Good night, Джези

— Не люблю я снег, — повторил он. — Тогда тоже всю Москву завалило. Я пошел с этим зубом к Соломону Павловичу. Он работал в правительственной клинике, но в квартире у него был нелегальный частный кабинет, очень неплохо оборудованный. Принимал Соломон Павлович только избранных. Я к нему попал по протекции солиста Большого театра, мы познакомились в Париже, он танцевал в «Лебедином озере» принца Зигфрида, кстати, блестяще. На банкет после спектакля пришел в тоненькой льняной рубашке, типа косоворотки. Я не удержался и спросил, сколько она стоит, — оказалось, такую прелесть в Москве можно купить меньше чем за две западных марки. В Мюнхене за нее содрали бы все пятьдесят.

Я не раздумывая предложил танцору стать моим партнером. В Москве он был богом, поэтому все переговоры с властями и фабрикой взял на себя. Бизнес шел отлично… Впрочем, вернемся к Соломону Павловичу. Ну и тип был! — Клаус неожиданно улыбнулся, почти не разжимая губ. — Маленький, толстенький, щеки, когда надо мной нагибался, тряслись как желе. Волосы черные, кудрявые, на макушке розовая лысинка. Латая мой зуб, мурлыкал шлягеры конца сороковых и заигрывал с молоденькой ассистенткой, у нее были нечеловечески длинные ноги. Он все делал очень быстро, а она с ленцой, белый халат едва прикрывал бедра, сапожки — выше колен. Помню, от нее замечательно пахло; добавь к этому бесстыжие глаза и безмятежную уверенность в будущем.

Дантист этот попеременно пломбировал зуб и отпускал игривые шуточки, напевал и благодарил Бога. Благодарил в основном за то, что Всевышний не стал создавать человека, к примеру, трехметрового роста и с огромными клыками, а, не питая иллюзий относительно человеческой природы, но заботясь о сохранении вида и вообще жизни на Земле, подарил людям зубы мелкие и хрупкие, требующие постоянной починки, такие, что жевать можно, а загрызть уже довольно трудно. Правда, человек не сплоховал и изобрел «Калашникова».

Клаус Вернер погладил лацканы.

— Тебе не кажется, что Джойс подходит к этому пиджаку? Когда-то я много проектировал, — повторил он. — Но сейчас идеи иссякли. В Мюнхене у меня пара фабрик по пошиву белья. В семье ко мне не относятся всерьез. Вот у моего брата большая адвокатская контора и акции судоверфей в Гамбурге, экспорт-импорт, понимаешь ли.

Я утешил его, сказав, что идея с Джойсом очень недурна. Он махнул рукой.

— Соломон Павлович, шлифуя мой обновленный зуб, заявил, что он не слепой. Он видит, что жестокость стала нормой, а справедливости в мире как не было, так и не будет. Но все равно прав был Лебедев-Кумач, написавший: «Как хорошо на свете жить!»

И тут, когда я, уже прополоскав рот, рассматривал в зеркальце свой новый зуб, вошла Маша. Боже, как она была хороша — хотя об этом не подозревала. На ней были мешковатые индийские джинсы и черный свитер, похоже, самодельной вязки. Высокая, тоненькая, для модели, пожалуй, низковата, но у нее был изумительный рот. Верхняя губа — будто чуть припухшая… раскосые, как у китаянок, глаза. Но не черные, нет, холодного синего цвета — и длинные светлые волосы. Сказала, что бабушка заболела и послала ее отнести яйца, и спросила, может ли рассказать свой сон. Соломон Павлович к снам относился очень серьезно. Мы все удобно уселись, он сказал: прошу, — и она начала рассказывать.

Мне снилось что я попросила Бога чтобы дал мне почувствовать какой он и добавила что сердце у меня слабое а душа слишком маленькая чтобы выдержать его свет но я прошу пусть позволит хоть немножечко себя почувствовать я долго ждала в темноте вдруг стало светло-светло и я увидела цыплят они висели вверх лапками без голов и без перьев ровными рядами я почуяла запах свежего мяса такой гадкий что меня чуть не стошнило и увидела синеватое свечение они висели в таком бесконечно длинном зале вроде операционной в больнице зазвонил звонок раз и потом еще раз доски пола разъехались и эти цыплята вместе с чугунной решеткой на которой висели упали в кипящее масло да это же цыплячий ад подумала я где-то за дверью птицы сопротивлялись и верещали ну и что подумала я все равно быть им изжаренными в России есть пословица кому суждено утонуть того не повесят а тут пожалуйста ощипали зарезали повесили утопили и еще изжарили такая вот судьба

— Что-то вроде барбекю? — спросил я.

— Ну да… «Чикен Хауз».

— И что?

— Она проснулась.

— А что с Богом?

