Гиллеспи и я

Камин не горел, и, поскольку движение помогало унять тошноту, я стала ходить взад-вперед, заодно пытаясь согреться. Минут через десять дверь распахнулась, и в гостиную вошел отчим, энергично потирая руки. Натянуто улыбаясь, он оглядел меня с ног до головы.

— А, девочка моя. Ты совсем не изменилась — этот клювик я узнаю из тысячи!

По неизвестной причине наш дальнейший разговор не сохранился в моей памяти. Наверное, меня потрясло, как сильно постарел отчим; последний раз мы виделись десять лет назад, на похоронах кого-то из родственников. С другой стороны, чему тут удивляться? Как-никак Рэмзи было почти семьдесят. Хотя физически он выглядел довольно крепким, волосы и усы посеребрила седина, а кожа побелела как полотно. Я с детства помнила его бледным, но черноволосым, с еле заметной проседью.

Заметив, что отчим то и дело косится на сооружение у коробки, я спросила:

— Это ваше новое приобретение, сэр? Что это?

— Пылесос — для чистки ковра. Знаешь, как он работает?

Я призналась, что в жизни не слышала о подобном приборе. Отчим нахмурился и толкнул коробку ногой.

— Да он сломан. Валы не вертятся. А ведь я заказывал его из Америки, заплатил круглую сумму — как всегда.

Пока мы ждали чая, я попросила отчима показать мне особняк. Судя по всему, он серьезно опасался взломщиков: в доме оказалось больше замков и запоров, чем в иной тюрьме. Под окнами расхаживал сторож с собаками; все окна были заколочены, внешние двери — укреплены железными балками, а внутренние запирались на засов от смежных холлов или коридоров. Если злоумышленник каким-то чудом попал бы в одну из комнат, то в остальные не пробился бы без пары динамитных шашек.

Несмотря на все меры предосторожности и на богатство Рэмзи, в особняке толком нечего было красть. Большинство комнат служили складами для всевозможных устройств. С одной стороны, отчим огорчался, когда его приобретения ломались, с другой же — как будто торжествовал, словно любая неисправность подтверждала, что современный мир, при всей своей сложности и запутанности, был устроен не так уж разумно. В одной из гостиных Рэмзи с гордостью продемонстрировал мне фонограф — говорящую машину, которая, по-видимому, за все время так и не произнесла ни звука. Рядом с кухней располагался холодильник; если верить поварихе, он не только не создавал холода, но и время от времени испускал ядовитые газы. На улице среди кустов притаилась паровая газонокосилка. Увы, машина стояла бездыханной и ржавела, поскольку садовник отказался ею пользоваться. Наконец мы добрались до кабинета — крошечной комнаты, в которой отчим, судя по всему, проводил почти все время. Он сел и принялся перебирать стопку мутных стеклянных негативов. Я уже собиралась заговорить о Неде, когда Рэмзи внезапно спросил, умею ли я обращаться с фотоаппаратом (он назвал его фотографическим аппаратом), и, получив отрицательный ответ, вскинул бровь.

— Но ты же молода, — воскликнул он. — Невежество в фотографии простительно для женщины — но ты ведь и пылесос не узнала. Вот те раз.

Я любезно улыбнулась.

— Сэр, я знаю, что ваши машины очень полезны. И кстати, пылесос есть у одного моего знакомого — художника Неда Гиллеспи. — Признаюсь, я лукавила: у Гиллеспи сроду не водилось ничего сложнее метлы, но мне хотелось отвлечь отчима от излюбленной темы. — Видели его картины?

Не слыша вопроса, Рэмзи взмахнул руками.

— А какой он марки — пылесос твоего друга?

— Сэр, вы меня не поняли. Он художник, а не изобретатель.

— Да, но ты говоришь, у него есть пылесос. Хотел бы я знать, его машина моет ковры или только чистит.

— Сэр, я уверена, что не моет. Но я хотела сказать, что мистер Гиллеспи…

— Вот как! — воскликнул отчим. — В таком случае, юная леди, знаешь ли ты хоть одно устройство, которое умеет одновременно мыть и чистить? Существует ли в мире что-то подобное?

Разговор был утомительным, ожесточенным и то и дело заходил в тупик. Я уже и забыла, что с отчимом иначе не бывает; он всегда воспринимал собеседников как врагов и считал диалог состоявшимся только при условии полного разгрома одной из сторон. Признаюсь, я чувствовала некоторую досаду. Подумать только, после стольких лет разлуки мы увязли в бессмысленном споре о технических новинках.

