Страница 55 из 56
Я тебе говорил, помнишь, что спросил, не должен ли встать перед ним на колени, а он в ответ: только если это доставит мне удовольствие, типа того, точно не помню. Это есть у нас в фильме, но я описываю то, чего нет. И я встал на колени, да, дорогой Януш, встал. Не на улице, конечно, у него в мастерской. А что было дальше, догадываешься? Да. Я полез к нему в ширинку. Возможно, это был стресс, такое бывает с солдатами на поле битвы, боевой стресс, как сейчас любят говорить. Не знаю. Знаю только, что голова у меня шла кругом, и я уже не понимал, кто передо мной: он или Руперт, — а может, внутренний голос мне подсказывал, что только так удастся его уговорить, кошмар… кажется, я повторял себе: это ради нее, ради Маши… чистое безумие. Он улыбнулся, в первый раз мне улыбнулся, посмотрел с интересом, но попятился, застегнулся — не переставая улыбаться.
И все же любопытно, что ты сейчас, читая письмо, чувствуешь и что обо мне думаешь… Может быть, с этим подлецом только так и надо было? Может, он почуял родственную душу? Неспроста ведь погладил меня по голове, совсем как Руперт, и сказал: о’кей, — значит, ощутил ко мне симпатию, я почти в этом не сомневался. И радовался: похоже, подействовало. Так или иначе, за целую неделю он ни разу не позвонил. А Маша страдала, пила, по ней видно, когда она хоть немного выпьет: смутная такая улыбка бродит по лицу. Я не отходил от нее ни на шаг, у нее была припрятана водка, я нашел, но не подал виду, ладно, пускай пьет, думал, недолго осталось. Профессор назначил срок операции, еще только неделя, потом больница, и я ее отсюда увезу. Ни капли спиртного, никаких сигарет, она придет в себя. Через полгода вернемся на выставку. Или не вернемся.
И тогда вышла эта статья о нем. Я был на седьмом небе. Кто-то написал: у всех нас достаточно сил, чтобы выносить чужие несчастья.
Мне хотелось петь, и я пел. Есть такая песня, ее запевают в пивных Верхней Баварии после нескольких литров пива. Мужчины встают и садятся, снова встают и раскачиваются, налево-направо, и поют: вверх, вниз, влево, вправо. Немного похоже на то, что происходило со мной. Впрочем, других песен я не знал. А петь хотелось!
Я положил газету с этой статьей на видное место и решил, что теперь уж победа точно за мной. Она прочла и ничего не сказала. Ничего. Я предложил пойти к Тиффани, надо же развлечься, в конце концов, мы нормальные люди. Браслет хотел ей купить — подарок в честь своей победы. Она было согласилась, но потом: нет, она плохо себя чувствует, плохо выглядит, устала, сперва надо поспать, — и я позволил себя провести.
Какой же я был дурак! Забыл, что у русских женщин все наоборот, у них главное — жалость и милосердие. Выбрал очень красивый браслет, золотой, усыпанный бриллиантами, чертовски дорогой.
Когда я вернулся, дома ее, конечно, не было. О Господи, потащилась к нему, к этому мошеннику. Целый час я бегал по барам, примерно как когда-то в Москве, и обманывал себя. Рассказывал себе сказки, хотя знал, где она. Сначала бросился налево, в «Russian Samovar», потом направо, в «Russian Vodka Room» и «Uncle Vanya». Где-то посидел и снова бегом, а воображение не унималось. Мне правда можно было посочувствовать. Честное слово. Боже, как я был смешон, мне казалось, что все на улице это видят, все надо мной смеются. Тротуар уплывал из-под ног, а я не был пьян.
А может, убить его? Ей-богу, я так подумал. Но как? Я не знал, где купить револьвер. Потом решил, что проще будет поджечь его мастерскую. Куплю на автозаправке канистру и немного бензина, спички у меня есть, только попаду ли я к нему в подъезд? Да и невинные люди могут пострадать. Я присел на минуту на скамейку и снова куда-то помчался. Время от времени звонил домой, наконец она взяла трубку. Несмотря на всю свою ярость, я почувствовал облегчение. Вернулась! Она была в ванной, пьяная. Этот знакомый отсутствующий взгляд и улыбка. Голая, прошла через комнату и легла. Господи, как она была красива. Спросила, хочу ли я знать, где она была. Я пожал плечами.
— Ты прав, — сказала она. — Я была у него. — И добавила: — Я хочу вернуться в Москву.
