Гроб из Одессы

Винницкий понимал, что сделать в веселое время пару лишних налетов, на которые, кроме потерпевших, обращают внимание разве что кладбищенские нищие — это еще куда ни шло. Но грохать людей только за то, что у них есть лишняя ложка — эта революционная необходимость плохо укладывалась в испорченное бандитское сознание. Поэтому с наступлением сумерек люди Винницкого сильно потели у налетах, пока Советы не успели прижать к ногтю их основную клиентуру поголовно.

Но красноармейцам тоже хорошо удавались шмоныпо хатам. Зато, чтобы навести порядок на улицах у них не хватало нервов, времени и смелости. Люди Винницкого распоясались до такой наглости, что однажды раздели какого-то коминтерновца в перерывах между выступлениями перед победившим пролетариатом за раздувание мирового пожара. Несмотря на теплый воздух, коминтерновец фраерилсяу кожаном реглане, который так запал до души Моте Городенко, что тот начал шариться по Молдаванке в этой одеже, с понтом налетчики обзавелись персональным комиссаром.

— Мотя, перестаньте этих адивотствей, — совестил своего кореша Сеня Вол, — вас же у потемках может кто-то выстрелить с перепуга.

— Не капайте мене на мозги, Вол, — важно сказал Мотя, — я же ходю у канотье сверху головы и этого шикарного манто из шкуры. Вы мене лучше скажите, Сеня, когда это ваши большевики отдадут нашу типографию? Или они продлили срок аренды, а, Сеня?

— У, падлы, — прокомментировал кристальную честность деловых партнеров Вол и добавил комплиментов, — фуцыны бараные.

Напоминание Городенко так резко вывело из себя обычно спокойного Вола, что на следующий день он налетел на Одрабкопмет утром и перед закрытием опять. Вол стал жить и работать так вызывающе, что Винницкому пришлось сделать ему замечание.

— Сеня, что за дела? Мы должны серьезно работать, а не баловаться с новой властью. Зачем вы вытаскали всю мебель из ихнего Совета? Теперь людям не на чем сидеть жопами и они стали плохо думать. Та черт с ним, этим гектографом, вон Шура Матрос еще три таких украл, а они нам на хер не надо…

Так, кроме стульев, перед Советами встала еще одна проблема. Они утащили мебель гораздо получше из дома графа Толстого, стали на ней сидеть и париться над серьезной задачей. Новая власть до того увлеклась законами революционного времени с их отстрелами несознательных элементов, что в городе развелось чересчур беспризорных детей. И хотя детей в меру способностей сиротили не только большевики, но и белые, петлюровцы, французы, немцы, австрийцы, скоропадчане, зеленые, уже в те годы коммунисты болели за весь мир поголовно.

Дети привыкли, что покойные неважно от какой власти родители их регулярно кормили и не собирались отказываться от своих вредных привычек. Что эти малолетки устраивали среди города и его базаров, так проще сказать, где они не воровали. А дети постарше, которые уже могли жать даже на очень тугие курки в меру сил копировали поведение взрослых.

Новая власть гуманно рассудила: беспризорных детей все-таки нужно как-то кормить, хотя и не за свой счет. Потому что иди знай, вдруг захватят с голода власть у городе? А каждая революция стоит столько, насколько она может отмахаться от неприятностей.

Советы мудро решили провести ряд благотворительных концертов в пользу осиротевших детей точно так, как это сделали власти после первой российской революции с ее тогда хорошо удавшимся в Одессе погромом. Одесситы обрадовались афишам, потому что им стало непривычно сидеть длинными вечерами дома среди плохого освещения и слушать как за окнами стреляют все, кому не лень, и даже балуются ручными гранатами. Так, несмотря на рекламные объявления, ни один человек почему-то не приперся до концерта. Потому что даже очередной малоразвитый Яник и тот понимал — прийти после этого мероприятия домой в целом виде куда проблематичнее, чем купить билет.