— Нет, сэр, — сдержанно сказала я. — Не слышала о таком.

Отчим вздернул губу и неодобрительно скривился: по его меркам я, как представитель современного мира, не выдерживала никакой критики. Меня тут же охватили стыд и тревога. В детстве я изучала все о калейдоскопах, чтобы угодить отчиму. Как жаль, что сейчас я не разбираюсь в пылесосах.

Наконец принесли чай. Рэмзи сел, вытянувшись в струнку и настороженно глядя на дверь. Вскоре я поняла причину его беспокойства. У престарелой экономки сильно тряслись руки, и процесс сервировки стола в тесной комнатушке был полон опасностей, особенно когда речь шла о кипятке. Старушка дрожала, позвякивая фарфором, брызги воды и молока летели на поднос, и отчим замер, словно тигр перед броском, готовясь в любой момент прийти на помощь. Как только экономка ушла, я снова заговорила о Неде.

— Быть может, вы видели его картину на Выставке. Вы ведь были на Выставке?

— Вот еще, — отмахнулся отчим. — Там сплошные аттракционы и лотки со сладостями.

— Вообще-то, сэр, не только. Давайте как-нибудь сходим вместе. Некоторые здания очень любопытны — а всевозможные машины! Не говоря уж о технических новинках. Там продается умный чайник, который сам наливает чай. — На лице отчима мелькнул интерес. — И заодно я покажу вам картину Неда, хотя на Выставку попала не лучшая его работа.

Отчим пристально взглянул на меня.

— Ты что, захомутала этого художника?

— За… простите, не поняла.

— Ты выходишь за него замуж? И потому трещишь о нем без умолку?

Я рассмеялась.

— Вовсе нет, сэр, его фамилия Гиллеспи, он женат. Просто я считаю его исключительно талантливым.

Вполне в духе отчима представлять брак в виде хомута, надетого женщиной на мужскую шею. Конечно, Рэмзи был предан маме, по крайней мере, до того как они разъехались, но в целом всегда оставался невысокого мнения о женском поле. Вот уж кто никогда не стал бы поддерживать суфражисток. Правда, он погиб задолго до того, как зародилось это движение, при взрыве очередного приобретения — незапатентованной душевой, работавшей от газового двигателя.

— Сэр, почему бы вам не погостить в Глазго на следующей неделе? Мы бы прекрасно провели время на Выставке. Я приглашу мистера Гиллеспи с женой. Или мне лучше в следующий раз навестить вас вместе с ним? — Заметив встревоженный взгляд Рэмзи, я торопливо добавила: — Пожалуй, нет, лучше, если вы сами приедете. Еще чаю?

Он слабо кивнул.

— Скажите, сэр, а среди ваших друзей случайно нет коллекционеров или галеристов?

— Друзей, — с горечью повторил Рэмзи и легонько толкнул сахарницу. Пожалуй, он стал еще большим затворником, чем раньше.

Не зная, что еще сказать, я улыбнулась и заглянула из кабинета в соседнюю проходную комнату.

— У вас чудесный дом, сэр. Наверное, было бы неплохо повесить что-нибудь на стены — например, пару картин.

— Гм. — Отчим наклонился и хитро посмотрел на меня. — Ты намекаешь на этого своего Гиллеспи?

— О, это было бы чудесно. Он пока еще не очень известен, но не уступает более именитым художникам, например Гутри или Уолтону. — На лице Рэмзи не дрогнул ни один мускул — видимо, он даже не слыхал этих имен. — Если мы назначим с вами встречу в Глазго, — добавила я, — я могла бы показать вам его работы…

— Ну ладно, посмотрим. — Он поднес к свету мутный негатив и вгляделся. — Туман в гостиной. Никакого толка.

Купит ли отчим картину Гиллеспи или порекомендует его знакомым, оставалось неясным. Тем не менее перед моим отъездом Рэмзи сделал неожиданное предложение: заказать мой портрет для своей гостиной. Разумеется, я обрадовалась и была польщена, но, признаюсь, поначалу идея меня немного смутила. Во-первых, в позировании для портрета есть некоторое тщеславие. Кроме того, даже в юности я не питала иллюзий по поводу своей внешности и уж точно не обладала красотой, которую приятно рассматривать долго и на близком расстоянии. Тем не менее за подобные заказы обычно хорошо платят, и я решила предложить его Неду Гиллеспи в надежде принести ему финансовую выгоду. Из-за портрета мне пришлось бы задержаться в Глазго, но я согласна была продлить путешествие на несколько месяцев — ничто не торопило меня в Лондон.