Гроб из Одессы

Менакер спокойно подсчитал, что в этот день заработал ровно в три раза больше, чем ипподром со своими порядками, хотя все новейшие компьютеризованные системы букмекеру заменял потрёпанный блокнот за пазухой.

Потом этот деятель вспомнил за дурацкое поведение молодых людей, действующих от имени нахала Бесфамильного, и сделал через две копейки звонок из телефона-автомата.

Плохиши уже успели пробухать аванс, слупленный с Бесфамильного за свой нелёгкий труд и спокойно околачивались на родном хуторе, вытворяя военные подвиги. Когда они почистили пару ханыг и набили дыню какому-то очкарику предварительно расшугав бикс, прущих домой из медучилища, то сходу посчитали этот день не зря прожитым. И как-то незаметно для себя перестали думать за страшную месть ипподрому со смертельными исходами. Плохиши сидели на скамейке и выли под расстроенную гитару песню за Колыму, имея друг друха исключительно по кличкам — Тигр, Волк, Вепрь и так далее по зоопарковскому списку. У плохишей были такие грозные кликухи от того, как они сами себе их приклеили, а вовсе не потому, что привыкли ссать, где попадя. На мордах этого городского зверья стояли выражения, с понтом император Наполеон бегает у них в шестёрках по завоеванию мира.

И тут до плохишей подошёл один себе человек и начал молча слушать чего они изображают своими гнилыми голосами. Плохиши привыкли до того, что при виде их компании все почему-то переходят до противоположного тротуара, и поэтому растерялись. А прохожий, от которого несло кисляком не хуже, чем от них, спокойно почесал тельняшку на груди и тихо заметил этой компании — если ещё раз кто-то сцинкует возле ипподромного деятеля, так всё кодло может уже бежать со скамейки в поисках деревянных макинтошей.

От такой борзости плохиши перестают вокалировать на нервах усыпающей улицы и сыпят страшными угрозами, шаря по собственным карманам. На что человек в тельняшке поднял руку и сказал: «Ша!». А потом добавил:

— Права качаете, чувырлы, приблатнёнными кидаетесь, фраера захарчёванные. Когда на мене шельмушили, на вас болтыдрочили, хлюздымелкие, маргаритки пробитые. Будете у меня гарнир хаватьи галитьвперемешку, падлы батистовые. Так что вы здесь дуру не гоните, варганку не крутите, баллоны не катите, бо очкоу вас не железное — в три свистка запаяю, парашники. Будете баки вкалачивать своим мамкам — баллалайками папашкам — есикам, плашкеты мантуленные. И вякнете тому, кто дал прикол на наколку, рвань дохлая, ещё раз рыпнется, петух гнойный, клоуна сделаю. С кем, гнида, кенысводить решил, козёлпеженый, пидар вольтанутый. А вы, отпарафиненные, из себя гильне стройте, сдайте рога в каптёрку. Фуцан щекотнулся, когда жаренный петух клюнул, Бульхаренный, в духовку задутый. Ещё раз горбатого из себя слепите, помелаоборву, локаторыотклею. Усекли, короеды?

Пускай плохишей никто специально не учил этих слов, они быстро перестали мацатьжелезо на карманах, качнули головами, потому что слушали мужчину с большим интересом и вниманием, чем ещё недавно своих учителей в средней школе. И сходу поняли, что перед таким с виду спокойным человеком может держать стойкутолько последний дубарь. Хотя они и не знали, что у своё время этот пассажир в тельняшке героически обламал самый настоящий локатор, перед которым их собственные не проканывают. Поэтому Тигр, Вепрь и прочий зоопарк сдулся штормом со скамейки и иноходью погнал колоться Бесфамильному, что ему пристроили доктора такие люди, перед которыми даже милиция — и то может сказать пас. А грозный Волк бежал впереди стаи, наглядно доказывая кого кормят ноги.

