Страница 36 из 185
На пруду, наловив достаточно рыбы для ужина, мы окунулись в воду, чтобы смыть с себя пыль и пот, но она не позволила мне поиграть с ней, да я и сам был не в форме для этого — мы просто сидели на бережке, нежась и обсыхая.
— Я поняла их, Дэви, — сказала вдруг она. — Я имею в виду, нравы. Не надо говорить Джеду о том, что мы делаем, это не настоящий грех. Правда, он может отяготить его горем, но все равно, в прошлом я натворила столько грехов, что этот всего лишь малюсенький. Джед такой хороший, Дэви! Он говорит мне, что я должна вспомнить свои предыдущие грехи и убедиться, что я действительно в них раскаиваюсь, потому что, понимаешь, нельзя расправиться с ними одним внезапным покаянием, ты должен вспоминать их по одному. Джед так говорит… И, понимаешь, я вроде собираюсь раскаяться во всем, что успела совершить раньше, но еще не добралась дотуда. То есть, сладкий мой, если я не буду совершать больше одного греха в день… ну, скажем, самое большее — два… а потом раскаюсь, скажем, в трех грехах прошлого… ну, то есть через некоторое время можно будет нагнать и раскаяться в всех. Только это очень тяжело — вспоминать. Со мной будет все в порядке, к тому времени, когда мы придем в Вейрмант. Джед говорит, что это уж слишком, перестать грешить раз и навсегда — слишком тяжело[16], Бог никогда не хотел, чтобы это было так. Я сказал:
— Джед ужасно хороший, правда?
— Он — святой!
И она продолжила рассказ о том, какой он щедрый и чуткий и как он все ей объяснил про путь к Аврааму; когда у них будет свой уголок в Вейрманте, они каждый день будут приглашать к себе грешников и нести им слово, всем до единого, всем свободным, кто придет… Милая Вайлет, она наконец-то вышла из своего угрюмого настроения и вся сияла, думая об предстоящем, сидя у пруда нагишом и время от времени похлопывая меня по колену, но вовсе не пытаясь возбудить меня, потому что этот день у нас был для другого.
— Понимаешь, Джед тоже очень беспокоится о своих грехах. Почти каждый день он вспоминает что-то из прошлого, отбрасывающее его назад, поскольку он должен в этом раскаяться. Ну, вчера, например, он вспомнил вот что… Когда ему было почти шесть, он только что узнал про удобрения, понимаешь? А у его мамы была клумба с желтыми настурциями, которые она очень любила, а он хотел сделать что-то доброе, чтобы они стали в два раза больше и намного красивше, и он их все описал, особенно большую настурцию старого дедушки, которая торчала выше всех… Ну, то есть, когда он увидел, что ничего не выходит, было уже слишком поздно, он не смог остановиться, пока не выписал все. Вайлет плакала и смеялась, рассказывая это. — И клумбу затопило, лепестки лежали на земле, а он не сказал, и все решили, что это собака сделала, а он не сказал.
— Ох, — сказал я, — да те гадские настурции просто напрашивались на это.
— Ай, я тоже смеялась, когда он рассказал мне, и он смеялся, немножко, но только это серьезно, Дэви, потому что связано с грехом, который он совершил, когда ему было девять, бедный мальчик. Они с маленькой соседской девочкой показывали друг другу свои штучки, и ма поймала их в ягоднике. Девочку она просто отшлепала и отвела домой, но Джеда не выпорола. Он говорит, что поэтому и считает свою маму самой великой святой, которая жила на свете, потому что она только заплакала и сказала ему, что он разбил ей сердце после того, как она родила его в боли и пыталась вырастить из него человека. Поэтому с того раза он никогда не делал это с женщиной, кроме одного раза…
— Он — что? Никогда?..
— Только один раз. С той проклятой шлюхой из Кингстона, о которой он рассказывал, после того проклятого путешествия на корабле… Ну, как бы то ни было… теперь он святой, и все, чего он когда-либо хотел от меня, так это чтобы я сняла свой халат и немного отшлепала его и называла плохими словами — он говорит, это очищает его и, значит, доставляет удовольствие Господу, как порка, только в последнее время он не просил меня делать это, ни разу с тех пор, как мы ушли из армии. — Она вздохнула и перестала плакать. — Он такой добрый, Дэви! И он всегда знает, каково мне, и иногда помогает мне рукой или чем-нибудь еще, он говорит, что это всего лишь маленький грех, и мы оба все время становимся все сильнее и сильнее в Господе. Он называет меня своей маленькой головешкой от сожжений, и я знаю, что это язык Книги Авраама, но он так и думает — иногда он может обнимать меня всю ночь и у него ни разу не встает, разве это не удивительно?
