Революция чувств

Женька Комисар, открывая ключом железную дверь собственной квартиры, мысленно представила, как она прямо с порога сбросит с себя верхнюю одежду, поужинает, примет горячую ванну, ляжет спать.

Утро вечера если не мудренее, то светлее, утешала себя телевизионная звезда. Однако до светлого утра ей предстояло дожить.

– Вик, Викуша ты меня ждал. Красавчик, ты у меня такой красавчик!

Маму ждал? Тебя не гуляли, бедный мой песик?

Вик ничего не слышал, он прыгнул на входную дверь квартиры, та безропотно открылась. Дальше ступени, пес увидел девять этажей сплошных ступеней, лестничные проемы и опять ступени. Парадная дверь. Знакомый куст. Не забыть поднять ногу. Вот так! Вот, вот оно, счастье, льется теплой сильной струей, пусть только кто-нибудь попробует остановить поток радости – укушу, твердо решил пес. Никто и не пытался помешать Вику. Его хозяйка, неторопливо спустилась на лифте и, прислонившись к косяку парадной двери подъезда, терпеливо ждала, когда пес завершит уличный ритуал.

Во дворе резко потемнело. Аварийное отключение света по улице Пионерской – явление обыденное. В любимой, загадочной Закраине полным ходом идет предвыборная кампания, не до граждан сейчас, не до граждан, это значит – свет восстановят в лучшем случае утром, подумала Женька Комисар.

На девятый этаж они шли пешком, Вик и его верная хозяйка. На пятом этаже телевизионная звезда выбилась из сил, она села на холодные, грязные ступеньки, решила закурить, коробка спичек оказалась влажной. Женька не стала ругать любимого пса, хотя знала – это дело его слюнявой морды.

Она бросила испорченную коробку вниз. Спичечный коробок, совершая последний в своей жизни межэтажный полет, точно так же, как и мэр Задорожья в эфире, успел почувствовать себя самой важной в городе птицей. Уникальный полет бескрылого коробка длился до тех пор, пока он не упал плашмя на грязную, выщербленную ступеньку первого этажа. Умер. Огня не будет.

Женька расплакалась, она плакала, тихо закрыв ладонями лицо. У нее нет сил идти дальше, нет сил говорить с мужем, который, судя по присутствию грязной обуви в коридоре, дома. Нет сил думать, чувствовать, дышать.

– Господи, я устала, я ощущаю себя, как загнанное животное, – хриплым от слез голосом сказала она Вику. Пес понимающе завилял хвостом.

– Я не чувствую рук и ног, я не чувствую себя, своего тела, души. Ты мне веришь?

Пес верил, он лизал любимой Женьке руки и глаза, плечи и острые коленки. Он готов зализать ее всю так нежно, как умел, только бы она пришла в себя и не плакала. Время шло, а собачьи нежности не действовали. Темнота не пугала, наоборот, железная леди могла позволить себе заплакать здесь и сейчас. Два года назад после очередной неудачной попытки стать матерью Женька дала себе слово больше никогда не плакать. Тогда ей показалось, что слез больше не осталось, они до последней капли выплаканы. Слезные протоки снова воспалились и по ним самотеком бегут соленые, горькие ручейки несбывшихся женских надежд. Все в жизни Женьки запланировано – работа, работа и еще раз работа. На самом деле ей хочется родить маленькую, толстенькую девочку кормить ее молочной кашей по утрам, гулять с ней по улицам родного города Задорожья, петь у ее кроватки колыбельную, быть просто мамой. Мама, неужели Женьку Комисар никто и никогда так и не назовет мамочкой, мамулькой. Неужели ей не суждено прижать к своему телу пухленькое тельце самого дорогого и желанного на всем белом свете существа? Где ты, малыш, почему не приходишь в мою жизнь, я готова пожертвовать всем, всем, всем ради тебя. Женька любила разговаривать с неродившимся малышом. Об этом она никогда никому не рассказывала, тем более мужу. Стать пациенткой психиатрической клиники на Седова ей не хотелось. Комисар с детства предвидела события, общалась с умершими родственниками, чувствовала настроение окружающих, разговаривала с домашними животными. Стоп, о потусторонних мирах ни слова, не время и не место, необходимо возвращаться домой, убеждала себя Женька.