— То же самое спросил у Маши Соломон Павлович. — Кажется, так и не показался.

Вниз по Бродвею проехали две снегоуборочные машины с огромными плугами, наваливая сугробы на припаркованные у тротуаров автомобили.

— Не клади столько сахару, — сказал Клаус. — Это ад. Маше я не мог этого объяснить, а ты как думаешь, Джези спал со своей матерью?

За окном прошли двое чернокожих мужчин с лопатами. За откапывание машины они брали 30 долларов. Желающих я пока не видел.

— Я об этом не думал.

— А ты подумай. Он говорил, что хотел бы в благодарность матери за то, что его родила, подарить ей наслаждение. В одной книге у него есть сцена: секс с матерью. Когда же этот снег прекратится!

— Я подумаю. Пару лет назад столько нападало, что народ ездил по Бродвею на лыжах.

— Не люблю Бродвей. — Он тряхнул головой. — Напоминает мне грязную беззубую бабу, пропахшую мочой и забивающую запах духами… позолоченную, правда, но краска облезает. Только и толку от этого снега, что чуть-чуть ее прикрыл.

Клаус встал и расплатился.

— Через четыре часа у меня самолет. Если он вообще вылетит. В понедельник позвоню Деннису и скажу, что мы договорились, пусть отправит моим юристам в Мюнхен проект контракта. Я пришлю тебе Машины записки. Те, которые Джези у нее украл. Наверняка хотел опубликовать под своим именем. Но не мог вспомнить, куда спрятал. Ты знаешь русский?

— Учил в школе, читать могу.

— А я знаю довольно хорошо… они любопытные. Первая часть по-русски, потом она начала писать по-английски. У нее это неплохо получалась, она быстро схватывала языки. По-английски писала лучше, чем он, когда опубликовал «Раскрашенную птицу». Записки Машины он спрятал в какой-то чемодан, а код забыл. У него весь шкаф был забит чемоданами, которые он не мог открыть. Терял память. А было-то ему всего пятьдесят с небольшим. Когда уже все было кончено, жена эти чемоданы вскрыла.

— И отдала записки тебе.

— Скажем. — Он улыбнулся, как и раньше, почти не разжимая губ. Но в его круглых глазах улыбки не было.

— Дорого заплатил?

— Она держалась в рамках приличия. Через две недели я снова приеду и расскажу кое о чем — как это выглядело с моей стороны. Если мы с Деннисом договоримся, я тебе еще кое-что пришлю.

— Мне бы хотелось увидеть Машу…

С минуту мы оба молча глядели на улицу.

— Хорошо, — наконец кивнул он. — Если она согласится. Но вряд ли это будет приятно.

Он что-то написал на салфетке. Это был номер телефона и имя: Джоди.

— Джоди?

— Джоди, — подтвердил он. — А Джези мой пиджак понравился.

И сразу потянулся за плащом. Вроде бы плащ как плащ, серый поплиновый, но подбитый норковым мехом. И еще надел то, чего в Нью-Йорке никто не носит, — шляпу.

— Кажется, за несколько часов до того, как это сделать, он попросил таксиста закрыть окно, боялся простудиться, берег горло. Я пришлю тебе пару страничек о том, как у него побывал. Довольно унизительно, но я записал. А ты сразу приступай, не откладывая. Мне б хотелось, чтобы съемки начались осенью, пока я не решил, что это дурацкая затея.

Он тщательно завязал шарф. На улице снег мигом облепил нас мокрой ватой. Только теперь я заметил, что он немного прихрамывает.

— Еще одно, — сказал он, озираясь в поисках такси. — С чего ты хочешь начать?

— Пожалуй, с ногтей — длинных, накрашенных кроваво-красном лаком — и ванны.

Очи черные… как боюсь я вас… (флешбэк[13] 1)

Итак, ногти — длинные, накрашенные кроваво-красным лаком — и ванна. 1937 год. Город Лодзь, удобная квартира состоятельных еврейских интеллигентов. Обои в желтый цветочек, буфеты, диваны, покрывала, картины. Точнее, копии картин; кое-где семейные фотографии. Однако главное — ванна. Немало людей настаивают, что ванна — это океан в миниатюре, в ней можно родиться, побрить ноги, отдохнуть, заняться сексом и либо проснуться, либо не проснуться. Именно в ванне — наполненной горячей водой, далеко не новой, с облупившейся там и сям эмалью — ухоженные руки красивой женщины семитского типа купают маленького черноволосого мальчика. Сверкает покрывающий ногти ярко-красный лак, ребенок доволен, радуется. Прислуга — деревенская баба с широким добрым лицом — наблюдает за ними со скептической улыбкой и качает головой.

13

Обратный кадр в кинофильмах — отклонение от сюжетной линии в прошлое.