Я задохнулся как после удара под ложечку. Онемел. Подумал, что не было у меня в жизни ничего хуже, чем тот проклятый двор в Москве, где я впервые ее увидел. Я-то воображал, что она станет просить прощения, объясняться, оправдываться, а я буду стараться ее понять, и потом мы друг друга простим. А она мне говорит, что хочет вернуться в Москву. Что ничего ей от меня не надо, и в том, что я ей дал, она не нуждается. А как же операция в ближайшие дни, все оплачено, обо всем договорено, да она рехнулась! Я кивнул, мол, понимаю, и добавил, что кое-что ей купил. Положил браслет на стол и вышел, а может, выбежал. Скорее, выбежал, потому что когда человек в отчаянии и хочет это показать, он не уходит, а убегает. Правильно, господин писатель, вы так пишете? Я выбежал на площадку, но в лифт садиться не стал, почему-то надеялся, что она выйдет следом за мной. Подождал немного. Не вышла. Ну и я выбежал на Бродвей. Хотел все обдумать, разложить по полочкам, да только не получалось.
И вдруг меня осенило: а может, и хорошо, что всему этому пришел конец? Теперь я начну жить нормально. А она? Эх, глупенькая! Да этот Джези и плюнуть на нее не захочет.
Но, с другой стороны, смогу ли я без нее жить… Сам не знаю, как, когда и зачем я очутился на Кристофер-стрит. Может, и тебе случалось когда-нибудь вот так идти или бежать в полубезумном состоянии. Я проталкивался сквозь толпу благоухающих мужчин в футболках или кожаных куртках. Они улыбались, обнимались, громко разговаривали, смеялись, я подумал, что все куда-нибудь идут: ужинать, выпивать, в кино, в постель. А я? А со мной что?
Я — один!
Я смотрел на себя в подсвеченных кровавым светом витринах, и вдруг что-то меня подтолкнуло: я вошел в первый попавшийся секс-шоп. Там было полно народу, стало быть, дела шли хорошо. Я пролез без очереди и принялся кидать в сумку что ни попадя. Меня чуть не побили — и побили бы, если б не мой акцент: я всегда, когда волнуюсь, говорю с заметным акцентом. Какой-то верзила крикнул: «Это немец, они вечно спешат на войну». — И все рассмеялись.
Пошел дождь. Не закапал — хлынул. Все, кроме меня, попрятались, я же засунул сумку с покупками под пиджак и зашагал, время от времени припуская бегом. Пустая улица. Навстречу — двое чернокожих парней в кроссовках и куртках с капюшонами. Выглядят угрожающе; в другой раз на пустой улице я бы испугался, но они посмотрели на меня и перешли на другую сторону. Должно быть, вид у меня был безумный, да я и чувствовал себя так.
Ты никогда не бывал в нашем лофте, так что я тебе расскажу. В общих чертах. Кровать типа king size, то есть фактически на четверых. Якобы экологическая, деревянная, но спереди и сзади медная решетка: витой растительный орнамент — и два посеребренных столбика, увенчанных львиными головами. Маша лежала с краю, занимая очень мало места. Съежилась и казалась еще худее, чем на самом деле. Подарок не распаковала. А уже сама коробочка была произведением искусства: пурпурно-черная, продолговатая, выстланная атласом, с крошечным золотым замочком — маленький шедевр.
Тогда я вывалил на кровать все, что купил. Много разного, не стану перечислять. Хватал все подряд, как ребенок в магазине игрушек. Не зная даже, для чего большинство этих вещей служит. А она хоть бы заплакала, попыталась что-то объяснить! — нет, ничего, чужой человек.
Помнишь, Януш, в какой-то из его книг есть отвратительная сцена, одна из многих, впрочем: женщина, потаскуха, которую он выдал за богатого, посмела его ослушаться, и он заманил ее куда-то, всадил парализующий укол и нанял троих грязных, в чирьях, бродяг, чтобы они ее на его глазах отшворили, а сам смотрел и фотографировал. Кажется, это было в «Кокпите»… а потом он ее облучил. Редкостное дерьмо. Но я не знал, что делать, и только тряс наручниками.
Она смотрела сочувственно — так смотрят на собаку, сбитую машиной, или кошку, у которой отгрызли хвост. Насквозь меня видела, читала, словно по нотам, какой я ничтожный и подлый. Из полубога я мгновенно превратился в попрошайку. Господи, как же это противно — молить о жалости и любви. И тут меня обуяли ненависть, обида и зависть — так сказать, русская тройка. Я сел в эту упряжку и почувствовал себя сильным. Вошел в Машу. Мой психотерапевт интерпретировал это однозначно: стремление стереть следы Джези и снова стать хозяином территории. Но попытка оказалась неудачной.