студенты университета, они интересуются подробностями его жизни, его творчеством, но никогда еще ни одной строчки его произведений не было переведено на русский язык. И мне пришло в голову, что невозможно оставлять моих соотечественников в таком неведении, я решила перевести лучшую поэму Мистраля «Мирей». Таким образом, мне выпало счастье первой открывать эту страницу мировой литературы нашим советским студентам и нашим читателям…

И я рассказываю о том, как я работала на Николиной Горе. И о том, что книга будет напечатана издательством «Художественная литература», рассказываю о том, что иллюстрировал ее Александр Адабашьян, и о папке, которую я сама расшила узором в русском стиле.

— И вот, — заканчиваю я, — благодаря вниманию общественности и авторитетных людей Арля и благодаря вниманию и помощи нашего советского посла в Париже я счастлива вручить господину академику Андре Шамсону этот манускрипт, который прошу руководителей этого прекрасного музея Арлатена принять как мой скромный вклад в дело культурного содружества между Францией и Советским Союзом…

С этими словами я передаю мою папку с манускриптом академику, и он, растроганный, отвечает мне речью, вдохновенно импровизируя:

— Сейчас в нашем музее происходит глубокое и серьезное общение с вашей страной, страной великих поэтов. И ваше присутствие здесь, и тот драгоценный подарок, что вы сделали нашему музею, помогают взаимопониманию и широко поддерживают культурную связь между нашими странами…

Академик Шамсон не раз бывал в Советском Союзе, он дружил с Алексеем Толстым, с Эренбургом, с Фадеевым, и я чувствую, что для него все происходящее дорого и, несмотря на некоторую традиционную напыщенность его слов, в голосе его звенит какая-то струна подлинного чувства и суховатое лицо светится мягкой и доброй улыбкой.

— И все-таки, хоть никто из нас не знает русского языка, нам бы всем хотелось услышать, как звучит наш Мистраль по-русски, — говорит Шамсон. — Не могли бы вы прочесть нам несколько строф из поэмы? — Он протягивает мне рукопись.

Я раскрываю ее и начинаю читать по-русски стихи Мистраля. Зал замирает от любопытства и удивления. Строчки Мистраля, которые на русском языке точно воспроизводят ритм и музыку стиха, сейчас звучат в этих стенах, которые слышали самого Мистраля, отдававшего этому музею свои лучшие побуждения, гордившегося им, как своим детищем. Я смотрю на лица арлезианцев — они узнают в русской речи строчки поэмы, которую знают наизусть со школьной скамьи, и это заставляет их улыбаться и одобрительно кивать мне в такт ритму стихов. Я заканчиваю чтение под взрыв аплодисментов. После меня слово берет высокий худой брюнет, это господин Перайон, советник по делам культуры при муниципалитете.

— Ваше присутствие здесь, мадам, и ваш драгоценный подарок, который вы сделали нашему городу, — это одна из тех попыток, о которых говорил советский поэт Маяковский и которые помогают созданию того необходимого взаимопонимания между народами, чтобы давние наши мечты о братстве стали явью, — говорит Перайон. — И мы горячо желаем, чтобы это событие в музее было началом широкого культурного общения между вашей страной и нашим городом.

Заканчивает приветствие Перайон и преподносит мне большую бронзовую медаль к 2000-летнему юбилею города Арля, и тут встает из первого ряда «королева Прованса» Мариам Ионнэ. Шурша длинным платьем из бледно-зеленого муара, она подходит к столу президиума и подносит мне огромный букет пунцовых роз. От белопенной кружевной накидки ее и белой наколки на прелестной головке исходит какое-то сияние. Смуглое лицо улыбается, и мне кажется, что я вижу ту самую Мирей, с которой я провела вместе столько одиноких зимних вечеров среди заснеженных сосен Николиной Горы.

Громадных два тома провансальского французского словаря, составленного Мистралем, передает мне в подарок академик Шамсон. Это редчайшее издание, в нем восстановлена вся жизнь провансальского языка. Каждое слово имеет свою историю, своих собратьев на латинском или греческом, на арабском или древнееврейском, на испанском или итальянском языках. Издание иллюстрировано множеством фотографий Мистраля, от самого детства, через всю жизнь до снимков с памятников поэту, воздвигнутых ему во всех городах Прованса. Я принимаю эти два тома, которые едва можно поднять. Церемония закончена. И вот уже присутствующие идут осматривать музей.

Снова вижу моего любимого бычка у входа на лестницу, он глядит на меня своими устрашающими глазами и грозит мне полумесяцем рогов. Снова перехожу от витрины к витрине, разглядывая старинные предметы быта провансальцев. Рядом со мной высокая седая красавица, мадам Анжель Берне. Мы стоим у витрины с образцами наколок и накидок.

— Вот, посмотрите, мадам, здесь витрина традиционных причесок. В Провансе наколка на голове и накидка на плечах — это национальное украшение, и в Арле отмечался каждый год «Праздник девиц», когда девушкам впервые надевали на плечи накидку, а на волосы наколку. При этой церемонии выдавался специально отпечатанный диплом с рисунком, изображающим девицу, на которую старшая женщина перед зеркалом прикалывает накидку. Эти дипломы со стихами Мистраля подписывал сам поэт на память о событии. И как реликвия диплом хранился вместе с метрикой, дипломом об образовании и брачным свидетельством…

Я рассматриваю образцы накидок с вышивками и тончайшими плоеными рюшками, украшающими вставку на груди. Тут же лежат ленты из крупных соломин, продернутых нитями.

— А это что такое? — спрашиваю я у Анжель Верно.

— Это соломенные формы, на которые накладывали в старину накрахмаленные рюшки, чтобы придать им плоеную форму. На соломинках складочки высыхали и держались до новой стирки.

И я дивлюсь этому терпению и тщательности ручной работы ради красоты и изящества традиционного костюма. Мы идем по тридцати трем залам музея, и перед глазами встает большое прошлое этой маленькой прекрасной земли.