Жертва

Георгий с необыкновенной теплотой взглянул на друга. Папуна утешает меня… Что, если бы еще худшее обрушила на нас судьба? Шах мог потребовать приезда Русудан с детьми. Вот у Теймураза уничтожил семью, – думал Георгий. – А потом – еще неизвестно… Нет, все известно".

Иранские войска ждали сардаров за стенами Исфахана: сто тысяч сарбазов, готовые ринуться на окончательное уничтожение Кахети и усмирение Картли.

Симон с царскими почестями ехал в середине войска. Зураб Эристави рядом с Саакадзе.

Окруженные минбашами, юзбашами и онбашами, Карчи-хан и Вердибег наконец выехали из своего дворца.

«Барсы» пережили вчера ужас расставания с Паата. Сегодня они веселы, ибо подозрительный перс в последнюю минуту мог задержать их в Исфахане, но не задержал.

Паата и Сефи-мирза провожали уходящих из Исфахана до загородного дворца. Паата ехал рядом с отцом и Папуна, думал, какое счастье ехать так рядом до самой Картли. Внутреннее пламя не отражалось на лице Георгия Саакадзе. Он, улыбаясь, смотрел на Паата, давая ему советы.

– Береги коня, тот не воин, кто не умеет беречь коня!

В загородном дворце первый привал.

Ночь Саакадзе провел без сна. Паата, положив голову на могучую грудь отца, молчал. Да и о чем говорить? Все равно все предопределено.

Георгий гладил волнистые волосы сына и осторожно прикоснулся к его шее. Пальцы Георгия похолодели, он сдавленно вскрикнул и прижал к себе Паата.

Ранний свет. Как спешит иногда неумолимое время. Уже утро… еще минуту, мгновение удержать!

Трубит труба! Все в движении. Войско с минбашами уже выстроено. Все на конях. На верблюдах тянется бесконечной вереницей обоз с шатрами, одеждой и едой.

Вышел Георгий из дворца последним. В окне стоял безмолвный Паата. Георгий вскочил на Джамбаза, задержал горячившегося коня. Последний раз встретился глазами с сыном. Резко повернул коня и, не оглядываясь, поскакал.

Взметнулась пыль, обволакивая дорогу.

Восемнадцать дней пути. Пройдены пески, долины, плоскогорья. Весенние дороги среди зеленеющих лесов. Бурно несущиеся реки. Водопады, сбрасывающие каскады пенистых вод. Призывные песни птиц. Но войско ничего не замечает. Оно тяжело поглощает пространство. Уже позади остался Ширван.

И каждый день Саакадзе считает: «Мой Паата сегодня жив… Да пребудет над ним щит Георгия Победоносца».

В пути Симон пробовал сблизиться с Саакадзе, но он был занят. На «Копье Ирана» шах возложил всю заботу о войске. Надо кормить сарбазов, кормить ханов, их многочисленные свиты.

О грузинах заботился Папуна.

На военном совете Саакадзе говорил:

– Надежнее, храбрый из храбрых Карчи-хан, на обратном пути разделаться с Кахети. Много возьмем добычи и выполним волю шах-ин-шаха. Если сейчас начнем разрушать Кахети, картлийцы не успокоятся. Войско у них, мне лазутчики в деревнях говорили, наготове стоит. Говорят, у одних Мухран-батони и Ксанского Эристави больше двадцати тысяч отборных головорезов. Баадура Эристави тоже забывать не следует. Он за владения будет помогать князьям. Нет, сначала хитростью разобщим их, потом поодиночке перебьем. Раньше возведем на престол Симона, лотом он будет действовать по нашему желанию. И еще Зураба надо, по приказу «льва Ирана», утвердить владетелем, тогда Арагвское войско пойдет за нами.

Карчи-хан согласился с доводами Саакадзе. Также и с посылкой «барсов» вперед – одних в поисках запасов, других – уверить кахетинцев и картлийцев в доброжелательстве шаха.

Этими мерами Саакадзе решил насколько возможно уберечь народ от разграбления.

Но была и еще одна цель.

Элизбар, Матарс, Пануш и Папуна отправились вперед с хурджини, наполненными туманами и абазами.

Карчи-хан не одобрял расточительства: зачем платить, если можно даром брать. Саакадзе снова напомнил о возвращении. Сейчас лето. Если все насильно забирать, народ в лесах и горах укроется со скотом и хозяйством.