До счастья осиротевших детей немножко остывший Сеня Вол решил сам себе прогуляться по городу, чтоб просто без дел дышать воздухом Сеню остановил патруль и потребовал показать документов. Законопослушный Вол вытяг из кармана такую жменю бумаг, что у патруля разбежались глаза — которую из них раньше читать по складам. Может быть поэтому патруль решил проверить на какое счастье богаты карманы Вола. Так Сеня сам привык шемонатьпо чужим кишенямеще чаще этого патруля, но над собой такого насилия терпел с трудом. Тем более, что все власти поголовно орали за серьезные последствия тем, у кого при себе найдут хотя бы один ствол. Так за один шпаерна кармане Вола нет и речи. Сеня благоразумно не стал ждать, пока патруль без постановления прокуратуры завалится до него за пазуху и тут же схватится за трехлинейные винтовки. Исключительно для самообороны он приступил до защиты своей чести, достоинства и личного имущества. Патруль тоже умел стрелять стоя, лежа и с колена. Но палить прямо через карманы, как Вол, красногвардейцев никто не учил. Тем более, что из винтовки стрелять через собственный карман не очень удобно. Потом Вол побежал через надежно лежащий патруль в сторону Молдаванки с донельзя дырявыми карманами, которые местами даже дымились, и за то, чтобы спрятать в них зажатые в руках револьверы, нельзя было даже думать. При таком спортивном виде Вол сумел добежать до Торговой улицы, где по поводу отсутствия патронов его повязал патруль за незаконное ношение оружия и потарабанил прямо у тюрьму.

Вол еще не успел поздороваться с половиной местного населения, как до тюрьмы стали сбегаться подводы, пролетки, телеги. Больше того, до этого заведения подъехал личный автомобиль Михаила Винницкого, за которым бандюги волокли орудия и прочий скарб, на который были так богаты оккупанты и интервенты.

Следом за Молдаванкой до тюрьмы с другой стороны ограниченным контингентом прирысачили чекисты. Начальник тюрьмы, кинув глаз за окно через крупную клетку, сходу понял: если Молдаванка начнет нервничать, он останется безработным. Поэтому через несколько минут безобидный гражданин Вол сидел прямо у его кабинете и улыбался на незнакомый волосатый портрет со стенки.

Мотя Городенко поправил канотье над своим шикарным регланом, вытащил из карманов три гранаты, два нагана, один шабер и бережно положил на заднее сидение авто Винницкого. А потом прицепил до швайкиместами белый платок, поднял его над ушами и потопал на парламентские переговоры.

— Или вы выпустите до нас Вола, или Молдаванка проявит характер, — шваркнул ноту чекистам Мотя. — Тогда от этого шикарного здания останутся только устные мемуары.

— Ошибка вышла, товарищ, — ответили мудрые чекисты, — перегиб, так сказать. Нам бы встретиться с товарищем Винницким.

— Король сам привык командовать требованиями, — отрезал Мотя. — Но если хотите, я передам Мише этих просьб.

Когда Мотя зашел до кабинета начальника тюрьмы, то сходу усек Вола в шикарном кресле с гаваной между зубов. Хозяин кабинета разливал коньяк «Три журавля» в граненые стаканы.

— Пошли до хаты, Сеня, — тихо сказал Городенко.

— Подождите, Мотя, сейчас я ему дорасскажу нашу последнюю хохму, — попросил Вол.

Когда пять тысяч налетчиков со своим скарбом вернулись на Молдаванку, Мотя привел Вола с дырявыми карманами до Винницкого за руку. Вол чересчур смущался своего неприличного вида и поведения среди улицы.

— Сеня, я вами очень недовольный, — сказал король, — Зачем устраивать такой дешевый шухер и отрывать людей от дел, Сеня? Сколько можно вас воспитывать, вы же взрослый мальчик.

Сеня Вол сильно переживал этих слов и, потупившись, рассматривал на пол с понтом впервые в жизни увидел под ногами Миши чего-то нового.