И хотя милиция не выходила из игры при виде Шныря, а без особых забот окунула его до зоны, Васька уверенно уселся в подъехавшую до него машину. Тем более, что её рулял бывший мент Махонченко.

Юрка посмотрел на линяющих по-быстрому плохишей и спросил у своего подчинённого крестника Шныря:

— Кент фуфлане гонит?

— Или, — серьёзно ответил Васька.

Цукер притаскал до Антиквара его честную долю по поводу бриллиантового кольца, но Максимов все равно недовольно покачал головой.

— Сахаров, вам пора перестать баловаться. Собрали немножко капусты — и хватить тянуть судьбу за хвост. Или тигра за усы, как вам больше нравится. Этот гроб пора сплавлять.

— Антиквар, вы же сами говорили еще двадцать лет назад: надо выжимать максимум из ситуации.

— Что было, то было, Сахаров, теперь другие времена.

— Ага, развитого социализма. — поддакнул на всякий случай Цукер, почему-то с содроганием вспомнил доктора Брежнева и невольно брякнул:

— Социализм — это учет!

— Конечно, Сахаров. А зрелый социализм — это когда учитывать еще хочется, а жрать уже нечего, — почему-то раздраженно заметил Антиквар. — Судя на вас, Сахаров, со жратвой проблем не возникает. Но неужели вам хочется начать учитывать исключительно неприятности? Я имею в виду подбудочные подвиги…

— Антиквар, меня с детства учили слушать старших. Вы меня убедили, Максимов. Я скажу ребятам — время дешевых штучек ушло. Мы переходим до серьезной работы. Когда клиент будет в городе?

— Через три дня. — спокойно заметил Антиквар. — И нам есть что обсудить, Сахаров. А Левка Бык пускай себе думает, что он командует операцией. И делает так, как я скажу. Вы меня хорошо поняли, Сахаров?

– Иф, — ответил почти по-английски Колька.

Антиквар впервые за весь день улыбнулся и заметил:

— Я вижу, вы меня действительно хорошо поняли…

Юрка Махонченко небрежно развалился на корме и лениво смотрел в сторону турецкого берега. Васька Шнырь еле шевелил веслами под солнцем, изнывая от своей нелегкой работы. Внезапно глаза Махонченко сверкнули, он оживился и заорал.

— Давай!

Шнырь налег на весла с такой силой, будто за ним погнались катера пограничников. И без устали промолотил почти двести метров, затабанив возле одинокой головы неподалеку от буйка.

— Гражданин! — заорал голове Махонченко, вертя голой рукой с красной повязкой, — немедленно на… тьфу! В лодку!

— А… че… такое? — прерывисто выдохнул пловец.

— Че такое, — передразнил его вспотевший Шнырь, — говно редкое! А ну, залазь через борт, если не хочешь иметь неприятностей еще больше, чем ты уже заработал.

Купающийся гражданин с детства был приучен к советскому образу жизни: раз орут, значит имеют право. А также он привык выполнять все, что от него требуется, даже если оно плохо укладывается со здравым смыслом. Поэтому купальщик подтянулся на руках, красных, как цвет зари, и цепких, будто клешни благополучно уморенных одесских крабов.

— Нарушаете границу заплыва, гражданин, — спокойно заметил ему Юрка, — жизнью рискуете из-за пустяков. Непорядок…

— Виноват, — по-военному ответил гражданин в семейных трусах.

— Ничего, — едко бросил Васька, — пятнадцать суток искупят твою вину перед родиной, будь спок.

— Какие пятнадцать суток? — перебздел отдыхающий.

— А вы что думали? — ехидно спросил Юрка, — я просто так здесь на лодочке катаюсь? Государство мне доверило, и я не подведу. Это ж форменное хулиганство нарушать границу заплыва. Потом вы начинаете тонуть, а стране от этого одни убытки. Или вы забыли, что ваша жизнь принадлежит родине, гражданин? И если родина прикажет ее отдать, что вы будете делать, когда захлебнетесь на дне водой? Как станете отдавать долги вскормившей вас стране? То-то же.