Карчи-хан смирился, прибавив: "На обратном пути камня на камне не оставим. Пусть трепещут грузины: идут львы грозного «льва Ирана».

Папуна с «барсами» поскакали "перед. Галопом въезжали в деревни. Звонили в колокола. Созывали народ.

Уговаривали не сопротивляться силе. Лучше отдать часть, чем лишиться всего. Но скоро наступит время, свободно вздохнет народ и еще больше разбогатеет.

Народ слушал, понимал необходимость, продавал и даром отдавал требуемое. Но Папуна тихо советовал не вводить персов в соблазн и половину скота прятать в лесах и далеких пастбищах. Крестьяне благодарили и отправляли в горы также красивых девушек и женщин.

Симона и ханов встречали лучшим вином и едой. Подносили подарки. Карчи-хан разделял с Симоном царскую еду и мало обращал внимания на недовольных сарбазов.

– Аллах! Так мы угощаемся в Иране, – говорили одни.

– Если пророк допустит уйти, как пришли, за что же рисковать жизнью?

– Непобедимый обещал большую добычу на обратном пути, – успокаивали другие.

Карчи-хан ежедневно по наказу шаха отправлял в Исфахан гонца с донесением о действиях верного сардара.

На стоянке у Какабети, уединившись в лощине, Саакадзе беседовал с Зурабом. Князь сначала ужаснулся, но затем поклялся памятью Нугзара в верности Георгию Саакадзе.

Потом Саакадзе долго совещался с «барсами».

На рассвете Дато и Ростом с десятью арагвинцами поехали в Картли. Даутбек и Димитрий с остальными на север Кахети, Гиви и Эрасти остались при Саакадзе.

Хорешани выехала с Дато, она собралась в Носте к Русудан.

В Греми кахетинцы встретили Даутбека и Димитрия сдержанно. Не слезая с коней, «барсы» проскакали разрушенный город и направились к епископу Цилканскому. Разговор длился несколько часов. Даутбек передал епископу от Георгия Саакадзе план спасения Кахети и просил тайно оповестить народ и быть готовым по первому зову Саакадзе поднять оружие против врагов. Арагвинцы рассеялись по деревням. С большой осторожностью они сообщали народу спасительную весть. На другой день, епископ вызвал священников и поручил незаметно подготовить народ. Для большей безопасности Даутбек и Димитрий просили епископа не осведомлять князей, ставленников шаха.

По Кахети пошел сдержанный гул. Шептались в деревнях, в городах, в монастырях, в церквах.

Охотно продавали Папуна скот, охотно облагали себя и тихо спрашивали: «Когда?»

– Скорее, чем облако перевалит через эту гору, – отвечал Папуна.

Дато спешно, минуя Тбилиси, поскакал в Кватахевский монастырь. Ростом остался в Тбилиси.

Амкары с нескрываемой радостью слушали Ростома. Конечно, они покорятся воле шаха и со знаменами встретят магометанина Симона… С сегодняшнего дня амкарства спешно начнут готовить подковы и точить шашки.

Вечером Ростом виделся с духанщиком Панушем, а наутро в Имерети поскакал верный человек к азнауру Квливидзе с письмом от Ростома.

«…Время пришло вернуться, Георгий тебя ждет. Мы, „барсы“, сейчас разъезжаем по Картли, подготовляем достойную встречу Карчи-хану и иранскому войску. Пора и тебе прославить имя шах-ин-шаха. Собери верных союзу азнауров и сообщи им: Георгий скоро позовет азнауров на славное дело. А если будут допытываться, говори смело – на азнаурское».

Арагвинцы-разведчики растекались по Картли подобно ручейкам.

Дато вернулся в Тбилиси вместе с Трифилием, но разными дорогами. Настоятель тотчас направился к католикосу. Дато – в духан «Золотой верблюд».

Сидя в потайной комнате духана, Дато и Ростом делились впечатлениями.

– Наш Гиви прав, персидский кремень вмиг разожжет пожар. Не успеваю бросить слово, как люди радостно хватаются за оружие, – говорил Ростом.

– Везде так… Хорошо, люди не совсем потеряли веру в Георгия. Только избегают вспоминать о нашествии шаха… – Дато вздохнул.

– Домой заезжал?

– Заезжал. Все здоровы, отец еще больше разбогател. Моим именем народ устрашает. Я не успел, а он настоящим князем стал.

– Нехорошо, Дато, ты всегда своим отцом недоволен.