За те недели в пещере я выучился кое-чему в игре на горне. Я посвящал учебе по меньшей мере час каждый вечер, с глубоких сумерек до полной темноты. В дневное время существовала слишком большая опасность того, что меня услышит случайный охотник и подойдет к нашему убежищу незамеченным. А после сумерек даже бандиты не рискнут выйти из своего лагеря в лес. Я изучал свой горн и принимал участие в строительстве планов на будущее.
У меня по-прежнему был план насчет Леваннона и кораблей, но когда я понял, что даже Сэму неприятно слышать о том, что я собираюсь наняться на корабль, я стал держать рот на замке, и хотя намерение не умерло, я не говорил о нем.
У Джеда и Вайлет были планы насчет фермы в Вейрманте. Оба были уверены по поводу грешников, но часто обсуждали скот. В один долгий дождливый день Вайлет предложила коз, тогда как Джед настаивал на цыплятах, и все началось со смеха, но Джед разволновался и закончил тем, что заявил, будто козы слишком похотливы. Вайлет не знала этого слова, поэтому оно заставило ее замолчать.
Сэм когда снова стал чувствовать себя хорошо, больше заботился о планах на ближайшее время. Он обратил наше внимание на то, что мы вообще не сможем никуда пойти, поскольку нам пришлось бы путешествовать в потрепанной катскильской форме халате того же самого темно-зеленого цвета и серой набедренной повязке крепостного из Мога. Он заявил, что видит два способа добыть подходящую одежду, оба нечестные, и один честный способ, из которого ничего не выйдет и который несомненно приведет по меньшей мере одного из нас в тюрьму или на виселицу.
— Нечестность, — сказал Джед, — это грех, Сэм, ты и без меня знаешь. А что за честный способ?
— Один из нас пойдет в ближайшую деревню и купит одежду. Придется идти нагишом. Тут же схапают за непристойный вид. Я бы не рекомендовал.
— Я могу сказать, что потерял одежду, — предложил Джед. (Как это было похоже на него: принять как само собой разумеющееся, что именно он должен сунуть свою голову в пекло.) — Думаю, что смогу объяснить это Творцу как белую ложь.
— Да, но вряд ли ты сможешь объяснить это лавочнику, — сказал Сэм. — И ты не похож на парня, у которого можно одежду отобрать — ты слишком большой и важный. А я выгляжу слишком жалким.
— Может быть, я заявлю, что потерял все, когда налетел смерч?
— Какой еще смерч, Джексон?
— Внезапный. Я просто скажу, что он унес мою одежду. Сэм со вздохом взглянул на Вайлет, а она взглянула на меня, а я взглянул на свой пупок, и все промолчали.
— Ладно, — сказал Джед, — я могу напялить на талию юбку из листьев и сделать вид, что потерялся в лесу.
— Я ни в коей мере не могу одобрить обрывание ни в чем неповинных листьев в таких целях, — отозвался Сэм.
— Слушайте, — сказал я, — все равно придется идти мне, потому что никто из вас не говорит так, как говорят в Мога…
— Сэм, — сказала Вайлет, — а из чистого любопытства, о каком нечестном способе ты говорил?
— Можно остановить какую-нибудь компашку на дороге и отобрать у них. Что нам стоит, но ведь Джексон не смирится с насилием, да и я тоже. Кого-нибудь могут ранить, или они побегут звать полицию. Еще один способ — один или двое из нас могли бы потихоньку пробраться в какую-нибудь деревню или на уединенную ферму и украсть что-нибудь.
— Воровство — грех, — сказал Джед.
И мы остались сидеть с грустными лицами и в молчании, и я выдул несколько нот из своего горна, поскольку уже совсем темнело.
16
Полагаю, Джед был совершенно прав в отношении этого. Мое планируемое спасение включает в себя совершение как можно большего количества грехов в следующие семьдесят лет, и то, что я прекращу в возрасте 98 лет, будет кое-что значить. (Ник)