Вдалеке замаячил огонек. Господи, что за маньяк бродит ночью по подъезду, испугалась Комисар, но только вспомнила, какая собачка находилась с ней рядом, успокоилась. «Пусть идет самый страшный, и коварный маньяк, – рассуждала про себя Женька, – Вик непременно ему яйца откусит». Неуспела она дать волю женскому воображению, вытереть слезы с лица, как пожалела о сказанном, перед ней в семейных трусах и свитере возник образ супруга, его мужскому достоинству Женька зла не желала, точно. На лестничной клетке стало светло, Сашка Громов забинтованной рукой уверенно держал огрызок свечи. Свечи Вик грыз с детства. Повзрослев, он не избавился от пагубной привычки. Удивительно, что этот обрубок воска в руках Александра уцелел.

– Ты что, дорогу домой забыла?

– Грубишь, Громов? – вопросом на вопрос ответила Женька мужу.

– Вставай, пошли домой, горе мое, смотрел сегодня твою программу, скажу откровенно – дерьмо, – он протянул ей руку. – Вот скажи мне, Комисар, ты себя уважаешь?

– Второй оригинальный вопрос за одину минуту, не много ли? – поинтересовалась Женька у мужа, который, освещая огарком свечи дорогу, вел ее под руку домой, на последний, родной, девятый этаж.

– Не уважаешь ты, мать, ни себя, ни зрителей. То Карташкин у тебя – герой, то…

– Геморрой, – помогла закончить фразу спутнику жизни Женька. Начавшийся разговор ей крайне неприятен, поэтому она решила кардинально сменить тему для обсуждения и поинтересовалась у мужа, почему рука перебинтована.

– А ты это у своей любимой собачки спроси, – саркастическим тоном посоветовал жене Александр Громов. В темноте собачку не слышно, а тем более, не видно, она покорно плелась сзади супружеской пары, понимая, сейчас придут домой и доброй покладистой собачонке косточки перемоют. Так и случилось. Они пришли, перевели дух и начали ругаться.

– Ты что, его не покормил? – нащупав в темноте пустую собачью миску, поинтересовалась Женька.

– Я вижу, ты ничего не поняла. Вик меня сегодня за руку укусил, меня хотели госпитализировать, так я отказался.

– Что? – не дослушав до конца мужа, выкрикнула Женька. – Не может быть! Значит, ты его спровоцировал. Как все это произошло? Саша, что ты молчишь?

«Она назвала меня по имени, значит, способна еще пожалеть мужа», – подумал Александр Громов. Привычка называть друг друга по фамилии укоренилась в их семейной жизни. Друзья перестали удивляться, мотивируя это обстоятельство исключительно незаурядностью их творческих натур.

– Ко мне пришла натурщица, в перерыве я решил сварить кофе, а зверь вырвался на свободу и пытался изнасиловать девушку. Ты представляешь, она расскажет подругам о том, что здесь сегодня произошло! И никто, слышишь, никто не придет ко мне в мастерскую, – эмоциональней обычного поведал супруг строгой Женьке главное событие пережитого им дня.

– Что на нее Вик прыгнул, я понимаю, а почему он тебя укусил? – в голосе прекрасной половины Александр Громов уловил нотки недоверия.

– Я стукнул его сковородкой по морде, – лучше бы Громов этого не говорил, а воспользовался старым проверенным способом мужчин всех времен и народов – ложью во спасение.

– Ты, в своем уме, бить бойцовую собаку? Хорошо, что все так закончилось.

– Не закончилось! – закричал на жену укушенный собственной собакой художник, – ты вырастила монстра. Викуша, Викуша. Он и тебя когда-нибудь сожрет, не побрезгует. Ты помнишь, как он прошлой зимой у нашего соседа, председателя Ленинской районной администрации, с головы пыжиковую шапку снял. Сколько неприятностей! Ты его защищала. А он на человека напал, мне руку прокусил. Твое воспитание, ты во всем виновата!

– Я! Вот, значит, как ты ко мне относишься. Я для тебя кто, Громов? Программа моя дерьмо, воспитываю собаку я неправильно, хозяйка плохая…Может, тогда скажешь, кто я?

Огарок свечи безвозвратно погас, унося в темноту слабую надежду на примерение супружеской пары. В кромешной темноте Громов и Комисар ругались злее и ожесточеннее, чем прежде. Применяя, по мнению их домашнего теперь уже не любимца, самые неласковые слова.